Дыхание камня: Мир фильмов Андрея Звягинцева

Коллектив авторов

Настоящий сборник – первая попытка начать серьезный разговор об особой кинематографической эстетике фильмов Андрея Звягинцева. Здесь представлены работы критиков и эстетиков кино, аспирантов вузов, посвященные анализу фильмов режиссера, материалы мастер-класса, проведенного Звягинцевым в киноклубе “АРТкино” в сентябре 2007 года, а также интервью с участниками творческого коллектива, специально подготовленные для этого сборника, и другие материалы.

Вступление

От издателя

Дебютная лента “Возвращение” мгновенно вписала доселе никому не известное имя Андрея Звягинцева в контекст большого мирового кино. Все случилось так стремительно и неожиданно, что кинематографическая общественность оказалась буквально застигнутой врасплох. В 2003 году картина Звягинцева стала настоящей сенсацией года. За фильм сражались четыре крупнейших мировых фестиваля: Монреаль, Локарно, Торонто и Венеция. Фестивали такого класса, как правило, работают с самыми престижными и именитыми мастерами. На сей раз их выбор пал на киноленту, снятую на частной телестудии никому не известным даже в своей стране дебютантом, не имеющим к тому же профессионального режиссерского образования. Более того, в фильме снялись безвестные актеры, да и вся съемочная группа состояла из таких же никому ничего не говорящих имен. Что это? Невероятное стечение обстоятельств? Фантастическое чутье устроителей фестивалей? Божий промысел?

В Венеции картина Звягинцева получила сразу два “Золотых льва”: первый – за лучший режиссерский дебют, и второй – главный приз фестиваля и один из самых престижных в мире – “Золотой лев” за лучший фильм. Один фильм и два “Золотых льва” – такое за всю историю Венецианского фестиваля случилось впервые. Газеты писали об ошеломляющем успехе, “невероятном триумфе” единственного русского участника киноконкурса. Некоторые критики откликнулись на эту сенсацию далеко идущими обобщениями: в “Возвращении” они усмотрели не только факт реального и победоносного возвращения России на авансцену мирового кинематографа, но и ситуацию возвращения к лучшим традициям русского кино.

Первая картина Андрея Звягинцева завоевала более тридцати наград на мировых фестивалях кино – в том числе приз Европейской киноакадемии, российские призы: “Нику”, “Золотого орла”, приз кинокритики, гран-при кинофестивалей в Любляне, Загребе и Котбусе, бесчисленные награды за лучшую режиссерскую, операторскую и актерскую работы. Фильм был показан более чем в семидесяти странах мира, включая Иран и Китай, чей рынок практически закрыт для иностранных картин по цензурным соображениям. Это триумфальное шествие русского фильма по экранам мира утвердило новое имя в мировой режиссуре.

Второй фильм Андрея Звягинцева – “Изгнание” – в 2007 году участвовал в конкурсной программе Каннского кинофестиваля, где был отмечен призом за лучшую мужскую роль: малой “Пальмовой ветви” удостоился Константин Лавроненко. До этого никто из наших актеров и актрис ни в советский, ни в постсоветский период не награждался в Каннах за лучшую роль. Как заметил один из критиков в рецензии на “Изгнание”: “Видимо, в случае со Звягинцевым с нашим кино многое происходит впервые”.

Прошло четыре года – и новая картина режиссера “Елена” попала во второй по значимости каннский конкурс “Особый взгляд”. Картину показывали на церемонии закрытия и, несмотря на это, ей присудили Специальный приз жюри. Создавалось впечатление, что Звягинцев не способен уехать с фестиваля без награды.

Андрей Плахов

Звягинцев в трех ликах

Кинотворчество Андрея Звягинцева, состоящее пока из трех главных фильмов, отмечено ярким талантом и, что немаловажно, отличается востребованностью. Это – не маргинальное “кино не для всех”, в нем виден пример художественной стратегии, которая не направлена ни в сторону коммерческого зрелища, ни в зону радикального артхауса.

