О любви с первого взгляда всегда говорят почему-то с улыбкой. А ведь есть она, такая любовь!..

В крутых и суровых поворотах судьбы Алексея Мокроусова имелся весьма примечательный эпизод: в сентябре 1919 года командир 3‑й бригады 58‑й армии Мокроусов с небольшим отрядом прорвался в Киев, занятый белыми, и здесь, на одной из привокзальных улиц, где велась перестрелка, увидел семнадцатилетнюю Ольгу Гончар. Она торопилась на вечернее дежурство на телеграф. Шла бесстрашно, гордо вскидывая аккуратную голову с густыми волнистыми волосами, и, когда перед ней вдруг вырос высокий мужчина с твердым, угловатым лицом, в кожанке, с винтовкой, с красным бантом на груди (а это был Мокроусов), она не испугалась.

— Вы — красный? — спросила она, подняв на Алексея прозрачные, как стаканы с водой, большие глаза и скрестив руки.

— Ведите на телеграф! — приказал он. Она лишь пожала плечами. Но убыстрила шаг. Он едва поспевал за ней, видел только мелькающий подол зеленого платья.

В здании телеграфа было пустынно. Ни души. Все разбежались.

В Харькове Алексей вначале заглянул в Совнарком Украины и тут увидел целую группу крымчан. Они его шумно приветствовали.

— Слышали, слышали о твоих победах, Алексей Васильевич! — сказал флотский фельдшер Сергей Муляренок. — Большим генералом стал.

— А вы, ребята, какими судьбами в Харькове?

Василий Погребной сощурил глаз, приложил палец к губам:

— По строжайшему секрету: за тобой приехали! Разыскиваем тебя. А на ловца и зверь бежит.

Десантники приготовились к бою: выкатили на палубу пулеметы, разложили гранаты. Больше всех волновался Папанин: отвечал за миллион царских рублей, полученных для нужд Повстанческой армии. По лицу Мокроусова трудно было понять, что он испытывает. Губы плотно сжаты, взгляд устремлен в одну точку. Берег все ближе, ближе, вздыбились скалы, поднялись горы.

Алексей понимал: через несколько минут все решится! Вот так, средь бела дня, одиннадцать краснофлотцев устремляются к неизбежному, возможно, в самое расположение береговой охраны врангелевцев… Обратно хода нет — на этой посудине не уйти от преследования, да и некуда…

Григорий Кулиш заметил фигуры на берегу. Они стояли на скале и следили за приближающимся «Гаджибеем».

Но Мокроусов оставался невозмутим: должно быть, местные жители… Охрана вела бы себя несколько по-иному. Он издали заметил узкое ущелье. При любых обстоятельствах только оно может укрыть их: в ущелье беляки не посмеют сунуться! Он направил катер к ущелью. Когда подошли вплотную, послал на берег разведчиков. Отправились Алейников и Курган. Вскоре они подали условленный сигнал: противника нет!

Имущество и боеприпасы выгрузили быстро. И хотя смертельно устали, двинулись по ущелью. Выставили заградительный пост.

В лагере у Чатыр-Дага находился человек, который сразу же приковал внимание Мокроусова: Павел Васильевич Макаров, командир партизанского отряда. Отряд насчитывал всего двести пять человек, но слава о его боевых делах, о его командире катилась по Крыму. (Собственно, отряд Макарова и был сердцевиной партизанского движения, его опорой.) Макарова хорошо знали в лицо многие белые генералы, да и сам Врангель.

У Макарова была причудливая, почти неправдоподобная судьба: адъютант генерала Май-Маевского, того самого, который еще при Деникине шел походом на Москву, стал партизанским вожаком!

Мокроусову не терпелось познакомиться с Макаровым. Думал, появится выхоленный офицерик в кителе, синих бриджах с красными лампасами, в хромовых сапожках со шпорами. И сабля, конечно, адъютантская в посеребренных ножнах. А вошел в землянку плотный парень лет двадцати пяти, с крупными чертами лица. Волосы над крутым высоким лбом лежат этакой черной подковой, отчего лоб кажется еще больше. Колючий пристальный взгляд темных глаз, прячущихся под густыми бровями. Какая-то смутная, неопределенная улыбка. В потертом френче без погон, обшарпанные лесной жизнью бриджи и сапоги со сбитыми каблуками.

