Дворянский род Пуатье связан корнями с древним маркизатом в Провансе

[3]

. Отсюда же и родовое имя: вопреки мнению прежних специалистов по генеалогии своим происхождением оно обязано не родству с графами Пуату, герцогами Аквитании, а названию фамильной крепости, расположенной неподалеку от Мирабеля, что в провинции Баронни, —

Castrum Pictavis,

на местном диалекте называвшейся Пейтье, а по-французски — Пуатье. Крепость сарацины разрушили в середине X века, но имя сохранилось, дабы отличить эту ветвь от других линий семейного клана

[4]

.

В XII веке Пуатье становятся графами Валентинуа и Диуа

[5]

. Они имеют или оспаривают у епископов и прочих феодальных сеньоров права на владение землей, отправление закона, получение ренты, взимание солевой и дорожной пошлин на громадной территории, соответствующей епископствам Валанс, Ди и Вивье. Им принадлежат шестнадцать крепостей

[6]

. Мало-помалу сюда присовокупятся замки Пизансон, Роман и Сен-Валье, затем — баронство Клерье в Дофинэ, а также владения Шатонеф-де-Мазанк, Валь и Сериньян в графстве Венессен

[7]

.

Бо́льшая часть этих поместий располагалась по левому берегу реки Роны и находилась в феодальной зависимости от Империи и Вьенского дофината. Однако земли епископства Вивье на правобережье принадлежали Французскому королевству. А посему вполне естественно, что Пуатье сражались против англичан под знаменами Филиппа VI как его вассалы. Их услуги были вознаграждены по достоинству: Людовик I де Пуатье получил звание королевского генерал-лейтенанта в Лангедоке и присутствовал в качестве свидетеля на церемонии дарения Франции провинции Дофинэ, на которую согласился в 1343 году дофин Гумберт II

[8]

. С той поры дом Пуатье, владелец тамошних графств, становится прямым вассалом наследника французского престола. Что до остальных владений, то они частично зависят от короля и частично — от папы, которому Людовик II де Пуатье присягает в Авиньоне в 1374 году от имени шестидесяти трех земельных уделов и шести феодов.

Апогея процветания род де Пуатье, казалось, достиг в начале XIV века: Людовик II де Пуатье обладал тогда внушительными доходами, которые время от времени изрядно пополнялись благодаря королевским щедротам. Тем не менее скопившиеся долги в конце концов вынудили Людовика предложить Короне приобрести у него графства Валентинуа и Диуа. включавшие тогда 11 крепостей, 27 городов и 200 феодов. Сделка была заключена в 1404 году и составила 100 тысяч экю. При этом Людовик II де Пуатье до конца дней своих сохранял право пользования обоими графствами. Так и не получив обещанной суммы, он все же объявил наследником означенных графств дофина Карла, будущего короля Карла VII. В 1419 году после смерти Людовика его кузен, Карл I де Пуатье, попытался восстановить фамильную собственность. Ссылаясь на то, что Корона внесла лишь 32 тысячи экю золотом в виде ежегодной ренты, он просил вернуть графства

Второй брак, заключенный в 1472 году с Жанной де ла Тур, породнил его с графами Овернскими и де Булонь-сюр-Мер. Наконец, в 1489 году Эймар женил своего сына Жана Сен-Валье, тогда — четырнадцатилетнего подростка, на Жанне де Батарне (или Батерне), дочери Имбера, сеньора де Бушажа, бывшего фаворита короля Людовика XI

Людям честолюбивым жизнь при дворе предоставляла множество возможностей возвыситься и достигнуть почестей. Эймар де Сен-Валье ловил их на лету. Людовик XI поручал ему самые доверенные миссии. Например, посылал в Амбуаз осведомиться о здоровье наследника престола. В июне 1483 года король повелел Эймару присутствовать при обручении дофина Карла с Маргаритой, дочерью Максимилиана Австрийского и Марии Бургундской: Сен-Валье нес балдахин над юной четой вместе с Жаком де Брезе, даже не догадываясь, что однажды их дома объединятся

[23]

.

После смерти Людовика XI влияние при дворе сеньора Сен-Валье росло на глазах. Двадцатидвухлетняя Анна де Божё стала регентшей 30 августа 1483 года вместе со своим супругом Пьером Бурбоном, который был на 21 год старше ее. Будучи приближенным принцев, Сен-Валье надеялся вернуть утраченные графства. Однако назначение Франциска Орлеанского, графа Дюнуа, губернатором Дофинэ, равно как Валентинуа и Диуа, доказывает, напротив. что Корона рассчитывала удержать оба графства в числе своих владений

[24]

.

