29 декабря 2200 года

Две ночи назад в 10:44 по гринвичскому времени далекой Земли во Вселенную явилась Симона Тиассо Уэйкфилд. Жуткое испытание. Мне казалось, что я уже достаточно повидала в жизни, но ничто — ни смерть матери, ни золотая олимпийская медаль Лос-Анджелеса, ни тридцать шесть часов, прожитые с принцем Генри… даже рождение Женевьевы под бдительным присмотром отца в госпитале Тура — не вызывало столь сильных чувств, как облегчение и радость, испытанные мной, когда я наконец услыхала первый крик Симоны.

Майкл предсказывал, что ребенок родится на Рождество. В обычной своей милой манере он поведал, что Господь намеревается послать нам знак, и космическое дитя непременно родится в день, когда, как полагают, на свет явился Христос. Ричард посмеивался, как делает он всегда, когда религиозный пыл заставляет Майкла увлекаться. Но когда в Сочельник я ощутила первые схватки, пришлось поверить и моему мужу.

Ночь под Рождество я проспала, а перед пробуждением увидела сон, живой и яркий. Я гуляла возле нашего пруда в Бовуа, играла с моим домашним селезнем Дюпуа и дикими кряквами, как вдруг услыхала голос. Кто говорил, я понять не могла, ясно было одно: это — женщина. Она сказала, что роды будут крайне тяжелыми и, лишь собрав все свои силы, я смогу произвести на свет своего второго ребенка.

На Рождество, после того как мы обменялись бесхитростными подарками, запрошенными у раман, я начала готовить Майкла и Ричарда к возможным осложнениям. Наверное, Симона действительно родилась бы на Рождество, если бы умом я не понимала, что оба они ничем не способны помочь мне. Должно быть, моя воля дня на два отодвинула дату рождения.

6 января 2201 года

Уже два дня я погружена в уныние. Я устала. Как я устала! И хотя я прекрасно понимаю, что нахожусь в типичном послеродовом состоянии, от этого не легче.

Этим утром было хуже всего. Я проснулась раньше Ричарда, спавшего рядом на своей половине матраса. Поглядела на Симону, мирно посапывавшую в раманской колыбели у стенки. Несмотря на всю любовь к дочери, не могу представить себе, как сложится ее будущее. Радости хватило на семьдесят два часа, теперь она совершенно исчезла. В уме моем бежит беспрерывный поток безнадежных соображений и вопросов, не ведающих ответа. Как ты будешь жить, моя маленькая Симона? Как мы, твои родители, сможем обеспечить тебе счастливую жизнь?

Моя милая девочка, ты родилась на гигантском космическом корабле внеземного происхождения и обитаешь в подземном логове вместе с родителями и их добрым другом Майклом О'Тулом. Все мы, трое взрослых, которых ты узнаешь, — космонавты с планеты Земля, члены экспедиции «Ньютон», посланной почти год назад исследовать цилиндрический мирок, названный нами Рамой. Твои отец и мать вместе с генералом О'Тулом оказались единственными людьми на борту этого инопланетного корабля, когда Рама резко изменил траекторию, чтобы избежать уничтожения фалангой ядерных ракет, выпущенных с обезумевшей от страха Земли.

Наше подземелье находится посреди таинственных небоскребов в островном городе, который мы называем Нью-Йорком. Он окружен замерзшим морем, что обегает по периферии весь огромный космический корабль и делит его надвое. Сейчас, по расчетам твоего отца, мы еще находимся внутри орбиты планеты Юпитер — огромного газового шара, ныне расположенного на противоположной от нас стороне Солнечной системы, — за нашим светилом. Гиперболическая траектория скоро уведет нас за пределы Солнечной системы. Мы не знаем, куда летим, кто построил этот корабль и почему. Нам известно, что не мы одни обладаем здесь разумом, но кто наши спутники и откуда они родом, мы не знаем. Есть основания полагать, что некоторые из них могут быть настроены враждебно к нам.

26 мая 2201 года

Пять часов назад внутри Рамы начали совершаться странные события. Мы как раз собрались за столом — на ужин был ростбиф, картофель, салат (стараясь убедить себя самих, что еда вовсе не дурна, мы придумали кодовые обозначения для всех химических составов, которые получаем от раман; эти имена отчасти связаны с питанием — «ростбиф» богат белками, «картофель» состоит из углеводов и так далее), когда услыхали далекий и четкий свист. Все перестали есть, а мужчины, одевшись потеплее, поднялись наверх. Свист не прекращался, и я, натянув теплую одежду, схватила Симону, завернула ее в несколько одеял и следом за Майклом и Ричардом вышла на холод.

