У здания суда на улице Бонфуа в этот день царило необычайное оживление. У дверей теснилась огромная толпа народа, едва сдерживаемая большим отрядом жандармов, которые осаживали лошадьми слишком нетерпеливых любопытных.

Весь Тулон и даже весь Барский департамент были охвачены волнением, которое все более и более усиливалось и угрожало принять опасные размеры.

Толпа, собравшаяся у дверей суда, ожидала приговора, от которого зависела жизнь человека.

На суде разбирался заговор. Известно, что 1822 год особенно изобиловал беспорядками, целью которых было свержение Бурбонов, еще слабо утвердившихся на троне.

Тюрьмы были переполнены, поэтому приговоренного заперли, для большей безопасности, в Большую Башню, стоящую при входе в гавань.

Секретарь суда зачитал приговор. Казнь была назначена на следующий день, в семь часов утра, на эспланаде Арсенала.

После исполнения этой формальности дверь камеры затворилась, и Жак остался один.

Внутри было совершенно темно, снаружи доносились шаги часовых и их голоса, шум моря смешивался с глухим воем ветра и треском корабельных мачт.

Жак стоял неподвижно, опершись о стену, и думал… Печальные думы!

Оллиульские ущелья представляют собой одну из прелестнейших редкостей Южной Франции, столь богатой всякими чудесами.

Между местечком Боссе и городом Оллиуль путешественник вдруг встречает громадные скалы, поднимающиеся на значительную высоту. Зелень, виноградники — все исчезает как бы по волшебству — видны одни непроходимые стены серого и черноватого камня.

В ту эпоху, когда происходит наш рассказ, редкий путешественник рисковал посещать эту местность, так как Оллиульские ущелья пользовались весьма недоброй славой. Множество преступников находили себе убежище в лабиринте этих ущелий.

Сама природа устроила там множество узких и извилистых галерей, пересекавшихся в различных направлениях, выходы из которых зачастую были неизвестны. Ночью казалось, что среди этих ущелий скрывается целый мир, фантастический и страшный.

В особенности в эту ночь…

Дом, о котором говорили между собой каторжники, находился на восточном склоне Оллиульских скал.

Это строение скорее заслуживало названия хижины. Оно было крыто соломой, всего в два окна, с ветхой, едва затворявшейся дверью.

А между тем в этой хижине нашла себе приют младшая дочь графа Мовилье, того самого, который только что приговорил к смерти маркиза Жака де Котбеля.

Ее печальная история может быть рассказана в двух словах.

Господин Мовилье рано остался вдовцом с двумя дочерьми — Матильдой и Марией.

— Жак, дорогой мой! — повторяла, рыдая, Мария.

Она отступила на шаг и глядела на него своими большими глазами, в которых светилась безграничная радость.

Жак чувствовал, что слезы застилают ему глаза, волнение и горе душили его.

Действительно, положение было ужасным.

Он понимал, какую надежду, лучше сказать — уверенность внушал Марии его приход. Раз она видела его перед собой, следовательно, считала спасенным…

Холодный и резкий ветер гулял по улицам Парижа. Уже несколько дней шел снег, и весь город казался как бы закутанным в саван.

Улицы были тихи и безлюдны. Полночь уже давно пробила, и все экипажи, которые днем едва влачились скользившими по снегу лошадьми, давно стояли по сараям. Казалось, что все живое попряталось, боясь холода, так как прохожих тоже не было видно.

Только изредка мелькали в окнах огоньки, пробиваясь то сквозь тяжелые шелковые занавески бельэтажа, то сквозь подслеповатые оконца мансарды.

Тут бал, там труд. Внизу — роскошь и богатство, наверху — нужда, дрожь от холодного ветра, посвистывающего в многочисленных щелях.

В то время как таинственный экипаж увозил Марсиаля, чудесно спасенного от смерти, возвратимся назад, к дому на улице Сены.

Баронесса де Сильвереаль вошла в зал в сопровождении Люси. Их появление было встречено шепотом восторга. Они с трудом пробирались сквозь плотную толпу гостей, когда хозяин дома бросился им навстречу.

— Я не знаю, как благодарить вас, баронесса, — сказал он. — Время шло, и я уже начинал бояться, что мой праздник будет лишен своего лучшего украшения!

Говоривший эти слова был мужчиной около пятидесяти лет, высокого роста, с вьющимися волосами и почти совершенно белыми бакенбардами. Угловатые черты лица и смуглая кожа указывали на иностранное происхождение.

Герцог де Белен, португалец, долго жил в Южной Америке и владел громадным состоянием. Несколько лет тому назад он приехал удивлять Париж своей роскошью и расточительностью.