Кроме того, Эймар, великий сенешаль Прованса, и его сын столкнулись с враждебностью Франциска Люксембургского, губернатора этой провинции

[25]

. Из осторожности он остался в стороне от восстания аристократии, «безумной войны», с которой Карл VIII покончил 28 июля 1488 года в Сент-Обэн-дю-Кормье, и это пошло ему на пользу. В 1490 году, совершая паломничество к Эмбреннской Богоматери, король встретил по дороге Сен-Валье

[26]

. Именно тогда он с подачи Анны де Божё дал согласие на брак четырнадцатилетнего сына Эймара, Жана де Пуатье, с Жанной, богатой наследницей Имбера де Батарне. Внушительность приданого невесты — 20 тысяч золотых экю — показывает, каким почтением пользовалась семья жениха. Контракт удостоверяет, что по заключении брака Жан становился наследником всех владений Батарне. Статьи этого договора были подготовлены и подписаны 14 марта 1489 года Гийомом де Пуатье, дядей новобрачного

[27]

. Роль этого персонажа в возвышении семьи стоит того, чтобы сказать о нем особо. И в самом деле, барон де Клерье — губернатор Парижа, Иль-де-Франс и бальи Руана — был заметным действующим лицом королевской политики с 1477 года и до самой смерти, последовавшей в 1503 году. В начале периода правления Карла VIII обстоятельства выдвинули его в первый ряд. Король, решив спорные вопросы бретонского наследования и вынудив Анну, наследницу герцогства, вступить с ним в брак 6 декабря 1491 года в Ланже, приступил к осуществлению особо вожделенного замысла: завоеванию Неаполя. Он полагал, что это королевство принадлежит ему как наследнику Анжуйского королевского дома. Дабы разведать обстановку в Италии, монарх отправил барона де Клерье послом к Ферранте, арагонскому королю Неаполя

Была собрана и выступила в поход колоссальная армия

Герцога Орлеанского, ставшего королем Людовиком XII, Неаполитанское королевство волновало далеко не в первую очередь. Едва взойдя на трон, он принялся настойчиво добиваться от папы Александра VI Борджа разрешения на развод с Жанной Французской, нелюбимой супругой, навязанной ему Людовиком XI. Он просил у помазанника Божьего в виде особой милости ниспослать ему освобождение от прежних уз, дабы жениться на вдове своего предшественника Анне Бретонской

Крестины сына коннетабля состоялись 27 октября 1517 года в Мулене. Король, как и было обещано, держал ребенка на крестильных пеленах. Он нарек крестника своим именем, а Байяр перепоясал младенца-рыцаря прямо в колыбели. В честь короля Шарль Бурбон устроил празднества и пышные турниры. Однако эта демонстрация богатства не помешала ему напомнить Франциску I о том, что тот так и не возместил коннетаблю значительных вложений, сделанных в Италии сразу после битвы при Мариньяно, дабы укрепить гарнизоны и надстроить стены фортификационных сооружений

[65]

. Разумеется, Шарль Бурбон мог бы получить со своих земель много больше того, что истратил, однако его возмущала необходимость выплаты столь крупной суммы из собственных средств, в то время как все расходы полагалось бы нести Короне. Требования коннетабля не были удовлетворены

[66]

.

Отнюдь не обескураженный, Шарль Бурбон вновь выдвинул их на следующий год в Амбуазе на крестинах дофина Франциска. И снова получил отказ. Раздосадованный коннетабль возвратился в свой замок Монлюсон, где узнал о смерти сына и болезни жены, вызванной очередным выкидышем, случившимся уже после того, как «она потеряла еще двух зачатых ею прежде сыновей»

[67]

. Сюзанна де Бурбон составила завещание 15 декабря 1519 года, в котором объявила мужа единственным наследником всех своих имений, а после него — детей, которые могли родиться у него от другого брака

[68]

.

