Федор Федорович Кнорре

Черная трава

Почтовые тройки, добежав под вечер до спуска в овраг, опасливо упираясь, начинали спускаться шагом под откос, встряхивая глухими бубенцами, шагом протопав по толстым бревнам мостка, выносили на пригорок, и тут ямщик, неуклюже отваливаясь набок, скосив глаза и не выпуская вожжей, обязательно оборачивался, спрашивая путешественника, как быть: заворачивать ночевать на постоялый двор сразу за оврагом, или уж рискнуть, гнать напропалую до Москвы, чтоб в темноте добраться до первого масляного фонаря у городской заставы?

Самые нетерпеливые приказывали гнать, рассчитывая хоть к полуночи добраться до своего Сивцева-Вражка, а путешественники более рассудительные, осоловев от тряски, устало махали рукой в мучном от пыли рукаве, показывая сворачивать на постоялый в надежде уже поутру, по ранней прохладе, часа через два езды в далекой пыльной дымке с превеликим облегчением разглядеть наконец первые жаркие блики на московских золотых куполах...

Теперь все, что было в те времена кривыми переулками с лабазами и трактирами, заросшими травой тупичками, вишневыми садочками, дровяными складами, трехоконными домиками с лавочками у ворот, - все давно ушло под асфальт широчайшего городского проспекта. Пригородные огороды с бесконечными рядами капустных кочанов и вонючими бочками на колесах, обнищавшие загородные усадебки с подгнившими беседками с низкорослыми античными статуйками, овсяные и жидкие ржаные поля с их пригорками и овражками, болотца с пучками кривых березок на болотных кочках - все ушло под асфальт, который широкой полосой, мягко взлетая на сглаженные возвышенности, бесконечной полосой убегал за горизонт, днем и ночью шурша под автомобильными шинами.