Уже “Возвращение” стало открытием нового режиссера мирового уровня и уникальным по своей успешности проектом. Дебют никому не известного автора из немодной страны России не только завоевал “Золотого льва” Венецианского фестиваля, но и был куплен и прокатан в семидесяти шести странах, не считая государств СНГ.

Загадку этого феномена надо искать, естественно, в картине, но найти ее не так уж легко. История предельно проста и, кажется, могла бы произойти в любое время в любом месте. Отец после долгих лет отсутствия возвращается в семью, забирает двух сыновей-подростков, Ивана и Андрея, на рыбалку, пытается преподать им уроки мужского воспитания. Психологические конфликты, противостояние характеров, обид и амбиций ведут к трагической развязке. Вот, собственно, и все. Никаких жгучих и болезненных актуальных проблем, никакого социального или этнографического фона, которые могли бы послужить приманкой.

Подобная простота, конечно, не обходится без мифологических подпорок. В день приезда отца мальчики открывают иллюстрацию к Библии: “Авраам приносит в жертву Исаака”. Действие фильма происходит в течение библейских семи дней творения – от воскресенья до субботы. Сыновья впервые видят отца спящим – словно мертвым, а когда он везет их в лодке на таинственный остров, то выглядит, как Харон – перевозчик через загробную реку. И вообще всем своим грубовато-немногословным поведением отец напоминает гостя с того света. Довольно, надо сказать, неприятный тип, который муштрует и строит мальчишек, кому-то названивает по телефону и вырывает на острове из-под земли какой-то железный ящик: это никак не отыгрывается в сюжете, но все вместе вызывает смутные ассоциации с уголовным или военным миром – безусловно мужским и, очень похоже, русским. Это очень важно подчеркнуть: в первой работе Звягинцева кажущаяся абстрактность в эмоциональном смысле оказывается мнимой.

Профессионально фильм сделан почти безупречно. Напряжение растет в нем от кадра к кадру и достигает апогея в сценах, где ничего не происходит, просто колышется трава или шумят деревья; великолепно и изобразительное, и музыкальное решение. Хочется употреблять именно эти старые термины, а не “саспенс” и “саундтрек” – потому что речь идет о настоящем искусстве. И лишний раз поражаешься тому, что почти все создатели фильма – дебютанты или делали тогда первые-вторые шаги в кино: от сценаристов Владимира Моисеенко и Александра Новотоцкого до оператора Михаила Кричмана и композитора Андрея Дергачева, не говоря о самом Андрее Звягинцеве, которому нельзя было опереться на чей-то авторитет и опыт. Дебютом в большом кино стало “Возвращение” и для продюсера Дмитрия Лесневского.

Мастер-класс Андрея Звягинцева

Вы учились в ГИТИСе. Чья мастерская была у вас?

Мастером курса был Евгений Николаевич Лазарев. В ту пору, когда я поступил в ГИТИС в 1986 году, он был главным режиссером театра на Малой Бронной и собирался создать курс, который стал бы ядром, новой кровью для театра. Где-то ко второму году нашего обучения Лазарева “благополучно” изжили из этого театра, и он вернулся к актерскому ремеслу – уже в театре Моссовета. И вот совсем недавно мы встретились с ним в Лос-Анджелесе, где он преподает в местном университете актерское мастерство. Лазарев был нашим мастером, но вы, наверное, знаете, что в деле театрального образования мастер курса, как правило, фигура, скорее, “парадная”. Не хочу сказать, что Лазарев не занимался нами, вовсе нет, он был искренне в нас заинтересован. Просто это давняя и общая практика: не мастер курса, а именно педагоги проводят со студентами львиную долю отпущенного на обучение времени. Делом воспитания актеров занимаются преимущественно они. У меня был потрясающий педагог – мое счастье, что я к нему попал, – Левертов Владимир Наумович. Это фигура, известная в театральных кругах. Во всяком случае, в каком-то дремучем 1983 или 1982 году была публикация в одном из американских журналов “Лучшие педагоги актерского мастерства в России”. И там среди пяти имен был назван и Левертов. Он очень достойно нес эстафету идей Станиславского, твердо на них стоял и был дотошен в своей работе, добиваясь одного – подлинности актерского существования на сцене.