Успокоенный таким образом насчет сохранности семейного достояния, коннетабль принял участие во встрече, организованной в июне 1520 года королем Франции в Лагере Золотого Покрова, чтобы заручиться поддержкой Генриха VIII против Карла V, избранного императором в июле 1519 года. Камзол его украшала дивная жемчужина стоимостью 10 тысяч экю, и это так поразило короля Англии, что он прошептал на ухо Франциску I: «В лице господина коннетабля брат мой имеет подданного, чьим сюзереном мне бы никоим образом не хотелось быть». Столь откровенная роскошь вызывала зависть Луизы Савойской, Бонниве и канцлера Дюпра, которые то и дело старались выставить коннетабля в невыгодном свете в глазах короля. Зато Жан Сен-Валье, соратник и конфидент Шарля Бурбона, великолепную свиту последнего и выказываемую им надменность, приличествующую принцу крови, воспринимал, напротив, лишь как дополнительный предмет гордости. Родство с Бурбонами, достигнутое благодаря брачному союзу, льстило его самолюбию. И в самом деле, его дядя по материнской линии Жан де Ла Тур д’Овернь женился на Жанне де Бурбон-Вандом, и от этого брака родились две дочери, которых при французском дворе считали принцессами королевской крови. Старшая, Анна, графиня д’Овернь, в 1505 году вышла замуж за Джона Стюарта, родича короля Шотландии и герцога д’Олбани. Младшую, Мадлен, Франциск I отдал в супруги герцогу Урбино Лоренцо Медичи, который от имени своего дяди, папы Льва X, стал крестным отцом дофина Франциска. Церемония состоялась 2 мая 1518 года, а 13 апреля 1519 года родилась Екатерина, родственница и Бурбонов, и де Сен-Валье. Впрочем, родители девочки умерли вскоре после ее рождения, и, казалось, судьба сироты осталась навеки связана с Италией. Диана де Брезе и вообразить не могла в те времена, чем в один прекрасный день обернется для нее это отдаленное родство. Не могла она предвидеть и насколько отразится на ее будущем появление на свет 31 марта 1519 года второго сына короля, Генриха, герцога Орлеанского.

Королевская семья росла, к величайшей радости королевы-матери, Луизы Савойской, почти каждый год обзаводясь новым отпрыском. Луиза отмечала каждое пополнение семейства в своем дневнике, с огромным удовлетворением противопоставляя плодовитость королевы Клотильды неудачным попыткам коннетабля и Сюзанны де Бурбон обзавестись потомством.

Весной 1521 года, когда его жена умерла, Шарль Бурбон, вполне естественно, рассчитывал воспользоваться теми пунктами завещания Сюзанны, где он был объявлен единственным хозяином и господином, вольным по своему усмотрению распоряжаться громадным состоянием Бурбонов, и заключить новый брачный союз. Однако он не учел вмешательства могущественного противника, вознамерившегося во что бы то ни стало получить свою долю наследства Бурбонов, — матери короля Луизы Савойской, доводившейся покойной Сюзанне двоюродной сестрой. Она оспаривала права вдовца на всю совокупность наследства, требуя себе те владения, что передавались в роду по женской линии, такие, как сеньория Божоле и княжество Домб. Прочие земли, полученные коннетаблем в качестве уделов, подлежащих передаче по мужской линии, должны были бы, по ее мнению, вновь отойти к королевскому домену.

Жан Бринон, первый председатель Руанского парламента и хранитель малой печати, 6 сентября 1523 года получил приказ отправиться в Тарар, дабы вместе с помощником, докладчиком в Государственном совете Гийомом Люйе, сеньором де Вем, приступить к допросу подозреваемых в сговоре с коннетаблем.

Первым 7 сентября допросили Антуана де Шабанна, епископа Пюи. Тот признал, что заметил недовольство коннетабля королем, и подтвердил, что ездил по его приказу в Савойю договариваться о брачном союзе своей внучатой племянницы мадемуазель де Миолан с сыном Жана Сен-Валье

[94]

. Следующим вызвали графа. Как указано в протоколе, Жану Сен-Валье было в то время 48 лет или около того

[95]

. Граф уверенно начал с заявления, будто никогда не слыхал ни об альянсе коннетабля с императором, ни о его планах, связанных с испанской женитьбой. Он признал, что по возвращении из Италии, будучи в Лионе, получил от Шарля Бурбона приглашение на празднества в Мулене, для которых посланец коннетабля просил доставить «артишоки» — «над чем означенный свидетель посмеялся, сказал, что Господин Коннетабль — славный малый и любит женщин, как герцог Жан; и действительно, послал оному коннетаблю дюжину артишоков и книгу из Германии со множеством картинок для развлечения дам».