Здесь звук казался значительно громче. Он явно исходил с юга, но, поскольку внутри Рамы было темно, мы не решались уйти далеко от нашего подземелья. Через несколько минут на зеркальных стенах окружающих небоскребов заиграли огни, и мы не могли уже сдержать любопытства. Крадучись, мы пробрались к южному побережью, где ничто не мешало нам обозревать величественные рога, расположенные в Южной чаше Рамы.

Когда мы вышли на берег Цилиндрического моря, световая феерия была уже в полном разгаре. Многоцветные огненные дуги в течение примерно часа перепрыгивали со шпиля на шпиль, освещая их. Даже малышку Симону заворожили длинные желтые, голубые и красные полосы, радугой танцевавшие между рогами. А когда зрелище прекратилось, мы включили фонарики и отправились к дому.

Через несколько минут наш оживленный разговор был нарушен далеким пронзительным криком — это была, без сомнения, одна из тех птиц, что некогда помогли нам с Ричардом спастись из Нью-Йорка. Мы остановились и прислушались. Птиц мы не видели с тех пор, как вернулись на остров, чтобы предупредить раман о грядущем ядерном нападении, и, естественно, мы с Ричардом разволновались. Он несколько раз ходил к их обиталищу, но на его крики шахта отвечала молчанием. Как раз месяц назад Ричард предположил, что птицы, наверное, совсем оставили Нью-Йорк, но сейчас звук явно свидетельствовал, что хотя бы кое-кто из наших друзей все же остался.

5 июня 2201 года

Прошлой ночью я проснулась от настойчивого стука, доносившегося из верхней части вертикального хода в наше подземелье. Невзирая на постоянный шум от тряски, мы с Ричардом услышали стук без всякого напряжения. Убедившись, что Симона спокойно спит в новой кроватке, — Ричард постарался уменьшить тряску, — мы осторожно направились к коридору.

Пока мы поднимались по лестнице к решетке, защищавшей нас от незваных гостей, шум только усилился. На одной из лестничных площадок Ричард, склонившись, сообщил мне, что «должно быть, у ворот Макдуф» и что скоро мы поплатимся за «все злодейства». Я была слишком взволнована, чтобы улыбнуться. Оказавшись в нескольких метрах под решеткой, мы заметили на стене шевелящуюся тень. Остановились и пригляделись. Стало понятно — крышка над входом открыта; наверху день был в самом разгаре, а шум этот наверняка производил биот, отбрасывавший на стене эту причудливую тень.

Инстинктивно я схватила Ричарда за руку.

— Что это может быть? — удивилась я громко.

19 июня 2201 года

Слов моих не хватает, чтобы описать события нескольких последних дней. Долгие часы, проведенные в баке, никак не укладываются в рамки определения «удивительные». Единственную, причем отдаленную, аналогию я могу усмотреть в своей реакции на химические вещества, содержавшиеся в том клубне, который съела в семилетнем возрасте во время обряда поро в Республике Берег Слоновой Кости, и в заключенной в фиал жидкости — даре Омэ, — которую выпила здесь на Раме, упав на дно той ямы в Нью-Йорке. Но эти видения или духовные странствования были всего лишь непродолжительными эпизодами. В баке же все продлилось многие часы.

Прежде чем полностью погрузиться в описание мира, заключенного в мой разум, следует напомнить себе «истинные» события последней недели, поскольку галлюцинации связаны с ними. Наша повседневная жизнь теперь укладывается в рутинную схему. Корабль по-прежнему ускоряется: стадия «равномерного ускорения», как именует ее Ричард (когда все вокруг содрогается и ходит ходуном, однако можно кое-как жить), сменяется рывками, когда, по мнению мужа, корабль ускоряется, превышая при этом одиннадцать «g».

В это время все мы находимся в баке. Интенсивные ускорения повторяются и занимают чуть менее восьми часов в цикле, длящемся двадцать семь часов шесть минут. Вполне очевидно, что это время предназначено для сна. Через двадцать минут после погружения в бак крошечные фонарики над головой гаснут, и мы погружаемся в полную тьму, нарушаемую лишь за пять минут до окончания восьмичасового интервала.

По словам Ричарда, мы улетаем прочь от Солнечной системы. Если ни интенсивность, ни направление маневра не изменятся, через месяц мы будем удаляться от» Солнца со скоростью, превышающей половину скорости света.

Николь танцевала вальс с Генри. Они были молоды и влюблены. Огромный бальный зал наполняла дивная музыка, ритмично двигались пары. Николь в своем длинном белом платье выглядела просто ослепительно. Генри глядел ей прямо в глаза и прижимал к груди, но при этом она ощущала себя совершенно свободной.

Отец стоял среди людей, толпившихся возле стен. Он прислонился к высокой колонне, футов на двадцать вздымавшейся над его головой к сводчатому потолку. Он улыбался и махал ей, а Николь танцевала в объятиях своего принца.

