В этой главе нас будет занимать тот аспект исследований культуры-и-личности, который породил гору литературы в этой области. Для многих, конечно, этот аспект

есть

собственно культура-и-личность. Однако в силу ряда понятийных двусмысленностей, приведших к бесплодным дискуссиям и тавтологиям, исследования культуры-и-личности зашли в этой сфере в своего рода тупик. Мы попытаемся отчасти расчистить эти завалы.

Во вводной главе мы различили два подхода к культуре-и-личности, в одном из которых на передний план выдвигается копирование единообразий, а в другом – организация многообразия. Оба подхода берутся объяснить системы взаимодействия между индивидами, толкуя о том, что происходит внутри индивидов. Когда перед нами стоят задачи описания и нам надо всего лишь определить преобладающие характеристики группы, особенно при сравнении ее с какой-нибудь другой группой (например, при сравнении одного племени с другим или одного поколения с другим), удобным и полезным будет подход с точки зрения копирования единообразия. Если же необходимо разработать эмпирическую поддержку для теоретического анализа связи между социокультурными и личностными системами, то принципиально важным для нас будет подход с точки зрения организации многообразия. И наоборот, в таких контекстах подход с точки зрения копирования единообразия будет вводить нас в заблуждение.

Одна из крайних формулировок теории копирования тавтологична едва ли не до такой степени, что делает вообще ненужным эмпирическое исследование. Речь идет о метафоре микрокосма. Эта метафора имеет много форм, однако во всех них передается общее суждение, что в голове «—» (здесь вставляется прилагательное, обозначающее название группы

1

*) индивида содержится уменьшенная копия культуры его группы, которую он «интернализировал», копия, систематическим образом преобразованная и приспособленная к его нервной ткани по принципу «один-в-один». Эта копия и есть «—» личность. Имея в виду примерно такую формулу утверждали, что «все исследования культуры и личности… сфокусированы на том, как люди воплощают в себе ту культуру, в которой они были воспитаны или в которую они иммигрировали» (

Путаница, порожденная попытками интерпретировать эмпирические данные с точки зрения метафоры микрокосма, хорошо видна на примере широко известного анализа алорского личностного материала (Du Bois, 1944). Консультант-психоаналитик, работающий с полевыми данными, восстановленными по памяти антропологом, принимает допущение, что все алорцы имеют общую базисную структуру личности, поскольку все были подвержены одним и тем же культурным влияниям. Однако наряду с этим он эмпирически обнаруживает, что из четырех мужчин, относительно которых был получен автобиографический и сновиденческий материал, каждый обладает «в высокой степени индивидуальным характером». «У каждого наличествуют некоторые черты базисной структуры личности, но каждый в свою очередь сформирован специфическими факторами своей индивидуальной судьбы». У аналитика, по сути дела, возникают серьезные проблемы с тем, как связать структуры характера этих четырех мужчин с какой-либо нормой базисной личности. Таким образом, в первоначальном изложении материала он замечает: «Трудно решить, насколько типичен Мангма. Но осмелюсь сказать, что если бы он был типичным, общество не могло бы продолжать существовать». Далее, однако, аналитик утверждает: «Мангма из всех наиболее типичен, и его характер соответствует базисной структуре личности». Второй мужчина, Рилпада, «нетипичен», поскольку пассивен и благодаря хорошей материнской заботе и могущественному отцу обладает сильным суперэго. (Типичное суперэго алорского мужчины «с необходимостью» слабое.) Третий алорец, Фантан, имеет «самый сильный характер и лишен скованности в отношениях с женщинами». Фантан «отличается от других мужчин… настолько же, насколько отличается от фермера завзятый горожанин». (Базисная структура личности «для мужчин» крайне перегружена, по определению аналитика, запретами в отношении гетеросексуальности: «приближение к женщине наполнено застенчивостью и тревогой».) Малелака тоже трудно поддается оценке. Аналитик говорит: «Его жизненная история во всех отношениях типична». Это примечательно, ибо Малелака был видным пророком, предпринявшим попытку религиозного возрождения. С другой стороны говорится, что он похож на Рилпаду тоже провидца, который, в свою очередь, описывался как «нетипичный». И, дабы еще больше все запутать, аналитик говорит, что «такие характеры, как у Мангмы, Рилпады и Фантана, можно обнаружить в любом обществе».