Сен-Валье уточнил, что никогда не беседовал с епископом Пюи о чем-либо, кроме переговоров в Савойе насчет женитьбы его сына Гийома де Сериньяна на мадемуазель де Миолан. Жак Юро, епископ Отэнский, допрошенный следом за ним, подтвердил показания Сен-Валье

[96]

. Эти первые допросы разочаровали короля. В нетерпении 10 сентября он приказал Бринону помимо главных свидетелей допросить всех слуг коннетабля от конюхов до мажордома, бывших свидетелями его бегства

[97]

.

Сен-Валье вместе с другими подозреваемыми перевели в крепость Лош под надзор его бывшего соратника, маршала Стюарта д’Обиньи.

11 сентября 1523 года король назначил комиссию в составе Жана де Сельва, первого председателя Парижского парламента, докладчика мэтра Жана Салла, председателя следственной группы Франсуа де Лоина, советника парламента Жана Папийона. Этим чиновникам надлежало продолжить расследование, а затем судить обвиняемых.

Весной 1524 года на Францию обрушилась безжалостная засуха. Тут и там вспыхивали катастрофические пожары, вроде того, что уничтожил Труа 24 мая 1524 года. В них усматривали знамение гнева Господня

[146]

. А Бурбон, по-видимому, выступал как орудие последнего.

Карл V, возобновивший альянс с Генрихом VIII, поручил коннетаблю-изменнику завоевать Францию, встав во главе колоссальной армии численностью приблизительно в 20 тысяч испанских, немецких и итальянских солдат, 300 кавалеристов и 18 артиллерийских орудий. Узнав об этом, Франциск I вновь приказал отправить в тюрьму сообщников Бурбона, пока предатель неумолимо двигался в глубь Прованса. Ему сдались Антиб, потом Фрежюс, Драгиньян, Лорг и Бриньоль. Действия императорской армии поддерживал флот: он разорял побережье, ограбил богатое аббатство Лерэн, захватил Брегансон, расположенный на рейде Йера, а затем — массивную тулонскую башню. Бурбон с триумфом вошел в Экс, без сопротивления открывший ему врата. Там он присвоил себе титул графа Прованского и принял присягу от магистрата. 19 августа коннетабль предпринял попытку осадить Марсель, но там его ждала неудача, и 24 сентября имперской армии пришлось отступить. Король отвоевал провинцию, а 20 октября, совершив молниеносный бросок, Франциск I достиг Милана. Войска императора были вынуждены укрыться в двух крепостях — Павии и Лоди. 27 октября Франциск I решил осадить первую из них, блокировав внутри капитана Антонио де Лейва. Но осада явно затянулась. 3 февраля 1525 года Бурбон, Ланнуа и Пескара пришли на помощь Павии, Франциск I превратился в осаждающего и осажденного одновременно. Императорские войска 24 февраля просочились в парк Мирабелло, находившийся у самых стен города, и нанесли королю Франции сокрушительный удар. Франциск I попал в плен, и для него начался долгий этап жизни в неволе. Король чувствовал себя униженным, выслушивая совершенно неприемлемые условия: передать Бургундию Карлу V, вернуть Бурбону все земли и титулы, а то и превратить его владения в королевство, да еще и отдать ему герцогство Миланское

Регентша оставила королевских детей на побережье Луары — в Блуа и Амбуазе

Назначение на должность губернатора обычно оставалось прерогативой членов королевской семьи. Оно показывает, насколько Луиза Савойская доверяла де Брезе и рассчитывала, что он сумеет уберечь провинцию от угрозы английского завоевания

Преданность Луи де Брезе исключила дурные последствия, которые могли бы навлечь на него и его супругу выдвинутое в это же время требование коннетабля Бурбона восстановить в правах всех его сообщников, и в особенности Сен-Валье:

Став вдовой, Диана никоим образом не собиралась отказываться от преимуществ, которые извлекала из положения и сана своего супруга. В первую очередь она добилась выплаты остатков его жалованья. Казначейство выдало ей 6942 ливра, что полагались Луи де Брезе как губернатору Нормандии с 1 января по 23 июля, то есть до дня кончины, при общей сумме жалованья 8942 ливра в год

[181]

. Позднее, в 1539 году, Диана добьется ратификации Счетной палатой расписок на получателя в Лизье на 10 тысяч ливров, выданных ее мужу штатами Нормандии после его назначения губернатором

[182]