У Мокроусова была память на лица. Очень цепкая: стоило раз взглянуть на человека — и запомнил его навсегда. Показалось, будто когда-то уже видел Макарова.

— В Севастополе, — подтвердил тот. — В областном военно-революционном штабе. Вы разговаривали с моим старшим братом Володей, который был занят организацией отрядов Красной гвардии и Красной Армии. Даже помню, что на вас было: гимнастерка и фуражка, черные брюки, заправленные в сапоги.

И вновь — каштановые аллеи Харькова. Оголенные, застывшие деревья. Малиновый звон курантов Успенского собора. Стайки молодежи на Университетской горке. Пронзительная синева неба. Ранняя весна.

Наконец-то у Фрунзе появилась возможность осмотреть новую столицу Украины, постоять на берегу Лопани. Мир, тишина. Прошло уже четыре месяца с того дня, как барон Врангель в панике бежал в Турцию. Давно вернулась в Екатеринославль на зимние квартиры Первая Конная. Блюхер со своей дивизией — в Одессе, начальник Одесского гарнизона и всех войск губернии. Мокроусов остался в Симферополе, занят восстановлением хозяйства в Крыму.

Владимир Ильич назвал разгром Врангеля одной из самых блестящих страниц в истории Красной Армии. И военные специалисты, бывшие генералы, считают, что это именно так: ведь Красная Армия впервые совершила прорыв заблаговременно подготовленной, мощной и современной обороны противника! Командующий всеми вооруженными силами Украины и Крыма, уполномоченный Реввоенсовета республики Фрунзе мог бы гордиться столь высокой оценкой операции, проведенной им и, по сути, завершившей гражданскую войну. И он конечно же гордился. Но нет-нет, становился задумчивым, морщил лоб, меланхолично крутил ус.

Барону удалось-таки с помощью иностранных держав спасти «ядро» своей разбитой армии: примерно семьдесят тысяч офицеров и солдат; а всего эмигрировало в Константинополь сто пятьдесят тысяч человек.

Остатки армии Врангель свел в три корпуса и разместил их в лагерях на Галлиполийском полуострове, на острове Лемнос и в районе Чаталджи, в сорока километрах западнее Константинополя. Жили в сараях и палатках. Турция была оккупирована союзниками, и врангелевцы творили с населением бесчинства, забирали подводы, зерно, сено, насиловали женщин. Массовые грабежи стали нормой поведения врангелевских вояк. Три корпуса! — 1‑й армейский, Донской и Кубанский… Как три карты в «Пиковой даме».

Константинополь… Рим Востока. Сказочный город на семи буро-красных холмах: одной ногой стоит в Европе, в Румелии, другой — в Азии, в Анатолии. Пролив Босфор, как сабля из синей стали, разрубил страну на два континента. И только на фелюгах да на пароме можно перебраться с западного берега Босфора на восточный, из Европы в Азию, из Румелии в Анатолию, в район Ускюдар. Босфор с древнегреческого значит «коровий проход» — через него переправлялась Ио, превращенная в корову. Он кажется искусственным сооружением — каналом, и как-то забывается, что именно по нему в мифические времена плыли аргонавты из Эгейского моря в Черное, в Колхиду, за золотым руном. Крутые обрывистые берега, вода чистая, как слеза, на много метров просматриваются глубины, где лениво плавают рыбы. Кое-где дома подступают к воде.

Деловая жизнь, в общем-то, сосредоточена на европейском берегу. Эта часть города, в свою очередь, разрезана заливом Золотой Рог. А через залив переброшен знаменитый Галатский мост, почти сто метров ширины и полкилометра длины. В южном районе, собственно Стамбуле, — целое гнездо величественных серых мечетей, с куполами и темно-голубыми минаретами, и среди них великий храм — Айя-Софья. Неудержимый людской поток, поток экипажей переливается по мосту из южного района в Галату — самое бойкое место Константинополя.