Казалось, вальс никогда не закончится. И когда прозвучала последняя нота, Генри, не выпуская ее рук, сказал, что хочет спросить о чем-то очень важном. И в этот момент отец прикоснулся к спине Николь. «Пойдем, — шепнул он, — пора, уже очень поздно».

Николь присела в реверансе перед принцем. Генри с неохотой выпустил ее руки. «Завтра, — сказал он. — Мы поговорим завтра». И послал ей воздушный поцелуй.

Солнце уже садилось, когда Николь вышла наружу. «Седан» отца поджидал ее. Мгновение спустя она оказалась на шоссе возле Луары уже в блузке и джинсах. Теперь она была много моложе, кажется, ей было четырнадцать, и отец гнал машину быстрее обычного. «Лучше не опаздывать, — проговорил он.

Воссоединение семьи прошло успешно. Бенджи приник к обожаемой своей Симоне в тот самый миг, когда она вошла в комнату. Кэти припечатала Патрика к полу буквально за минуту.

— Вот, — заявила она, — я по-прежнему могу с тобой справиться.

— Это случайно, — ответил Патрик. — Я стал сильнее, так что берегись.

Николь обняла по очереди Ричарда и Майкла, потом ей на руки запрыгнула маленькая Элли. Был уже вечер. После ужина по принятым в семье 24-часовым суткам прошло два часа, и Элли собиралась ложиться, когда вернулись ее мать и сестры. И отправилась спать, но сперва с гордостью показала, что теперь умеет читать слова «кот», «пес» и «малыш».

Взрослые позволили Патрику задержаться, пока он не ощутил усталости. Майкл отнес сына в постель и Николь уложила его.

Завтрак получился праздничным. Земляне заказали настоящий пир у дивных поваров, готовивших для них. Создатели помещения предусмотрели в нем холодильник и несколько разновидностей печек, на случай, если гости решат сами готовить из сырых продуктов. Однако инопланетные повара (или роботы) готовили так хорошо и быстро, что Николь и остальным членам семьи почти не приходилось заниматься этим — они просто нажимали белую кнопку и заказывали.

— Я хочу лепешек на завтрак, — потребовала Кэти, оказавшись в кухне.

— И я тоже, и я тоже, — завопил прилипала Патрик.

— Каких лепешек? — осведомился голос. — В нашей памяти хранится информация о четырех типах лепешек: гречневых, сметанных…

— Пусть будут сметанные, — перебила его Кэти. — Три штуки, — она поглядела на братца и добавила: — Нет, лучше четыре.

— Мама, папа, проснитесь, я хочу поговорить с вами.

Николь снился сон: она гуляла в лесу позади семейной виллы в Бовуа. Была весна, и все вокруг цвело… И она не сразу — через несколько секунд

— осознала, что Симона сидит у них на постели.

Приподнявшись, Ричард поцеловал дочку в лоб.

— В чем дело, моя дорогая? — спросил он.

Их кораблик-челнок остановился в нескольких сотнях километров от Ангара. Это сооружение имело странную форму: днище было совершенно плоским, но стены и потолок вздувались пузырями. В Ангаре были три верфи — в каждом конце и Посредине, — снаружи похожие на купола. Над днищем они возвышались километров на шестьдесят-семьдесят. Между верфями крыша опускалась пониже — до восьми или десяти километров над уровнем основания, поэтому сверху Ангар напоминал спину какого-то трехгорбого верблюда, если можно представить себе подобное животное.

Орел, Николь и Ричард остановились, чтобы поглядеть на корабль-морскую звезду; по словам Орла, это судно прошло реконструкцию и было готово к следующему путешествию. Едва «морская звезда» появилась из левого горба, этот корабль, казавшийся небольшим по сравнению с Ангаром или Рамой, — впрочем, от его центра до конца любого из лучей было почти десять километров, — немедленно начал крутиться. Он держался километрах в пятнадцати и прямо на глазах наблюдателей его скорость вращения возросла до десяти оборотов в минуту. Как только вращение стабилизировалось, «морская звезда» двинулась влево.

— Итак, из всей вашей серии остался один только Рама, — проговорил Орел. — Огромное колесо, бывшее впереди всех на Вокзале, отправилось в путь четыре месяца назад. Потребовались минимальные переделки.

Ричард хотел задать вопрос, но сдержался. По дороге от Узла он успел убедиться, что Орел охотно делится лишь той информацией, которую им разрешено знать.

— Рама — дело другое, — продолжил Орел. — Столько сложностей, не знаем, когда и закончим.

— Миссис Уэйкфилд.

Голос казался далеким… таким далеким. Он вторгся в ее сознание, но не сумел полностью рассеять сон.

— Миссис Уэйкфилд.