Я думаю, идеи Станиславского в кино не проходят просто даже потому, что кино и театр – это технологически разные способы актерского труда, в особенности в последнее время, когда продюсер относится к актеру как потребитель. В кино никто не предложит актеру репетировать свою роль так долго, как это возможно в театре. К тому же технология кино со всей неизбежностью подразумевает фрагментарность: тут при всем желании не вытянуть роль в одну непрерывную, эмоционально преемственную линию, разве лишь в умозрении. Как базовое воспитание для актера, разумеется, идеи Станиславского – необходимая школа, способная сделать ему прививку от фальши, привить вкус к подлинному существованию. Мои поиски привели к тому, что я оказался почти изгоем на курсе. Левертов говорил: “У нас с вами разная группа крови”. Мне уже стали предъявлять претензии педагоги курса, что меня, дескать, не слышно: “Это же сцена, говорили они, нужно, чтобы вас слышно было…” А я на всех парáх устремился к поискам правдивого актерского существования: чтобы без всяких компромиссов, а так, как оно и есть в самой жизни. “Что вы там шепчете? Вас не слышно”. Я же по-юношески огрызался: “А вас разве не смущает, что в жизни люди так и разговаривают? Для вас главное, чтобы все было слышно? Ну-ну!..”

Я был молод, заносчив и верил только себе. Откуда мне было знать, что актерское искусство, как и искусство вообще, не ограничивается мимесисом, а лишь начинается им и, конечно, уходит гораздо дальше. Этот термин можно трактовать по-разному. Мимесис у Платона является актом простого копирования внешней стороны вещей. Копированием видимостей. И потому для Платона подражание – это не тот путь, который ведет к истине. Мимесис как дотошное, скрупулезное повторение мира видимого, мира узнаваемого ничего не прибавляет к нему, к миру. Ну да, я узнаю себя или соседа, похоже, черт возьми, очень точно подмечено, “как в жизни”. И что? Дальше-то что?..

Глава 1

Черная комната

2000

Бусидо, obscure, выбор

Роман Навескин

Симметрия обскура

Первый полнометражный фильм Андрея Звягинцева “Возвращение”, вышедший ровно десять лет назад, в свое время вызвал международный интерес к фигуре режиссера. При этом лишь немногие обратили внимание на то, что творческий путь Андрея Звягинцева начался за несколько лет до “Возвращения”, поскольку его полнометражному дебюту предшествовала работа над тремя короткометражными фильмами в составе телеальманаха “Черная комната”. Каждый из эпизодов альманаха – “Obscure”, “Бусидо” и “Выбор” – искусственно ограничен в выразительных средствах. Условий, в рамках которых должен разворачиваться сюжет, несколько: экранное время и действие должны быть непрерывными (резкие пространственные переходы, как и скачки в прошлое / будущее, исключены), количество героев – участников сюжетной интриги сведено к минимуму, а сами они обычно находятся в некотором замкнутом и изолированном пространстве (комната, офис, заброшенный завод). Несмотря на это, именно в рамках жестких условий и таится та нелинейность и своеобразие художественной структуры, для выявления которой достаточно простейшей интерпретации фильмов через рассмотрение композиционного принципа обратной симметрии, объединяющего все три картины и наиболее ярко воплощенного в художественном образе камеры-обскуры (фильм “Obscure”).

Сюжеты всех трех эпизодов, решенные в формате детективного триллера, крайне незатейливы. Так, повествование фильма “Obscure” сосредоточено на молодой женщине Инне, которая втайне от мужа, пожилого бизнесмена Евгения Николаевича, встречается с его родным сыном. Бизнесмен дает супруге финансовую стабильность, но за нее приходится платить свою цену – Инна страдает от постоянных истерик мужа на почве ревности. Нежный и искренне любящий ее Кирилл становится для нее сперва отдушиной, а затем, когда ревность мужа заходит слишком далеко, орудием мести. Однажды Евгений Николаевич застает в постели свою жену и сына и, не выдержав увиденного, умирает от сердечного приступа. Вскоре после этого Инна убивает из револьвера Кирилла, а после обставляет все произошедшее как конфликт двух ревнивцев. В последнем кадре зритель видит телевизор, на котором вновь транслируется “случайно” заснятая Инной сцена с бьющим и насилующим ее рассерженным мужем. Параллельно пленке воспроизводится разговор Инны со следователем, проводящим ее допрос. Внезапно закончившаяся пленка сменяется записью, в которой Инна расстреливает из револьвера Кирилла; как оказалось, в последние минуты жизни Евгений Николаевич успел включить стоящую в углу комнаты видеокамеру.

