Наконец он проснулся. Да разве он спал? Этого он никак припомнить не мог. Но вот теперь-то проснулся, это уж точно. Пришел в себя. Кажется, это так называется? Странно, однако: пришел! А где же он был, пока его тут не было? Это длинное, костлявое тело так и лежало тут на постели? Голова на подушке, бессильные руки поверх одеяла, все было тут, а его самого не было? Уходил прогуляться и вот теперь вернулся. Глупо, впрочем, неинтересно.

Он лежал, еще не раскрывая глаз, в глухой ночной тишине. Не шелохнувшись лежал на спине и только вслушивался, стараясь понять: куда же это он вернулся? Что значит это непрерывное стрекочущее шуршание, будто без конца откуда-то сыплется, налетая порывами, бьется в стекла сухая пшенная крупа.

Мало-помалу он начал понимать и узнал этот звук: вьюга билась в окно. Древняя ночная вьюга где-то со свистом неслась по промерзшим полям, заметая волчьи следы, качала сосны, сдувала снег с зеленого льда озер; пролетая по городу, снежными водоворотами завивалась на безлюдных перекрестках, застилала белой мглой уличные фонари, билась снежной крупой в светящиеся витрины давно закрытого магазина, где манекены в воздушных капотиках щурились узкими глазками, растопырив в изломанном изумлении тонкие ручки.

Медленно, очень откуда-то издали возвращаясь, он открыл глаза и увидел мятущуюся белую тьму за окнами, в которые хлестала странная крупитчатая пурга. В самом посвисте ветра слышен простор, высота… Он ясно чувствовал — или знал? — что он где-то высоко над землей, в какой-то чужой комнате. Одно окно прямо перед глазами, другое справа. Значит, угол. Остального дома для него не существовало — он не видал никогда ни других этажей, ни лестниц, ни коридоров, ни дверей, через которые он сюда попал. Ничего не было, кроме отрезанной от остального мира угловой комнаты, где он оказался. Чужой, неизвестно откуда взявшейся комнаты в вышине среди снежной бури. И только с большим опозданием, как-то вяло подумалось: да ведь вот оно что; значит, я не умер!.. Да, да, я вернулся… Вот я тут где-то.