. Помимо того, она заставила королевского сборщика налогов в виконтстве Руанском уплатить 292 ливра 18 су и 3 турских денье за 107 дней исполнения обязанностей великого сенешаля (с Пасхи и до дня смерти) при годовом жалованье тысяча ливров

[183]

. Хорошо разбираясь в процедурных тонкостях и окружив себя законниками, вдова великого сенешаля отстаивала свои права и ловко избегала капканов, которые ей могли быть расставлены. Она бдительно следила, чтобы имущество ее предков оставалось в неприкосновенности. Диана 1 августа 1531 года убедила короля вверить ей «благородное попечительство» над двумя своими несовершеннолетними дочерьми, «никому не давая в том отчета, пока длится ее вдовство»

[184]

. Таким образом, Диана получила право управлять их имуществом и взимать доходы. Однако существовала одна опасность: земли, входившие в апанаж великого сенешаля, за неимением потомка мужского пола, по логике вещей должны были бы вновь отойти Короне. Королевский прокурор потребовал возврата сеньорий Ножан-ле-Руа, Ане, Бреваль и Моншове. Бальи Шартра отправился на место, чтобы официально известить о наложении на них ареста. В Парижском парламенте начался судебный процесс. Диану и ее дочерей защищал опекун Франсуазы и Луизы де Брезе епископ Лизье Жан Ла Венер. Король, в знак особой милости, предоставил им пользование и взимание доходов с этих земель до тех пор, пока право собственности не будет установлено

[185]

. Процесс закончился в пользу Дианы лишь в 1548 году. При этом прочие земли Луи де Брезе в Нормандии, Анжу, Перигоре и Керси по-прежнему были в руках вдовы и детей великого сенешаля, что обеспечивало им неоспоримые и более чем достаточные доходы для поддержания достойного образа жизни.

По-королевски проводив в последний путь супруга, вдова Луи де Брезе вновь заняла подобающее место при дворе в окружении королевы Элеоноры.

К своему гербу она присовокупила символ траура — перевернутый факел, олицетворявший вдовство. Отныне она стала держаться подчеркнуто сурово, с особым достоинством. Два карандашных рисунка, сохранившихся в Шантильи и приписываемые Жану Клуэ (один — от 1530 года, а второй — от 1535 года), показывают изменения, произошедшие в ее облике за эти пять лет. Глаза слегка прищурились, взгляд стал более расчетливым, а губы — тоньше. Это весьма точно характеризовало линию поведения, избранную Дианой: она высказывала свое мнение лишь в том случае, когда питала полное доверие к собеседнику, а в безжалостном придворном мирке ей приходилось проявлять массу изворотливости

В конце сентября 1531 года в Компьени король объявил о своем намерении совершить вояж по всему королевству с целью показать подданным новую королеву и дофина

Диану, как и всех представителей высшей знати, пригласили участвовать в путешествии. Ей надлежало исполнять почетные обязанности придворной дамы при королевских особах, как в лишенных комфорта случайных пристанищах, так на приемах и церемониях.

Победы в Пьемонте и возведение его друга Монморанси в ранг коннетабля придали дофину отваги утвердиться в противостоянии с отцом. Сначала он избрал эмблемой серп восходящей луны с девизом

«Сит plena est, émula solis»

(«Став полной, она равняется с солнцем»). Второй девиз отражал ожидания:

«Donec totum impleat orbem»

(«Донеже не станет полным кругом»).

Разумеется, в этом восхождении ко всей полноте власти Генрих мог рассчитывать на советы и дружбу коннетабля. А чтобы с честью преодолеть препятствия и обойти ловушки двора, у него была опытная союзница в лице Дианы. Даже в худшие минуты соперничества с герцогиней д’Этамп любовница дофина умела весьма ловко пускать в ход припрятанные козыри. Будучи придворной дамой королевы и родственницей дофины, она опиралась на свой древний род и постоянно это подчеркивала, гордо подписываясь именем де Пуатье. Не позволяла она забывать и о своем родстве с семейством де Брезе. На всех геральдических эмблемах Диана приказывала изображать перевернутый гаснущий факел — символ ее вдовства, и делать надпись, выражающую ее верность усопшему:

«Qui те alit те extinguit»

