Подлинная история Исаака де Порту, служившего в мушкетерской роте его величества Людовика XIII под именем Портос.
НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
Есть книги, при каждом прочтении которых открывается что-то новое и неожиданное. Наверное, у каждого это своя книга. У меня – «Три мушкетера» Александра Дюма. Перечитывая ее не так давно, я обратил внимание на одну загадку, пытаясь разгадать которую, я и пришел в конце концов к написанию повести, предложенной вашему вниманию. Суть этой загадки такова: кто из четырех отважных друзей самый таинственный?
Попробуем разобраться. С главным героем, д'Артаньяном, все понятно – и биография его (романная) нам известна, и происхождение, и причины приезда в Париж. Главный кандидат на самую таинственную личность – без сомнения, Атос… Так ли? Да нет, оказывается! Он лишь напускает на себя таинственность. Довольно скоро (вслед за д'Артаньяном) мы узнаем о нем многое: и то, что он – граф де Ла Фер, и о трагедии, которая разбила ему жизнь и заставила под вымышленным именем поступить в мушкетеры простым солдатом. Дальше – Арамис. Может быть, он? Тоже нет. Арамис, конечно, занят постоянно какими-то интригами, старательно что-то скрывает от друзей и от читателей – но в то же время рассказывает д'Артаньяну немало из прошлой своей жизни. О том, например, как, будучи молоденьким аббатом, поссорился с неким офицером, как потом отомстил, убив обидчика на дуэли, как по этой причине временно снял с себя сутану и, пользуясь поддержкой друзей отца, поступил в мушкетеры (опять-таки под вымышленным именем).
И так получается, что только о самом, казалось бы, простом из великолепной четверки, о Портосе, – мы не знаем ровным счетом ничего. При этом образ его далеко не так прост, как это может показаться на первый взгляд. Читатели традиционно воспринимают его как добродушного, недалекого великана, охотно предоставляющего свою шпагу и немалую физическую силу друзьям, более сообразительным и ловким (даже глава о том, как Портос и д'Артаньян, во второй книге, выбираются из ловушки, устроенной Мазарини, называется «Сила и Ум»). Но при внимательном прочтении бросаются в глаза некоторые сцены и выражения, противоречащие такому пониманию. Вот, например, фраза из начала романа. Знаменитая дуэль, с которой началась дружба мушкетеров: «Оставались Портос и Бикара. Портос дурачился, спрашивая у Бикара, который, по его мнению, может быть час, и поздравляя его с ротой, которую получил его брат в Наваррском полку…» Не очень соответствует поведению примитивного увальня, не так ли? Скорее – насмешливый, ироничный бретёр. Далее, именно Портос нашел своему молодому другу замечательного слугу Планше:
«Слуга был рекомендован Портосом. То был пикардиец, которого славный мушкетер нанял в тот самый день по случаю этого самого обеда; он увидел его на мосту Ла-Турнель, где Планше – так звали слугу – плевал в воду, любуясь разбегавшимися кругами. Портос утверждал, что такое занятие свидетельствует о склонности к созерцанию и рассудительности, и, не наводя о нем дальнейших справок, увел его с собой…»
Разумеется, обоснование рассудительности вызывает смех, но ведь Портос оказался прав: д'Артаньян приобрел не только преданного, умного и ловкого слугу, но и верного друга.
ГЛАВА ПЕРВАЯ,
в которой я узнаю кое-что об истории семьи де Порту
Я появился на свет 23 января в лето Господне 1605-е в городке Ланн, расположенном в чудесной долине Вера. Сие знаменательное событие случилось в старом доме моего отца. Через десять дней, 2 февраля, священник отец Амвросий окрестил меня в домашней часовне, посвященной святому Иакову, брату Господню. Я получил имя Исаак, удачно дополнив тем самым имена отца и матери – Авраама и Сарры де Порту. Не знаю, почему именно младшего сына назвали так, – мои братья носили имена Жоффрей, Жозеф и Гедеон. Отец мой, при всей внешней суровости, был натурой поэтической. Жоффрей, первенец де Порту, умер вскоре после рождения, Жозеф в один прекрасный день оставил Францию ради жизни в Вест-Индии. Гедеон, которому к моменту моего рождения было тринадцать, через несколько лет тоже покинул бы отчий дом. Так что, возможно, когда я родился, перед его мысленным взором предстала идиллическая картина: Авраам и Сарра, и юный сын, утеха их старости. Естественно, этот сын должен был именоваться Исааком.
О том, что в прошлом моей семьи есть какая-то тайна, я смутно догадывался лет с семи. До сих пор помню, как и после чего это началось. Среди ночи я захотел пить и, выбравшись из постели, отправился в кухню. Спальня моя, как и спальни старших братьев, находилась на втором этаже, а кухня – на первом. Так что мне необходимо было спуститься по лестнице и пройти через зал, в который выходила дверь кухни. Внизу же располагалась и спальня родителей – причем лестница со второго этажа проходила как раз над ее дверью.
Ступени ужасно скрипели, причем, чем осторожнее я старался ступать, тем скрип становился сильнее. Нестерпимее всего эти звуки стали в тот момент, когда я проходил над входом в родительскую спальню. И тотчас я услышал раздраженный голос отца. Я замер, стоя на одной ноге и опасаясь опустить вторую. Слов было не разобрать, но мне показалось, что гнев отца вызвали мои шаги по лестнице.
Уже в следующее мгновенье я понял, что ошибся: отец обращался не ко мне, а к матери, поскольку затем прозвучал ее голос. Я перевел дух и двинулся было далее. Но шальная мысль подтолкнула меня к краю лестницы, откуда было лучше слышно. Я вовсе не собирался подслушивать, но голоса звучали достаточно громко – родители то ли ссорились, то ли обсуждали что-то важное. А поскольку накануне днем я изрядно набедокурил и ожидал вполне заслуженного наказания, то подумал, что именно мое ненадлежащее поведение стало предметом ночного разговора. Положа руку на сердце: кто бы из моих ровесников в таком случае удержался от соблазна узнать свою судьбу? И, немедленно забыв о жажде, я перевесился через перила, как раз над тяжелой, окованной железом дверью. Дверь была закрыта неплотно, так что я вполне слышал разговор.
Он поразил меня. Нет, не смыслом – насколько я мог понять, речь шла не обо мне, просто отец и мать что-то вспоминали. Но именно – насколько я мог понять! Я хорошо владел испанским (как, впрочем, все мои земляки-гасконцы; испанский язык был для меня таким же родным, как французский или гасконское наречие). Родители же в тот раз говорили на очень странном испанском (но все-таки испанском, в этом я был уверен). Знакомые слова перемежались незнакомыми, обороты казались нарочито устаревшими. Напряженно вслушиваясь в разговор, я иной раз едва не прыскал в кулак – таким смешным казалось мне звучание некоторых фраз.