На этот раз голос был громче. Не открывая глаз, Николь попыталась понять, где находится. Она повернулась, и пена «поехала», чтобы создать максимальный комфорт. Ее память начала неторопливо рассылать сигналы в мозг. «Новый Эдем. Я внутри Рамы. Возвращаюсь в Солнечную систему, — вспомнила она. — Неужели все это — сон?»

Наконец Николь открыла глаза. Первые несколько секунд картинка оставалась размытой, затем склонившаяся над ней фигура сделалась четкой. Это была ее мать, облаченная в платье медсестры!

Наи Буатонг проснулась в предрассветной мгле. Скользнула в хлопковое безрукавное платье, коротко поклонилась Будде в семейном хонгпра возле гостиной и открыла переднюю дверь, не потревожив никого из членов семьи. Было тихое летнее утро. Легкий ветерок нес запах цветов, смешанный с тайскими пряностями — кто-то из соседей уже готовил завтрак.

Ее сандалии бесшумно ступали по мягкой пыли. Наи не торопилась, вовсю крутила головой, впитывая взглядом знакомые тени, которые скоро сделаются воспоминаниями. «Последний день, — думала она. — Настал час расставания».

Через несколько минут она свернула направо по мощеной улочке, уводившей к деловому району Лампанга. По пути попадались только редкие велосипедисты. Лавки в основном были еще закрыты.

Возле храма Наи миновала двоих буддийских монахов, шедших по обе стороны дороги. Каждый из них был облачен в мантию привычного шафранового цвета и нес большой металлический горшок. Они искали себе завтрак, как это делалось по утрам во всем Таиланде, и полагались на щедрость жителей Лампанга. Из двери лавки по правую руку от Наи появилась женщина и бросила в горшок монаха какую-то еду. Все было сделано молча, и выражение на лице монаха даже не изменилось.

«У них нет ничего своего, — размышляла Наи, — даже одежда не принадлежит им. И все же они счастливы». Она быстро припомнила основной тезис «Желание — причина страдания» и подумала о невообразимо огромном состоянии семьи ее нового мужа, проживающей в районе Хигасияма на окраине Киото. «Кэндзи говорит, что у его матери есть все, кроме спокойствия. Она просто не знает, где купить его».

На Юкико была черная шелковая рубашка, белые брюки и черно-белый берет. Пройдя через гостиную, она обратилась к брату:

— Хорошо бы и ты поехал, Кэндзи. Это будет самая большая демонстрация за мир, планета еще не видела такой.

Кэндзи улыбнулся младшей сестре.

— Мне бы тоже хотелось, Юки, — ответил он. — Но до отлета осталось два дня, и я хочу побыть с матерью и отцом.

С противоположного конца комнаты появилась их мать. Она, как всегда, казалась озабоченной и несла в руке большой чемодан.

Молодая официантка в легком голубом кимоно и старомодном оби отодвинула в сторону экран и вошла в комнату. В руках у нее был поднос с сакэ и пивом.

— Осакэ онегаи симасу,

[23]

— вежливо проговорил отец Кэндзи, подставляя чашечку.

Кэндзи пригубил холодного пива. Вернулась официантка постарше с маленьким блюдом закуски. Посреди его был какой-то моллюск под легким соусом, но Кэндзи не мог определить ни ракушку, ни соус. В свои семнадцать лет, прежде чем оставить Киото, он едва ли съел больше горсточки этой кайсэки.

[24]

— Кампай,

[25]

— произнес Кэндзи, звякнув своим бокалом о чашечку отца. — Спасибо тебе, отец. Обедать здесь вместе с тобой — честь для меня.

«Ките» был самым знаменитым рестораном в районе Кансай, а может быть, и во всей Японии. Кроме того, он был ужасно дорогим, потому что здесь сохранялись все традиции персонального обслуживания и отдельные кабинеты для еды; блюда по сезону изготавливались только из самых качественных продуктов. Каждая перемена блюд веселила глаз и радовала небо. Когда мистер Ватанабэ сообщил сыну о своем намерении отобедать с ним вдвоем, с глазу на глаз, Кэндзи и в голову не пришло, что речь идет о «Ките».

Когда в 2241 году спутники слежения передали на Землю послание с Рамы, оно вызвало просто панику. Видеозапись выступления Николь немедленно отнесли к числу особо секретных материалов, тем временем Международное бюро расследований (МБР) — десница СОП, — отвечающее за безопасность, пыталось разобраться во всем этом деле. Дюжина самых лучших агентов собралась на закрытом заседании в Новосибирске, чтобы проанализировать передачу из дальнего космоса и разработать план ответных действий СОП.

Когда все смогли убедиться, что ни китайцы, ни бразильцы не могли закодировать сигнал (технические возможности обеих стран по-прежнему уступали СОП), в направлении Рамы немедленно отправили подтверждение, чтобы исключить повторение передачи. Теперь суперагенты могли сосредоточиться на содержании самого послания.