Типовая камера-обскура представляет собой темный закрытый ящик с отверстием или линзой в одной из стенок, благодаря которому изображение, противопоставленное стене с отверстием, перевернуто отображается внутри аппарата. В фильме “Obscure” роль “линзы” исполняет мстительница Инна – она двигает вперед сюжет и, соответственно, задает начальную точку всей системе координат. Инна представлена своеобразным медиатором, который устанавливает для двух мужских персонажей дополнительную связь “муж/любовник”, следующую за отношением “отец/сын”. Находясь непосредственно в центре конфликта и одновременно являясь его зачинательницей и причиной, параллельно с функцией медиатора Инна исполняет роль той самой линзы, преломляющей изображение в камере-обскуре, и, как следствие, осью обратной симметрии. Она разделяет кровных родственников и делает явной их полную противоположность. В попытках героев сблизиться с Инной выявляется диаметральное различие характеров отца и сына. Отец – взрослый мужчина, сдержанный в повседневном общении, но резкий и жесткий в конфликтах; он финансово обеспечивает свою супругу, но в то же время не способен дать Инне любовь и нежность. Единственная сексуальная сцена с ним, случайно запечатленная на видеокамеру Инны, являет зрителю Евгения Николаевича как сексуального агрессора, буквально насилующего яростно сопротивляющуюся женщину. Кирилл – полная противоположность своего отца; он подчеркнуто инфантилен (отчего даже Инна, отбирая у него револьвер, заявляет: “Это детям не игрушка”), развязен и говорлив, а также начисто лишен всякого авторитета (когда обидевшийся Кирилл надевает свитер и собирается домой, Инна попросту не пускает своего любовника и “насильно” раздевает его). Кирилл беспечен и никоим образом не сочетается с отцовским образом мрачного спонсора, однако в противовес отцу он доставляет Инне радость, удовольствие и отдохновение. Во время любовной сцены Кирилл изображен нежным и чутким любовником, бóльшую часть эпизода орально удовлетворяющим свою пассию, из-за чего он вновь оказывается противопоставлен сверхмужественному отцу, который берет свою женщину силой. Почти сразу за смертью отца от сердечного приступа погибает и сын, расстрелянный Инной из револьвера, – в данном случае сын не может существовать без отца, так же как отражение не может проявляться само по себе, без воплощенного оригинала.

Во время любовной сцены с участием Инны и Кирилла в начале фильма автор дает зрителю возможность как следует рассмотреть интерьер, в котором разворачивается действие картины. Стены комнаты выкрашены в темно-зеленый цвет. Симметрично друг напротив друга расположены окно (главный источник естественного освещения в комнате) и затемненный дверной проем. Вся площадка комнаты, по сути, окружена разнообразными формами отражения реальности, “экранами”: так, напротив кровати висят два зеркала (прямая репрезентация), периметр комнаты украшают многочисленные скетчи и картины (художественная репрезентация), а в углу расположен телевизор, который поочередно воспроизводит видеозаписи и выполняет функцию зеркала, осуществляемую благодаря прямому подключению видеокамеры.