В этой главе мы подробнее остановимся на том, как психологические процессы влияют на изменения в культуре и испытывают обратное влияние со стороны последних. На протяжении всего обсуждения этой темы читатель должен помнить о концептуальном различии между аффективными и когнитивными компонентами мотивации. Из этого различия вытекает следствие: различие между эмоциями и ценностями. Кроме того, читатель должен помнить о том, что в любой мотивационной структуре заключено два рода ценностей: потребительские ценности («желания») и инструментальные ценности («потребности»).

Есть старинное изречение, что «нет ничего нового под солнцем». Этот образец народной мудрости цитируют всякий раз, когда открывают, что то или иное нововведение имело прототип в каком-нибудь древнем или экзотическом сообществе; и приводят его с намерением уязвить гордость позднейших изобретателей. Между тем, за этим, казалось бы, парадоксом (ибо мы «знаем», что нововведения все-таки происходят) кроются две важные проблемы.

Первая состоит в том, что некоторые общества – в частности, древние ближневосточные общества, от которых произошла наша культура, – определяли кажущиеся нововведения не как «новые» вещи, а как всего лишь стадии повторяющегося космического цикла. Для такого воззрения «новое» технологическое приспособление или «революционное» социальное преобразование являются новшеством не более, чем наступление весны или прорезание первого зуба у ребенка; такие изменения в состоянии являются не более чем стадиями повторяющегося процесса. Таким образом, наше современное понимание инновации как

новой тождественности

в известной степени обусловлено культурой, а сама наша готовность мыслить об инновациях представляет собой отличительную для нас привычку мышления.

Вторая проблема, не столь бросающаяся в глаза на фоне первой, – это философская проблема тождества. Каковы критерии, по которым мы решаем или должны решать, что два перцептуальных переживания были вызваны одним и тем же феноменом? Когда мы соглашаемся или должны согласиться с тем, что вещь более не существует или что появилась какая-то новая вещь? Ответы на эти вопросы важны не только в качестве наблюдений по поводу психологических процессов нововведения как такового; они будут также оказывать влияние на то, как будет исследоваться нововведение.

В предыдущих главах было подчеркнуто, что не индивиды, а именно общества являются функциональными единицами в нашей видовой борьбе за существование и что именно общества как целостные образования являются носителями культур и увековечивающими их силами. Указывалось также, что ни один индивид никогда не бывает знаком со всей культурой своего общества полностью и что в еще меньшей степени от него требуется выражать все ее многочисленные образцы в своем внешнем поведении. Вместе с тем, участие любого данного индивида в культуре своего общества не является делом случая. Оно определяется прежде всего – и почти целиком, поскольку это касается внешней (overt) культуры, – его местом в обществе и той подготовкой, которую он получил в предвосхищении занятия этого места. Отсюда следует, что поведение индивида надлежит изучать не только в связи с целостной культурой его общества, но и в связи с теми конкретными культурными требованиями, которые предъявляет к нему общество в силу того места, которое он в нем занимает. Так, например, все общества ожидают разного поведения от мужчин и от женщин, и невозможно будет понять поведение того или иного конкретного мужчины или женщины, если мы не будем знать, каковы эти ожидания.