Макошин затерялся в людском месиве. Ему нужно было пробраться в аристократический район Бейоглу, на холм Перы, так как он высадился не в главном порту, а в грузовом. Утро еще только занималось, а город кипел-бурлил. Турки в засаленных красных фесках, тюрбанах, чалмах, турчанки с темными вуалями на лицах, в траурных черных одеждах, армяне, евреи, болгары, греки, сербы; толпы нищих с тарелочками у мечетей, водоносы и торговцы фруктами, бесконечный крытый рынок, лавчонки, кофейни, харчевни, стаи желтых псов, грызущихся между собой, ревущие ослики; дворцы, древние крепостные стены и башни — все плыло мимо сознания Макошина. Его всегда почему-то манил Восток, с его экзотикой, непонятной жизнью, непонятными верованиями и причудливыми письменами.

Сурово-сосредоточенный, он неторопливо брел по улицам, пристально вглядываясь в лица встречных белогвардейских офицеров и солдат. В своей помятой шинели, в фуражке без кокарды, в сильно стоптанных сапогах, он ни у кого не вызывал интереса. Просто не существовал. Таких здесь было очень много, чтоб обращать на них внимание. Когда ветер распахивал шинель, на гимнастерке можно было видеть белый Георгиевский крестик. Константин Макошин находился здесь под собственной фамилией, имел подлинные бумаги, подтверждающие, что ушел он на фронт в 1915 году добровольно, был дважды ранен и контужен, награжден за доблесть и храбрость. Затем после продолжительного лечения освобожден от военной службы. Был солдат второго класса, инвалид, увечный воин. Кому нужен инвалид?

Он носил густую черную бороду, которая скрывала шрамы на лице. Борода придавала ему величественный вид. Рослый, бородатый, с гневно изломанными тонкими бровями и яростным взглядом темно-серых глаз — таким знали красноармейцы Макошина, лихого рубаку и прекрасного наездника.

Считалось, будто пароход «Решид-паша» должен перебазировать с Лемноса корпус Слащова в другое место. Присутствие на борту генерала Гравицкого и его бодигаров — «личной охраны» исключало нападение греческих кораблей на турецкое судно.

«Личная охрана» — Макошин и два его товарища, Веденеев и Зайцев.

Поздно ночью «Решид-паша» тихо покинул бухту Золотой Рог и сразу же втянулся в Мраморное море. Макошин и генерал находились на верхней палубе. Веденеев и Зайцев остались в каюте. Южная ночь плотно окутывала берега и море. Только звездное небо ярко сияло, дымилось, и его струящийся блеск порождал ощущение оторванности от мира.

— Главное — проскочить Дарданеллы, — говорил Гравицкий. — Англичане бдительно контролируют их. Узкая щель. И вообще, скажу вам, по Дарданеллам проход ночью запрещен. Так же как и по Босфору.

Генерал был озабочен. И не тем, что пароход могут остановить, задержать, проверить документы. Он опасался, что англичане или греки, задержав пароход при выходе из Дарданелл, сразу же сделают запрос в штаб Врангеля или в Галлиполи: почему пароход нарушает установленные правила?

«Решид-паша» не стал заходить в бухту Золотой Рог, не пришвартовался к Галатской набережной, как обычно, выбрал почему-то заброшенную грузовую пристань на мысу в Стамбуле. Он прибыл сюда поздно ночью с погашенными огнями.

С генералом Гравицким распрощались дружески.

— До новых встреч, — сказал Гравицкий, — что вас беспокоит, Константин Алексеевич?

— Главные беспокойства позади, — ответил Макошин. — Хотел спросить у вас, Юрий Александрович, да все было недосуг: где находились Золотые ворота, на которые вещий Олег в девятьсот седьмом году якобы прибил свой щит? Осталось ли от них хоть что-нибудь? Хотелось камень на память взять.

Гравицкий тихонько рассмеялся.