Пришлось начать с исторических исследований. Считалось, что Рама II погиб от барражирующих ядерных ракет в апреле 2200 года, хотя имелись свидетельства (впрочем, ненадежные) того, что инопланетный корабль мог избежать подобной участи. Николь де Жарден, предположительно записавшая послание, считалась погибшей еще до того, как научный корабль экспедиции «Ньютон» оставил Раму. Безусловно, и сама она и любые ее останки должны были погибнуть в ядерном взрыве. Итак, говорить из космоса она не могла.

Но если некто или нечто, записавшее телевыступление, являлось роботом или подобием мадам де Жарден, уровень технологии его создателей немыслимо превосходил все известные на Земле. Посему предварительное заключение гласило, что землянам вновь приходится иметь дело с невероятно могущественной технологической цивилизацией, вполне отвечающей уровню, обнаруженному обоими кораблями, которые на Земле называли Рамой.

В том, что послание заключало в себе угрозу, суперагенты были единодушны. Если новый Рама действительно приближался к Солнечной системе, хотя обе станции «Экскалибур» этого еще не обнаружили, Земля не могла игнорировать послание. Конечно, нельзя было исключить и возможность искусного надувательства, наглого розыгрыша, учиненного блестящими китайскими физиками (подозревать можно было лишь их), однако до получения подтверждения СОП должен был выработать определенный план.

Из Позитано пришел набитый битком поезд. Он остановился на небольшой станции на полпути до Бовуа и выгрузил на берегу озера Шекспир своих пассажиров: людей и биотов. Многие несли корзины с едой, одеяла и складные стулья. Некоторые из малых детей прямо от станции бросились к густой свежескошенной траве, окружавшей озеро. С хохотом они кувыркались вниз по мягкому склону, спускавшемуся на 150 метров от станции к краю воды. Чтобы не сидеть на траве, соорудили деревянные скамейки — как раз напротив узкого пирса, на 50 метров уходившего в воду и оканчивавшегося прямоугольной платформой. На ней размещались несколько кресел и трибуна с микрофоном. Отсюда губернатор Ватанабэ обратится с речью в честь Дня Поселения сразу же, как только отгремит фейерверк. Слева от скамеек в пятидесяти метрах Уэйкфилды и Ватанабэ установили длинный стол, покрытый бело-голубой тканью. На нем были со вкусом расставлены закуски, холодильники были полны напитков. Собравшиеся семьи со своими друзьями закусывали, играли в разные игры или же просто оживленно беседовали. Два биота-Линкольна, переходя от группы к группе, предлагали напитки и бутерброды тем, кто находился далеко от стола и холодильников.

Был сильный полуденный зной… Третий день подряд стояла исключительно жаркая погода, но искусственное солнце уже очертило почти всю свою мини-дугу под куполом поселения, свет его уже медленно тускнел, и собравшаяся на берегу озера Шекспир толпа радовалась грядущей прохладе.

Последний поезд появился за несколько минут до того, как свет погас окончательно. Он прибыл с севера из Сентрал-Сити и привез колонистов, обитавших в Хаконе и Сан-Мигеле. Опоздавших было немного.

Большая часть людей приехала заранее, чтобы устроить себе пикник на траве. Эпонина прибыла с последним поездом. Она вообще-то не собиралась присутствовать на празднике и передумала лишь в последний момент.

Ступив на траву со станционной платформы, Эпонина почувствовала смятение. Вокруг было так много людей! «Наверное, здесь весь Новый Эдем», — подумала она. И тут же пожалела о том, что пришла. Все вокруг были с друзьями или семьями, и только она была одна.

Снова сны пришли в ранние утренние часы. Николь проснулась и попыталась вспомнить их, но в голове оставались лишь какие-то обрывки. В одном из снов она видела лицо Омэ, но только лицо. Ее прапрапрадед негр-сенуфо о чем-то предупреждал ее, но Николь не могла разобрать, что он говорит. В другом сне Николь видела, как Ричард бредет по спокойной океанской воде прямо к громадной волне, набегающей на берег.

Николь протерла глаза и поглядела на часы. Еще не было четырех часов. «Целую неделю, почти каждое утро в одно и то же время, — подумала она. — Что значат эти сны?» Николь встала и отправилась в ванную. А потом, потратив какие-то мгновения на одевание, вышла в кухню в тренировочном костюме, выпила стакан воды. Отдыхавший возле стенки в кухне биот-Линкольн активировался и приблизился к Николь.

— Не хотите ли кофе, миссис Уэйкфилд? — проговорил он, принимая из ее рук пустой стакан.

— Нет, Линк. Хочу пройтись. Если кто-нибудь проснется, скажи, что я вернусь еще до шести.