(«Кто питает меня, тот и гасит»). Этот образ изящно намекал на королевскую саламандру, которая и питает и гасит огонь. Что до огня самой Дианы, то он мог быть лишь супружеской любовью. А вот Генрих же, в отличие от своей возлюбленной, и не думал что-либо скрывать. Монограмма, которую дофин приказывал изображать повсюду — в вышивке на одежде, в чеканке на оружии, на переплетах книг и в декоративных мотивах своих апартаментов, — как будто бы являла собой символ его брака с Екатериной: две заглавные буквы «С» внутри буквы «Н», соединенные и элегантно развернутые в разные стороны, в овале, разделенном поперечной чертой, прорезающей вертикальные линии буквы «Н». При этом литеры начертаны таким образом, что, пересекаясь с вертикалями «Н»,

«С»

превращаются в «D», первую букву имени Дианы. Поистине то было шедевром двусмысленности, поскольку супруга, любовница и любовник оказывались тесно сплетены и заключены в единое пространство. Чуть позднее другой символ воплотит образ триединства, которое представляла собой семья дофина: пересечение трех букв одинаковой величины, отображающее равенство каждого из троих и их взаимную привязанность.

По сравнению с этой исступленно-страстной символикой личная эмблема дофины выглядела очень скромно. Она представляла собой посланницу богов Ириду, раскинувшую в небесах радугу. Эту изящную сцену поясняла надпись: «Она несет с собой радость и надежду».

И в самом деле, Екатерина, третий член тайного тройственного союза, играла роль посланницы, вечно снующей между небом и землей. Она всем льстила и увивалась вокруг каждого — короля, королевы, фаворитки, сановников и коннетабля. Она вечно улыбалась и хотела понравиться. А вечером передавала Диане сведения, добытые за день. Дофина готова была смириться с чем угодно, лишь бы упрочить свои позиции в будущем: охотно позволяла мадам де Брезе действовать под прикрытием любовника, командовать и управлять домом и даже блистать на празднествах, как если бы это она была истинной дофиной.

Естественно, наблюдая все это, герцогиня д’Этамп задыхалась от ярости. Фаворитка короля чувствовала себя ущемленной и отодвинутой на второй план. Обороняя собственные позиции, она задумала соблазнить юного брата Генриха, герцога Карла Орлеанского. В отличие от дофина тот не познал прелестей испанского плена и в 17 лет отличался обаянием, легким характером, веселостью и блеском. Анне д’Этамп не составляло труда подпитывать предпочтение, оказываемое ему отцом. А чтобы обеспечить будущность молодого человека, фаворитка, до сих пор поддерживавшая партию войны, вдруг стала высказываться за примирение с Карлом V, поскольку герцог Орлеанский от этого только выигрывал. Женись Карл на дочери императора и получи в приданое королевство Нидерланды или герцогство Миланское, дофину пришлось бы с ним считаться, а Диане — волей-неволей вести себя осторожнее

В том же 1542 году венецианский посол Маттео Дандоло отметил, что оба королевских сына во всем подражают отцу

[255]

. И в самом деле, несмотря на болезнь, периодически валившую его с ног, монарх продолжал путешествовать, устраивать празднества и выезжать на охоту. Меж тем охота на оленя была опаснейшим занятием: не олень ли спе́шил Франциска I и пробил ему рогами бедро, едва не прикончив? Таким же образом чуть не погиб и дофин, не отступавший ни перед какими опасностями.

«Светлейшему дофину — 23 года. Он весьма удачно сложен, скорее высок, нежели мал ростом, ни худ, ни тучен, но крепко скроен, так что мнится, будто весь он составлен из одних мускулов. Неутомим дофин как в охотничьих, так и в воинских забавах, и держится во время оных прекрасно — быть может, лучше, чем любой другой французский кавалер. Я много раз наблюдал, как он подолгу фехтует с одинаковым блеском, творя чудеса дерзновения и ловкости, насколько вообще-то выдержать способны рука и шпага. Однако по характеру он скорее молчалив, меланхоличен и скрытен. Он смеется или делает вид, будто весел, крайне редко, так что многие при дворе утверждают, что никогда не видели дофина смеющимся. Волосы у принца черные, лицо бледное, почти мертвенное, и однако среди друзей он слывет бонвиваном. Несколько раз я видел, как он шутит и подтрунивает над братом скорее по-приятельски, чем по-родственному.

Доходы свои дофин тратит неизменно и с размахом. Жалованье всем своим людям платит в урочное время, а число оных, надобное для подобающего обслуживания его дома и личной охраны, таково, что вполне достало бы на хороший отряд лучников. Принц получает доходы от Дофинэ и Бретани, и только одна последняя приносит 520 тысяч франков в год.