Большинство сегодняшних исследователей личности в полной мере сознают эти факты и всю желательность обретения ясной картины структуры общества в качестве предварительного шага к определению социально-культурных сред его членов. В то же время, на мой взгляд, будет справедливо сказать, что большинству исследователей оказывается трудно использовать для этой цели материал, предлагаемый преобладающей частью социологических исследований. В значительной степени это затруднение, по-видимому, обусловлено тем, что многие социологи не проводят ясного различия между обществом и его культурой. Общество – это организованная группа людей, совокупность индивидов, которые научились сотрудничать. Культура же представляет собой организованную группу поведенческих образцов и тому подобного. Хотя между обществом и его культурой существуют тесные и многочисленные связи, эти две вещи отличны друг от друга и представляют феномены разных порядков. Невзирая на это, многие социологи описывают общества в категориях институтов, а для обозначения взаимосвязей между институтами употребляют термин «социальная структура». На самом деле, институт – это некая конфигурация культурных образцов, которая как целостное образование выполняет определенные функции; взаимосвязи же таких конфигураций относятся прежде всего к областям культурной организации или интеграции. Институциональный подход к обществу, хотя и полезен для некоторых целей, как правило, игнорирует связь между институтами и индивидами. Во многих случаях по прочтении описаний, сделанных на основе этого подхода, невозможно сказать, что за люди участвуют в конкретном институте, определить, как тот или иной данный член общества с ним связан. Чтобы исследователи личности могли пользоваться формулировками социальной структуры, последние должны брать начало на другом полюсе социально-культурной конфигурации. Они должны показывать, каким образом индивиды, составляющие общество, классифицируются и организуются, ибо при помощи этих самых механизмов членам общества как индивидам приписываются их роли в корпоративном существовании общества.

Первый шаг в разработке таких формулировок социальной структуры, которые будут полезны в исследованиях личности, состоит в определении того, какого рода социальные единицы в первую очередь ответственны за установление участия индивида в культуре. Термин «общество» применялся в отношении множества самых разных человеческих группировок, начиная с обеденных клубов бизнесменов и заканчивая Американским Содружеством. Однако многие из таких организованных групп строго ограничены в своих целях и своих притязаниях на индивида. Хотя они и могут выполнять какую-то функцию, связанную с приведением в действие и увековечением отдельных элементов внутри культуры, они не приводят в действие культуры как целостные образования и не передают их. А потому мы ограничим нашу дискуссию только теми организованными группировками, которые могут функционировать в качестве независимых культуроносителей. Более того, наш анализ мы начнем с простейшей и самой универсальной формы таких культуроносных групп, так как именно в ней легче всего будет разглядеть принципы, лежащие в основе всей социальной структуры.

Все люди обычно живут как члены общества, которое состоит из индивидов обоих полов и всех возрастов и увековечивает себя, производя детей и подготавливая их далее к тому, чтобы они заняли свои места как функционирующие члены организации. Хотя другой тип организованной группировки – а именно, семья – является, может быть, еще более древним, такого рода общество определенно восходит к началу нашего существования как особого вида. Как общество, так и семья обнаруживаются всюду, где бы ни жили люди. Члены такого общества объединены многочисленными общими интересами и прочным сознанием рода, которое базируется на личном знакомстве и межличностном взаимодействии. Они выступают как единое целое на фоне аутсайдеров и распределяют между собой деятельности, необходимые для благосостояния группы, согласно определенному образцу. Этот образец гарантирует, что все члены группы будут вносить в качестве своей лепты какие-то услуги и получать взамен какие-то выгоды. Наконец, несмотря на различия в поведении, проистекающие из разности ролей, все члены общества разделяют друг с другом ряд общих культурных образцов, в особенности скрытых (covert), и признают общую ценностную систему. Именно передача этого, полностью разделяемого членами общества ядра культуры обеспечивает их общим пониманием и делает возможным сохранение общества как такового вопреки постоянному изменению его личного состава.

Чрезвычайно важен тот факт, что даже эти простейшие, первичные общества не являются по своей структуре совершенно аморфными. Они представляют собой конфигурации не только индивидов, но и меньших по размеру внутренне организованных групп индивидов. Видимо, люди испытывают настоятельную потребность в той эмоциональной безопасности, которую они черпают из тесных и экстенсивных приспособлений к немногочисленным другим индивидам. Кроме того, они обладают чрезвычайно развитой способностью к сотрудничеству, направленному на достижение ограниченных, конкретных целей, и к интегрированию самих себя в функциональные единицы. Даже в самых простых обществах мы обнаруживаем дружеские связи и трудовые группы, в них небольшие множества индивидов – обычно одного пола и примерно одного и того же возраста – выделяются из всего остального общества и между ними устанавливаются особого рода отношения. Мы находим также и семейные группировки, каждая из которых объединяет небольшой круг индивидов обоих полов и всех возрастов в плотно интегрированную единицу. Членство индивида в такой единице, особенно если речь идет о семейной группе, является важным фактором той ориентации, которую он приобретает по отношению к своему обществу и его культуре. Обеспечивая индивида особыми удовлетворениями, членство в семейной группе одновременно влечет за собой и особые обязательства как в плане совместной ответственности перед более широким обществом, так и в плане взаимных прав и обязанностей в отношениях между членами данной единицы. Так, например, человек черпает много личных преимуществ из заключения брака и создания собственной семьи, но в то же время принимает юридическую ответственность за долги своей жены и за ущерб, причиняемый его детьми, и берет на себя особые обязательства перед женой и детьми.