Николь направилась по коридору к двери. Прежде чем выйти из дома, она миновала кабинет на правой стороне коридора. Стол Ричарда был покрыт бумагами, завалившими и новый компьютер, который он сам спроектировал и изготовил. Ричард очень гордился этой машиной, созданием которой занялся по совету Николь, хотя она едва ли могла полностью заменить его любимую электронную игрушку, стандартный карманный компьютер МКА — теперь Ричард хранил его подобно религиозной реликвии.

— Итак, ты намереваешься пребывать в вечном унынии? — проговорила Николь за завтраком, поглядев через стол на мужа. — Пока ничего ужасного не случилось. Погода просто прекрасная.

— По-моему, она стала лучше, чем прежде, дядя Ричард, — согласился Патрик. — В университете тебя считают героем, хотя некоторые из ребят говорят, что ты отчасти инопланетянин.

Ричард выдавил улыбку.

— Правительство не последовало моим рекомендациям, — тихо произнес он, — оно не приняло во внимание предупреждение Орла. В инженерных службах нашлись даже люди, которые заявили, что я сам создал голограмму Орла. Можете ли вы представить себе такое?

— Кэндзи верит твоим словам, дорогой.

Гамбургерную в Сентрал-Сити обслуживали исключительно биоты. Два Линкольна вели дела процветающего ресторанчика, четыре Гарсиа обслуживали желающих перекусить. Пищу готовили двое Эйнштейнов, а безупречную чистоту наводила одна-единственная Тиассо. Гамбургерная приносила большой доход ее владельцу; затрат не потребовалось никаких, только на продукты и переоборудование помещения.

Элли всегда ужинала здесь по средам, когда добровольно работала в госпитале. В тот день, когда было обнародовано заявление Мышкина, к Элли в гамбургерной присоединилась ее учительница Эпонина, избавившаяся теперь от повязки.

— Интересно, как это я никогда не встречала тебя в госпитале, а? — проговорила Эпонина, приступая к жаренной по-французски картошке. — Чем ты там занимаешься?

— В основном разговариваю с больными детьми, — ответила Элли. — У четверых или пятерых весьма серьезные заболевания, а у одного малыша даже RV-41, и все они любят, когда их посещают люди. Биоты-Тиассо отлично справляются с делами и процедурами, но не способны морально поддержать больных.

— Пожалуйста, скажи мне, зачем тебе это нужно? — проговорила Эпонина, прожевав кусок гамбургера. — Ты молода, красива, здорова и можешь заниматься тысячью других вещей.

Шло открытое заседание сената, которое вправе был посетить любой колонист. Все три сотни мест на галерее были заняты. Еще сотня людей стояла возле стен или сидела в проходах. Находящиеся в зале 24 члена законодательного органа Нового Эдема слушали выступление председательствовавшего губернатора Кэндзи Ватанабэ.

— Сегодня мы продолжим слушания по вопросам бюджета, — проговорил Кэндзи, несколько раз стукнув молотком, чтобы утихомирить собравшихся. — Сейчас выступит директор госпиталя Нового Эдема, доктор Роберт Тернер. Он представит отчет о расходовании средств, выделенных на здравоохранение в прошлом году, и сообщит о своих потребностях на будущий год.

Подойдя к трибуне, доктор Тернер подозвал двух Тиассо, сидевших возле нее. Биоты торопливо установили проектор и подвесили кубический экран для наглядного материала, которым доктор намеревался подкрепить свои аргументы.

— За последний год мы достигли немалых успехов, — начал Тернер, — как в области медицинского обеспечения, так и в постижении природы нашей кары — ретровируса RV-41, продолжающего поражать население колонии. За последние двенадцать месяцев мы полностью изучили жизненный цикл этого сложного организма, разработали методики, позволяющие в точности определять наличие вируса в организме…

— Семь месяцев назад каждый обитатель Нового Эдема в течение трех недель прошел соответствующее обследование. Тогда ретровирусом были заражены 96 человек. После завершения всеобщего обследования обнаружился лишь один новый носитель. Однако за истекшее время вирус RV-41 погубил трех человек, так что в настоящее время им заражено 94 человека…

От самой глубокой части озера Шекспир тянулся длинный подводный тоннель, проходивший под Бовуа и стеной поселения. Проектируя Новый Эдем, Ричард, имевший значительный опыт инженерных работ, настоял на том, чтобы колонию снабдили запасным выходом.

— Но для чего он может потребоваться? — спросил Орел.

— Не знаю, — ответил Ричард. — Однако непредвиденные ситуации в жизни нередки, а умелый инженер всегда подумает о безопасности.