Что до отношений с братом, то, по-видимому, дофин его очень любит. Нередко он помогает герцогу Орлеанскому, одаривая десятками тысяч экю, ибо тот расточителен более, чем следовало бы, и вдобавок имеет лишь сто — сто двадцать тысяч экю дохода. Этот принц всегда весел, боек и непоседлив. Ему лет 19–20, зрение слабовато, как и у отца, а внешне не особенно хорош, ибо не в меру высок и худ. Впрочем, с каждым днем принц Карл обретает все большую индивидуальность, так что есть основание надеяться, коли будет жив-здоров, то и ладным сложением, и приятной наружностью со временем похвастать сможет. Кожа у него красновата, как это свойственно полнокровным мужчинам, волосы — золотисто-рыжие. Он весьма ценит обращение и вкусы своего отца и сопровождает его повсюду куда охотнее, чем дофин. А потому король очень его любит, но тратит немало сил, дабы воспрепятствовать всякого рода экстравагантным выходкам, вроде ночных прогулок в доспехах. Все его так любят, что королева Наваррская как-то призналась мне, будто не видывала ни одного принца, наделенного большею отвагой и темпераментом и коему было б суждено достигнуть еще большего величия. Принц весьма расположен к итальянцам, которых приглашает к себе, даже не будучи знакомым, и принимает самым милостивым образом».

Чуть ниже дипломат набросал портрет дофины, особенно подробно останавливаясь на том, как ее огорчает отсутствие потомства и какие средства, порой опасные для здоровья, она использует для того, чтобы победить это несчастье. Однако летом 1542 года дофина и его предусмотрительную любовницу Диану не столько заботило законное потомство, сколько репутация Генриха.

Отчет, адресованный Сенату Венеции в 1546 году послом Марино Кавалли, завершавшим третий срок пребывания во Франции, рисует на редкость выразительную картину состояния королевства и двора

[288]

.

52-летний Франциск I держится благородно и величественно. Он крепок телом и духом. Природа наградила короля фонтанелью, благодаря которой он каждый год избавляется от скапливающихся в организме вредоносных жидкостей и, таким образом, способен прожить еще очень долго. Он много ест и пьет, а спит и того лучше и вдобавок помышляет об одних увеселениях. Любит изысканно одеваться, все его наряды отделаны галунами, вышивкой и драгоценными каменьями. Королевские колеты отлично скроены и блистают золотым шитьем. Рубашки — из тончайшего полотна и по французской моде виднеются сквозь прорези колета.

Насколько легко король выдерживает физические нагрузки, настолько умственная работа его тяготит, и почти всю ее он возложил на кардинала де Турнона и адмирала д’Аннебо. Однако «нет ни предмета, ни ученого труда, ни искусства, о коих он не мог бы рассуждать со знанием дела». Франциск I тратит на свое содержание 300 тысяч экю в год, из них 70 тысяч предоставляет королеве, хотя в прежние годы она имела 90 тысяч. Дофин, в свою очередь, получает доходы с Бретани и Дофинэ, что приносит ему 300 тысяч экю в год. Эти деньги он использует для оплаты 150 копейщиков личной охраны, содержания жены и детей, а также покрытия обычных и чрезвычайных расходов своего дома. Помимо трат на повседневные нужды король немало денег вкладывает в строительство: он уже возвел восемь великолепных дворцов и не намерен останавливаться на достигнутом.

Охота, включая довольствие, кареты, сбрую, собак, соколов и прочее, обходится более чем в 150 тысяч экю. Мелкие радости вроде пиров, маскарадов и прочих «подвижных игр» — в 50 тысяч экю. Одежда, ковры, личные подарки — во столько же; швейцарская, французская, шотландская стража — более чем в 200 тысяч экю; пенсии и подарки дамам — почти в 300 тысяч экю. По общему мнению, содержание короля вместе с его семьей, домом и королевскими дарами тем или иным лицам съедает полтора миллиона в год. Французский двор держит обычно 6–8, а то и 12 тысяч лошадей. Расточительство не знает границ, а путешествия увеличивают расходы по меньшей мере на треть, если считать мулов, кареты, повозки, лошадей, прислугу, причем все это требуется в удвоенном количестве.

Судя по личным качествам дофина, тот обещает дать Франции самого достойного короля за последние две сотни лет.