В фильме нет ни одного персонажа, который бы хоть раз не отражался в зеркале или в других “экранах” комнаты. Оказавшись временно “схваченным” квадратом зеркала, видоискателем камеры или картинной рамой, персонаж претерпевает метаморфозу, в которой опять же перевоплощается в собственную противоположность. В единственной сцене присутствия реального Евгения Николаевича он кажется зрителю спокойным и рассудительным, но ранимым и обманутым мужчиной. Однако в пересказе Инны и на “случайной” видеопленке он внезапно оборачивается чудовищем, которое бьет и насилует собственную жену, а также третирует ее ревнивыми нападками. Стоящий у зеркала Кирилл, до этого зарекомендовавший себя как шутник и рохля, начинает отрабатывать удары и инсценирует вооруженную стычку со своим отражением (цитата из “Таксиста” Мартина Скорсезе). Наконец, Инна, являющаяся причиной всех трагических событий фильма, предстает на той же видеопленке несчастной жертвой, а висящая около двери картина представляет ее, мрачную и расчетливую убийцу, в ярких и жизнерадостных цветах. Таким образом, выявляется другая “линза” камеры-обскуры, другая ось обратной симметрии – тот самый пресловутый “экран” (зеркало, картина, видеозапись), запечатлевающий персонажа и находящий в нем нечто невидимое до этого взору. Подобное запечатление “взрывает” не только характеры героев, но и ситуации. Так, именно пленка помогает Кириллу увидеть подозрительные манипуляции Инны, она же фиксирует кадры бытового насилия и убийства Кирилла, всякий раз разрушая мирное и логичное существование героев. Кроме того, всякий раз “экраны”, объединенные в одну группу, меняются своими функциями: телевизионный экран превращается в обычное зеркало, картина становится кривым зеркалом, зеркало – телевизором, цитирующим фильмы. Обратно симметричными оказываются не только комната и система персонажей, но и композиционный метод, причем он распространяется как на отдельные кадры (любовники, лежащие в постели), так и на фильм в целом (открывающий картину кадр с видеозаписью Евгения Николаевича и Инны, который дублируется в самом конце фильма и перераспределяет роли агрессора и жертвы на экране).

Степан Федоткин

Немой свидетель

Три первых короткометражных фильма Андрея Звягинцева – “Obscure”, “Бусидо” и “Выбор”, – снятые в рамках проекта “Черная комната” и объединенные несколькими общими темами и мотивами, образуют своего рода триптих, который существенно отличается от последующих работ режиссера. Все три новеллы по-разному представляют своеобразную визуальную эстетику режиссера.

Следует обратиться к фильму, наиболее ярко выражающему эту эстетику, а именно к картине “Obscure”. Действие разворачивается в квартире, в которой молодой человек проводит время с женой своего отца. Жена манипулирует обоими с целью заполучить богатое наследство; в конце концов, отец узнает об измене, и она убивает и того и другого. Эта недвусмысленная история на экране получает неожиданное визуальное воплощение. В первом кадре на экране появляются тела героев, снятых подвижной видеокамерой, находящейся на довольно близком расстоянии от героев. Камера проникает в их интимную зону, становясь активным участником происходящего. Также в начальных кадрах “Obscure” видна рука, держащая револьвер, который впоследствии выстрелит. Таким образом, мы видим несколько важных элементов, вокруг которых разворачивается действие. В следующем кадре женщина, беседуя со следователем о произошедшем убийстве, утверждает, что она не свидетель. Как выяснится впоследствии, убийство совершила именно она, и эта ключевая и двусмысленная фраза “Я не свидетель”, повторяющаяся в фильме несколько раз, не является ложной, поскольку настоящим свидетелем событий выступает именно видеокамера.

Далее действие переносится в прошлое, в квартиру, где и произошли основные события, вокруг которых разворачивается повествование. Происходящее снова дано нам с точки зрения ручной видеокамеры, которую держит в руках юноша. Он снимает свою возлюбленную (которая в то же время является женой его отца), также сосредоточивая внимание камеры на других предметах в квартире. Возникает ощущение, будто он пытается наделить камеру своим зрением, навязать ей свой взгляд. Герой пытается руководить вниманием камеры, навязать ей собственную субъективность, а именно – он указывает, куда ей смотреть, что отмечать и выделять из всего поля зримого, совершенно не учитывая избыточности изображения по отношению к языку и направленности зрения. Вниманием камеры пытается манипулировать и женщина (что становится понятно по ее просьбам снимать только ее), претендуя на особое место в этом пространстве.