Ричард осторожно плыл по тоннелю, останавливаясь через каждые несколько минут, чтобы проверить запас воздуха. Когда канал окончился, Ричард, проскочив ряд шлюзов, вышел из воды. Лишь пройдя по подземному ходу около сотни метров, он снял акваланг и оставил его, прислонив к стенке тоннеля. Приблизившись к выходу на поверхность в восточной части замкнутой области, окружавшей оба поселения в Северном полуцилиндре Рамы, Ричард натянул термокуртку, вынутую из водонепроницаемого мешка. Даже если никто и не знал, что он находился здесь, Ричард тем не менее весьма осторожно открывал круглую дверь в потолке прохода… Наконец он выбрался на Центральную равнину. «Ну все в порядке, — пробормотал Ричард, облегченно вздохнув. — Теперь приступаем к плану Б».

Четыре дня Ричард оставался на восточном краю равнины. С помощью своего точного, пусть и небольшого бинокля он прекрасно видел огоньки, сновавшие вокруг куполов в Авалоне и возле стены второго поселения. Как и предвидел Ричард, поисковые партии дня два прочесывали местность между двумя поселениями, но лишь одна группа повернула в его сторону… ему нетрудно было избежать встречи с ней. Постепенно глаза его адаптировались к тьме, царившей над Центральной равниной; темнота оказалась не столь полной, кое-какие отблески света сюда доходили, отражаясь от поверхности Рамы. Ричард заключил, что источник света должен быть расположен в Южном полуцилиндре — за дальней стеной второго поселения.

Ему снились очень странные сны. Он все падал и падал, вниз головой… вниз и вниз до самого дна. Уже просыпаясь, Ричард увидел, как Тосио Накамура и два крепыша с востока допрашивают его в маленькой комнате с белыми стенами. Но открыв глаза, Ричард несколько секунд не мог даже понять, где находится. И в первую очередь решил оторвать правую щеку от металлической поверхности стены. А через пару мгновений осознал, что уснул, стоя на стене внутри поселения птиц. Тогда Ричард включил фонарик и поглядел вниз. Сердце его екнуло, когда обнаружилось, что туман рассеялся. Стена уходила далеко вниз и у ее подножия блестела вода. Ричард запрокинул голову назад, поглядел вверх. Он знал, что находится примерно в сотне метров под отверстием (канат был длиной в сотню метров). До воды оставалось около двухсот пятидесяти метров. Колени его ослабли; когда мозг полностью осознал это, Ричард принялся выпутываться из петель, которыми обернул тело, прежде чем уснуть, и заметил, как трясутся его руки и ноги.

Он хотел уже бежать, подняться вверх, оставить этот чуждый мир. «Нет, — сказал себе Ричард, одолевая инстинкт, — еще рано. Возвращаться можно, только если ты не сумеешь найти иного способа».

Он решил, что в первую очередь следует поесть, и весьма осторожно ослабил веревку, извлек из рюкзака еду и воду, а потом направил фонарь внутрь поселения. Ричард почти не сомневался, что различает вдали неясные силуэты и контуры, но все же… «Быть может, все это мне только мерещится», — подумал он.

Закончив с едой, Ричард проверил припасы и прикинул, что делать. «Все очень просто, — он нервно засмеялся. — Можно возвратиться в Новый Эдем и попасть в преступники. В противном случае мне следует отвязаться и спуститься вниз по стене. — Помедлив, он поглядел вверх, а потом вниз. — Иначе придется висеть на стене, надеясь на чудо».

Вспомнив, что в первый раз птица явилась на крики принца Хэла, Ричард последовал примеру робота. Покричав две или три минуты, он стал петь, чем и занимался почти целый час. Начал с мотивов, памятных ему еще со студенческих лет в Кембриджском университете, а затем перешел на песни, популярные во времена его одинокой молодости. Ричард был удивлен тем, как хорошо запомнил стихи. «Память — удивительнейшее устройство, — подумал он.

Ричард не знал, сколько времени пребывает внутри темной комнаты. Представление о времени он потерял вскоре после того, как у него отобрали рюкзак. Здесь ничто не менялось, день не отличался от дня. Спал он в углу комнаты, а когда пробуждался от дремоты или долгого сна, из коридора в его комнату входили две птицы и вручали ему манно-дыню — единственную здесь пищу. Он знал, что они проходят через тщательно запиравшуюся дверь на другом конце коридора, но, когда он оставался спать возле двери, ему просто не давали еды. Понять было несложно.

Через день-другой в его тюрьму пропускали другую пару птиц, вычищавших выделения организма. Одежда его была влажной. Ричард знал, что невероятно грязен, но не умел объяснить своим тюремщикам, что хотел бы помыться.

А тогда — он так обрадовался. Когда обе молодые птицы наконец приблизились достаточно близко, чтобы видеть картинку, и забрали у него компьютер, Ричард решил оставить изображение на экране.