Одним из важнейших научных достижений нашего времени стало открытие культуры. Как уже говорилось, самое последнее, существование чего обычно будет открывать для себя обитатель глубоководного мира, – это вода. Он может осознать ее существование только в том случае, если какая-то непредвиденная случайность вынесет его на поверхность и познакомит с воздухом. На протяжении почти всей своей истории человек лишь очень смутно сознавал существование культуры и даже этим скудным осознанием был обязан контрастам, которые существовали между обычаями его общества и какого-нибудь другого общества, с которым ему случалось вступать в контакт. Способность видеть культуру своего общества как единое целое, оценивать ее образцы и подвергать оценке то, что из них вытекает, требует такой степени объективности, которая достигается редко, если достигается вообще. Не случайно понимание культуры современный ученый почерпнул главным образом из изучения неевропейских культур, где контрасты способствовали успешному наблюдению. Тот, кто не знает ни одной культуры, кроме своей собственной, не сможет познать и свою собственную культуру. Вплоть до последнего времени даже психологи не придавали должного значения тому, что все люди, в том числе и они сами, создают среду, по большей части культурно детерминированную, и именно в этой среде функционируют. До тех пор, пока они ограничивались в своих исследованиях индивидами, воспитанными в пределах одной отдельно взятой культуры, они просто не могли не прийти к далеким от истины представлениям о человеческой природе. Даже такой мастер, как Фрейд, часто предлагал объяснять инстинктами те реакции, которые, как мы теперь видим, напрямую связаны с культурным обусловливанием. С тем запасом знания о других обществах и культурах, которым мы в настоящее время располагаем, можно подойти к изучению личности с меньшим числом предпонятий и достичь большего приближения к истине.

Сразу же необходимо признать, что наблюдение и регистрация данных о личности в неевропейских обществах до сих пор сопряжены с огромными затруднениями. Довольно трудно получить надежный материал и в нашем собственном обществе. Развитие точных объективных методов исследования личности пребывает пока еще во младенческом состоянии. Такие средства, как тесты Роршаха и тесты тематической апперцепции Марри, подтвердили свою полезность, однако те, кому довелось с ними работать, первыми осознали и их ограниченность. При нынешнем состоянии нашего знания нам все еще приходится во многом полагаться на неформальные наблюдения и субъективные суждения наблюдателя. К этим проблемам добавляется еще и то, что большая часть информации, которой мы располагаем о личности в неевропейских обществах – хотя ни в коем случае и не вся, – была собрана антропологами, имевшими весьма поверхностное знакомство с психологией. Для таких наблюдателей, к числу которых я отношу и себя (в тот период времени, когда была выполнена большая часть моей антропологической полевой работы), становится серьезной помехой их неведение относительно того, что следует искать и что необходимо регистрировать. Более того, сравнительный материал о разных неевропейских обществах, которые становились объектом изучения, плачевно скуден. Стремительность, с какой на протяжении последнего столетия аккультурировались или стирались с лица земли примитивные общества, привела к развитию особого образца антропологического исследования. Поскольку обществ, доступных для изучения, всегда было гораздо больше, чем антропологов, способных их изучить, и поскольку большинство этих обществ приходилось либо исследовать непосредственно, либо не исследовать вообще, каждый исследователь подыскивал для себя новую и неизвестную группу. В итоге, большая часть информации, находящейся в нашем распоряжении, была собрана в таких условиях, когда на одно общество приходилось по одному исследователю. Недостатки такого положения дел очевидны в любом случае, однако особенно они очевидны в связи с исследованиями личности. В полевых условиях, где очень многое зависит от субъективного суждения наблюдателя и от тех конкретных членов общества, с которыми ему удалось установить тесные контакты, личность наблюдателя становится фактором в каждом исследовательском документе. Будем надеяться, что с возрастанием числа антропологов и уменьшением числа неисследованных обществ этот образец эксклюзивности будет отброшен и исследования личности извлекут из этого свою соответствующую пользу.