Затем герой ставит камеру на телевизор, хотя она не устраняется из повествования, но продолжает снимать, играть свою роль, – к тому же, он ее намеренно не выключает. С этого момента изображение предстает уже под иным углом зрения – оно становится мягким, невесомым, условным, как во сне, акцентирующим свое внимание на развевающихся занавесках и бархатных простынях; оно как бы обволакивает героев. Происходит смещение точки зрения камеры на какую-то другую, новую точку зрения, находящуюся внутри комнаты. Таким образом, в повествовательной системе фильма присутствуют по крайней мере две точки зрения – точка зрения видеокамеры и точка зрения самой комнаты, смотрящей сквозь прозрачные зеркала. И эти два взгляда ни на секунду не позволяют героям остаться наедине, скрыться в темных углах квартиры. Квартира, в которой встречаются персонажи, представляет собой вместилище образов, воображаемое поле, в которое попадает герой.

Значение этого взгляда, преследующего героев извне, можно понять, обратившись к проблеме расщепления между глазом и взглядом, впервые поставленной Жаком Лаканом. Согласно его теории, взгляд представляет собой ловушку для глаза, в которую проваливается субъект; взгляд занимает внешнее человеку пространство, преследует и тревожит его. Весь мир представляет собой потенциальный взгляд Другого. На протяжении фильма сохраняется постоянное напряжение паноптического хаоса. Героев повсюду преследует невидимый и неуловимый взгляд, обнаружить и локализовать который практически невозможно.

Полина Душацкая

Киноискусство терапии

Проблема восприятия художественного текста является одной из ключевых в психологии искусства. Со времени построения катартической модели Аристотеля этот вопрос прошел долгий путь, получив множество ответов, каждый из которых по-своему верен. Мы попробовали вывести общие принципы восприятия экранных событий, рассмотрев их с позиции проективного соавторства режиссера и зрителя, которое, в свою очередь, предполагает запуск процесса зрительского творческого мышления.

Однако стоит отметить, что подобный подход к анализу киновосприятия адекватен далеко не в каждом случае. Для пояснения этой мысли достаточно обратиться к пути развития кинематографа и психологии, которые, по сути, являются ровесниками. Не углубляясь в анализ этапов становления мирового кинематографа, выделим лишь несколько штрихов. Так, молодое кино Голливуда – это типичные бихевиористские фильмы. Они представляют собой нечто вроде социального тренинга. Те же тенденции отражены в отечественных воспитательных лентах начала звукового периода. В пятидесятые-шестидесятые годы на смену бихевиористским тенденциям пришло экспериментальное кино – фильмы, которые надо разгадывать, анализировать. Кинематограф Хичкока, Феллини, раннего Бергмана, отчасти Куросавы и многих других (в том числе и отечественных) режиссеров – это психоаналитическое кино, терапия причин болезней и проблем становящейся личности. Продолжив эту линию, мы заметим, что одна из ярких тенденций современного кино – обращение к гештальттерапевтической модели киноизложения, которая начала осваиваться режиссерами еще в шестидесятых годах и постепенно оформлялась в творчестве таких художников, как Микеланджело Антониони или Андрей Тарковский. Это фильмы, в которых происходит терапия процесса, где главное – попытка запечатлеть настоящее, очевидно происходящее в данный момент, запустить у зрителя процесс творческого мышления

2

. Если “психоаналитические” картины пытались обнажить глубинные бессознательные аспекты личности и трансформировать их в соответствии с потребностями человека, то воздействие этих “новых” фильмов сравнимо с работой гештальттерапевта: “Она протекает исключительно в настоящем. Гештальттерапевт не интересуется непосредственным содержанием памяти клиента… единственное, с чем он должен работать, – это то, с чем он сталкивается в настоящем”

Думается, что приход к подобной модели взаимоотношений кино и зрителя вполне закономерен. Моделируя художественное пространство, автор ставит зрителя в ситуацию непосредственного разрешения конкретной проблемы “здесь и сейчас”. А степень активного присутствия зрителя в происходящем определяет качество его личностного роста.

Современным представителем гештальттерапевтического кино, без сомнения, можно назвать Андрея Звягинцева. Именно поэтому для нашего анализа мы выбрали одну из его картин – короткометражную ленту “Выбор” из цикла “Черная комната”.