И менее чем через час к нему подлетела огромная птица… такой ему еще не приводилось видеть. Она была серо-бархатной, с тремя блестящими вишневыми кольцами вокруг шеи. Вместе с двумя молодыми она взяла Ричарда в когти. Птицы перенесли его через ров, ненадолго опустили в пустынной области, а там, прощебетав что-то друг другу, решили, как нести его, и вновь подняли высоко в воздух.

У Ричарда замирало сердце. Просторы поселения далеко внизу напоминали ему давнишний полет в монгольфьере на юге Франции. Птицы уносили его в когтях к верхушке бурого цилиндра, располагавшегося прямо под большим, прикрытым сверху шаром. Там их ожидали с полдюжины птиц, в когтях одной из них был компьютер Ричарда, все еще показывающий ту самую картинку. И по широкому вертикальному коридору его опустили внутрь цилиндра.

Лифт спускался ужасно медленно. Площадь огромной кабины составляла около 20 квадратных метров, а потолок поднимался над головой Ричарда метров на 8 или 10. Пол кабины повсюду был ровным, лишь по две пары бороздок с каждой стороны от Ричарда тянулись от двери к задней стенке кабины. «В этом лифте можно перевозить просто чудовищные тяжести», — подумал Ричард, поглядывая на высокий потолок.

Он попытался прикинуть, как быстро спускается лифт. Но определить было немыслимо — не с чем сравнить. В соответствии с представлением Ричарда о цилиндре хранилище манно-дынь располагалось примерно в одиннадцати сотнях метров над основанием. «Итак, если мы собираемся спускаться вниз со скоростью обычного земного лифта, путешествие продлится несколько минут».

Эти три минуты оказались самыми долгими в его жизни. Ричард и понятия не имел, что окажется перед ним, когда дверь лифта откроется. «Может быть, я просто выйду из цилиндра, — вдруг подумал он. — А может, окажусь в области белых сооружений… Или меня отсылают домой?»

Он начал уже размышлять о том, как, наверное, переменилась теперь вся жизнь в Новом Эдеме, когда лифт остановился. Огромные двери открылись, и несколько секунд у Ричарда было ощущение, что сердце его вот-вот выскочит из груди. Прямо перед ним предстали двое существ, внимательно разглядывавших его… столь странные создания не могли бы даже пригрезиться.

Ричард замер на месте, он не мог пошевелиться. Их облик был настолько невероятным… и пока его ум старался осмыслить хаотические сигналы, создаваемые органами чувств, Ричард словно застыл парализованный. У каждого из этих существ на лице оказалось по четыре глаза. Кроме двух больших молочно-белых овалов по каждую сторону от невидимой линии симметрии, разделявшей голову на две части, существа имели по два дополнительных глаза, расположенные на стебельках, подымавшихся на десять-двенадцать сантиметров над лбом. Ниже большой головы их тела разделялись еще на два сегмента, каждый из них был снабжен парой конечностей — вместе получалось шесть ног. Инопланетяне стояли на двух задних ногах, плотно прижимая четыре верхние конечности к гладким подгрудкам молочного цвета.

И снова Ричард не имел ни малейшего представления о времени. Несколько раз за дни (или то были недели?), проведенные им внутри чужеземной паутины, тело изменяло свое положение. Однажды, когда он уснул, паутина сняла с него одежду. Теперь Ричард лежал на спине, и тело его подпирала уплотнившаяся часть тонкой сетки.

Его более не интересовало, каким именно образом он ухитряется выжить. Как-то выходило, что, когда он ощущал голод или жажду, потребности организма сразу удовлетворялись. Выделения исчезали через считанные минуты, дышалось легко, хотя Ричард был полностью окружен живой паутиной.

Проведенные в сознании часы Ричард нередко посвящал изучению создания, в плоти которого он находился. И когда присматривался, то видел, что крошечные нити постоянно шевелятся. Очертания сетки вокруг его тела менялись очень медленно, но все-таки заметно. Ричард старался запоминать передвижение тех ганглиев, которые мог видеть перед собой. Один раз над его головой сошлись целых три штуки, образовав треугольник.

Сетка общалась с Ричардом по регулярному циклу. Она погружала в его тело тысячи своих волокон на пятнадцать, а то и двадцать часов. Ричард не видел снов, если не был подсоединен к сетке. В этом случае, пробуждаясь, он нервничал и беспокоился. А когда волокна начинали обволакивать его, ощущал новый прилив энергии. Но если он спал присоединенным к инопланетной сетке, то его посещали активные и яркие сны. Прежде Ричарду редко что-либо снилось, он часто подсмеивался над Николь, уделявшей своим снам столько внимания. Однажды ночью Ричард увидел себя во сне подростком в родном городе Стратфорд-он-Эйвоне, он смотрел спектакль «Как вам это понравится».

[52]

Очаровательная блондинка, игравшая Розалинду, сошла со сцены и шепнула ему на ухо.

— Ты Ричард Уэйкфилд? — спросила она его во сне.