Несмотря на откровенное признание этих сложностей и ограничений, которые могут быть устранены только временем, некоторые факты, по-видимому, можно считать прочно установленными. Все антропологи, которым довелось близко познакомиться с членами неевропейских обществ, в некоторых моментах по существу согласны друг с другом. Эти моменты следующие: (1) Нормы личности в разных обществах различны. (2) Члены каждого общества всегда будут проявлять значительную индивидуальную изменчивость личности. (3) Во всех обществах будут обнаруживаться почти один и тот же диапазон изменчивости личности и почти одни и те же личностные типы. Хотя антропологи базируют эти выводы на неформальных наблюдениях, результаты некоторых объективных тестов, по-видимому, их подтверждают. Так, например, роршаховские ряды, полученные в разных обществах, обнаруживают разные нормы для таких рядов как целостностей. Они обнаруживают также широкий диапазон индивидуальной изменчивости в каждом ряду и значительное частичное совпадение между рядами. Но даже если бы не было этого доказательства, невозможно было бы беспечно обойти вниманием консенсус мнений, существующий среди тех, кто в силу своего положения должен разбираться в данных вопросах. В отсутствие более полной и точной информации представляется оправданным принять эти выводы как факты и взять их в качестве отправной точки для нашего исследования роли культуры в формировании личности.

То, что нормы личности в разных обществах различны, вряд ли будет поставлено под сомнение хоть кем-нибудь, кому довелось столкнуться с обществами, отличными от своего собственного. На самом деле, средний индивид склонен даже скорее преувеличивать такие различия, нежели их преуменьшать. Единственный вопрос, который в этой связи, вероятно, возникнет, заключается в том, следует ли мыслить некое данное общество как обладающее единственной личностной нормой или как обладающее целым рядом разных личностных норм, каждая из которых связана с особой статусной группой внутри общества. Всякие затруднения с примирением этих двух точек зрения тут же исчезнут, стоит лишь нам увидеть их в правильном свете. У членов любого общества всегда будет обнаруживаться значительный набор общих элементов личности. Это могут быть элементы любой степени специфичности: от элементарных внешних реакций наподобие тех, которые включаются в «манеры поведения за столом», до в высокой степени обобщенных установок. Реакции последнего типа могут лежать в основе широкого спектра более специфических реакций индивида. Аналогичным образом, ценностно-установочные системы, разделяемые членами общества, могут отражаться в разных формах внешнего поведения, связанного со статусом. Так, например, в том или ином обществе мужчины и женщины могут разделять друг с другом общие установки в отношении женской стыдливости или мужской храбрости, однако поведение, связанное с этими установками, будет для каждого пола с необходимостью различаться. У женщин общие установки стыдливости будут находить выражение в конкретных образцах одежды или поведения, у мужчин – в более обобщенных реакциях одобрения или осуждения по отношению к тем или иным костюмам или формам поведения. Эти общие личностные элементы образуют в совокупности довольно прочно интегрированную конфигурацию, которую можно назвать

В каждом обществе будут также обнаруживаться дополнительные конфигурации реакций, которые связаны с определенными социально отграниченными группами, существующими внутри общества. Так, практически во всех случаях будут существовать разные конфигурации реакций, характеризующие мужчин и женщин, подростков и взрослых, и т. д. В стратифицированном обществе можно наблюдать аналогичные различия между реакциями, характерными для индивидов из разных социальных слоев, таких, как благородное сословие, простолюдины и рабы. Эти конфигурации реакций, связанные со статусом, можно назвать