Незнакомец, появившийся таким странным образом и, казалось, слышавший весь разговор Армана де Бернэ и баронессы де Сильвереаль, вышел из-за скрывавшей его группы экзотических растений. Чтобы не злоупотреблять терпением читателя, мы сразу скажем, что с первого взгляда на незнакомца, тот, кто помнит нарисованный нами в прологе этого рассказа портрет, сейчас же признал бы в нем Бискара. А между тем, не считая профиля, который невозможно было изменить, во всем остальном Бискар совершенно изменился. Да так, что бывший каторжник казался теперь, при помощи грима, изящным джентльменом, не старше тридцати лет, со строгими, но не грубыми чертами лица, одним словом, имел, что называется, наружность человека солидного. Одет он был как нельзя более элегантно, руки обтягивали самые безукоризненные перчатки. Вообще говоря, Бискар казался как нельзя более на месте в салонах герцога де Белена среди высшего аристократического и финансового мира, которые при Людовике-Филиппе были смешаны.

Никто не мог бы объяснить, каким образом Бискар очутился в оранжерее герцога, и менее всех — дворецкий, докладывавший обо всех гостях, так как Бискар не проходил мимо него.

Он попал в оранжерею, минуя входную дверь.

Скоро мы узнаем, по какой дороге явился Бискар. Пока же последуем за ним. В эту минуту он пробирался сквозь толпу гостей к герцогу, который был занят оживленным разговором со знаменитыми спекулянтами той эпохи Стефеном и Коломбе, которые только что заполучили крайне выгодную железнодорожную концессию, Алларом, знаменитым банкиром, мечтавшим о международных займах, и другими подобными им, которые с жадностью слушали каждое слово именитых собратьев.

— Дорогой де Белен, — говорил Коломбе, человек громадного роста, с толстыми губами, — вы знаете, что мы рассчитываем на вас. Государственная власть должна разделиться между лучшими представителями дворянства и финансов.

Последние гости де Белена садились в кареты, замерзшие стекла которых свидетельствовали о силе мороза.

Слуги под надзором дворецкого приводили в порядок залы, стараясь уничтожить следы пребывания многочисленной толпы гостей.

В это время два человека сидели в кабинете герцога де Белена.

Убранство этого кабинета было в высшей степени примечательным.

Повсюду: на стенах, на потолке, на мебели были развешаны оружие, утварь и разнообразные безделушки, носящие неизгладимый отпечаток индокитайского искусства. Здесь было все: от табакерок из сандалового дерева, буйволовых рогов, скорлуп кокосовых орехов, похожих на кружева по тонкости и изяществу резьбы, до неподражаемых корзинок со странными украшениями, которые малайские художники плетут из волокон пальмовых листьев.

Отверстие, в которое скрылся герцог, было круглое, обложенное камнем. Очевидно, прежде в нем была лестница, уже давно исчезнувшая. Де Белен привязал к шее фонарь так, чтобы он освещал ему дорогу.

Спуск был далеко не легок. В стене торчали местами железные крючья, за которые герцог цеплялся руками, опираясь ногами на выступы стены. Легко было догадаться, что он уже не в первый раз проделывает этот трудный путь, так как все его движения отличались почти автоматической точностью. По мере того как он опускался, темнота все более и более сгущалась, а воздух делался все более спертым и тяжелым, так что по временам де Белен должен был останавливаться, чтобы перевести дух. Таким образом он спустился метров на десять и остановился, так как стена кончалась. Тогда, не колеблясь, он прыгнул вниз. Высота, с которой он совершил прыжок, была не более двух метров, и когда свет фонаря осветил помещение, то стало видно, что это круглый погреб со сводами, в середине потолка которого было отверстие, через которое проник де Белен. Поспешно оглядевшись вокруг, очевидно, только по привычке, так как трудно было предположить, чтобы в этот погреб мог пробраться кто-нибудь чужой, герцог наклонился и поставил фонарь на пол. Затем он пошел в один из темных углов и вынес оттуда различные инструменты. Бросив их на землю, он снова поднял фонарь. Вдруг он вскрикнул от удивления.

На сырой земле ясно видны были отпечатки ног!

— Кажется, я с ума схожу? — прошептал он.

Нет! Сделанное им открытие было слишком очевидно. Следы были очень маленькие, можно было подумать, что их оставила женская нога. Де Белен провел рукой по лбу, покрытому холодным потом. Он не шевелился, будто ожидая, что из мрака перед ним предстанет какой-нибудь ужасный призрак.