Из малышей нашего двора помню только Абрама — курчавого, со сливовыми и величины и цвета глазами. Мне тогда было чуть больше пяти и ему столько же.

Мы, дети, еще продолжали жить войной, которую перенесли вместе со взрослыми в ожидании победы и поэтому для игры выбирали небезопасные места. Играть в лова любили в центре аллеи, перебегая с правой стороны на левую под носом у трамваев, ползущих навстречу друг другу.

Я пытался догнать крепко сбитого быстроногого Абрама.

В тот период я очень любил бегать и бег заменял мне сны, в которых каждую ночь я учился летать. Я подпрыгивал и во время прыжка, отталкиваясь руками и ногами от воздуха, медленно поднимался к потолку — прикасаясь к нему макушкой, я невесомо повисал посередине комнаты. Я действительно умел раздваиваться, но только во сне. Днем у меня ничего не получалось. Потом появились, в течение последующих лет, какие-то развалины, похожие на те, которые я видел в повседневной жизни — разрушенные в результате бомбежек здания, еще не восстановленные. Я научился, взлетев под потолок, принимать горизонтальное положение и медленно взмахивая руками, как птица, вылетать в открытое окно и с опаской планировать над землей под сетью электрических проводов, которыми было заштриховано небо.

Ноги Абрама работали, словно ножницы. Он быстро-быстро мельтешил впереди подошвами сандалий. Плотная рубашка белого цвета вздувалась на его спине от встречного ветра. Почувствовав, что я вот-вот догоню его, Абрам буквально перелетел через чугунное ограждение. И время остановилось…