Начиная с первых шагов складывания колониальной системы и большую часть ХХ столетия развитие человечества в значительной степени шло под знаком господства группы стран, объединяемых под общим названием «Запад» (Великобритания, Франция, Германия, Россия (СССР), Италия, Испания, США, Канада и др.), т. е. мир был евроцентристским или, в широком смысле, евро-американо-центристским. Остальные народы, регионы и страны брались в расчет постольку, поскольку они были связаны с историей Запада.

Эпоха освоения и подчинения Азии, Африки и Америки европейскими народами началась с Великих географических открытий XV–XVI вв. Заключительным актом этой эпопеи стало создание к концу XIX в. великих колониальных империй, охвативших громадные пространства и многочисленные народы и страны во всех частях земного шара. Следует отметить, что колониализм и империализм не были исключительной монополией Европы или западного мира нового и новейшего времени. История завоеваний так же стара как и история цивилизаций. Империя как форма политической организации стран и народов существовала чуть ли не с самого начала истории человечества. Достаточно вспомнить, например, империю Александра Македонского, Римскую и Византийскую империи, Священную Римскую империю, империи Цин Шихуанди и Чингисхана и т. д.

В современном понимании термин «империя» (а также производный от него термин «империализм») связан с латинским словом «император» и обычно ассоциируется с идеями диктаторской власти и принудительными методами управления. В новое время он впервые вошел в обиход во Франции в 30-х г. XIX в. и применялся в отношении сторонников Наполеоновской империи. В последующие десятилетия с усилением колониальной экспансии Британии и других стран этот термин получил популярность в качестве эквивалента термина «колониализм». На рубеже XIX и XX вв. империализм стал рассматриваться как особая стадия развития капитализма, характеризующаяся ужесточением эксплуатации низших классов внутри страны и усилением борьбы за передел мира на международной арене.

Империализм характеризуется и особыми отношениями господства и зависимости. Различные нации по своему происхождению, влиянию, ресурсам, возможностям не равны. Одни из них крупные, другие мелкие, одни обладают развитой промышленностью, а другие значительно отстали в процессе модернизации. Международное неравенство во все времена составляло реальность, что обусловливало подавление и подчинение слабых народов и стран сильными и могущественными империями и мировыми державами.

Как показывает исторический опыт, любая сильная цивилизация неизменно обнаруживала тенденцию к пространственному расширению. Поэтому она неизбежно приобретала имперский характер. В последние пять столетий инициатива в экспансии принадлежала европейцам, а затем Западу в целом. Хронологически начало формирования евроцентристской капиталистической цивилизации совпало с началом Великих географических открытий. Складывавшаяся молодая динамичная цивилизация как бы сразу заявляла свои претензии на весь земной шар. В течение последующих за открытиями Х. Колумба и Васка да Гамы четырех столетий был либо освоен и заселен, либо покорен весь остальной мир.

Завершение территориального раздела мира к началу XX в. означало вместе с тем окончательное превращение колониальной системы домонополистического капитализма в колониальную систему империализма.

Главной и решающей особенностью колониальной системы империализма являлось то, что она охватила весь мир, все территории земного шара, стала неотъемлемой частью мирового капиталистического хозяйства. Колониальная система включала в себя как колонии в собственном смысле слова, т. е. страны и территории, лишенные какой бы то ни было формы самоуправления, так и полуколонии, в том или ином виде сохранившие свои традиционные системы управления. Следует отметить, что по численности меньшая группа стран-полуколоний сохраняла суверенитет лишь формально. Опутанные сетью неравноправных договоров, кабальных займов и военных союзов, они оказывались в зависимости от промышленно развитых стран. По своей социально-экономической структуре полуколонии не отличались от колоний. В условиях империализма ярко проявились тенденции к полному закабалению зависимых стран, к превращению полуколоний в колонии.

Превратив большинство стран мира в колонии и полуколонии, монополии стали выжимать огромные сверхприбыли путем жестокой эксплуатации труда сотен миллионов населения зависимых стран. Эти страны продолжали служить рынками сбыта, источниками сырья, поставляли почти даровую рабочую силу, но новой и со временем главной формой колониального порабощения стал вывоз капитала, он же превратился в одну из важнейших закономерностей существования монополистического капитализма.

Вывоз капитала в колонии и зависимые страны осуществлялся в различных формах. Широкое распространение получили кабальные займы, предоставляемые банками империалистических держав правительствам зависимых стран. В колониях, например в Индии, соглашения о займах заключали колониальные власти, а оплачивались они за счет налогов, выбиваемых из населения. Займы не только приносили высокие прибыли банкам метрополий, но и приводили к установлению финансового контроля над странами должниками. Создавалось такое положение, когда банки контролировали целые страны. Именно в их напряжении сосредоточивались главные нити экономической, а следовательно, и политической жизни страны. Банки непосредственно владели многими предприятиями, контролирующими вывоз сырья, добычу полезных ископаемых, и, как, например, в Индонезии, осуществляли опиумную и водочную монополию. В Корее японский банк выполнял роль государственного банка, он выпускал банкноты и облигации, совершал валютные и казначейские операции. Такую же роль играл в Египте так называемый «Национальный банк», активы которого находились в Лондоне. В закабалении Турции и Ирана огромную лепту внесли англо-французский «Османский банк» и английский «Шахиншахский банк» и т. п. В 1904 г. только Англия имела 50 колониальных банков, к 1910 г. их число увеличилось до 72, а число отделений в различных городах превысило пять тысяч. Банки управляли не только экономикой зависимых стран, они определяли и политику их правительств.

Вывоз капитала никоим образом не ослаблял вывоза товаров. Обычно при заключении займов кредиторы оговаривали для себя наиболее выгодные условия торговли. В начале XX в. значительно выросла роль колоний как рынков сбыта изделий фабричной промышленности метрополий и этот же период отмечен заключением новых неравноправных договоров, подчинением таможенной политики интересам метрополий. В то же время сохраняли силу и старые капитуляции.

Монополии империалистических стран в больших масштабах скупали за бесценок или захватывали земли в колониях и полуколониях, создавая плантации необходимых им сырьевых и продовольственных культур. Так, в руках английского капитала очутилась большая часть чайных плантаций Индии, голландские монополии владели обширными плантациями в Индонезии. Экспроприация земель приобрела особо широкие размеры в Африке. В частности, французы огнем и мечом провели колонизацию Алжира, различными махинациями им удалось захватить обширные земельные массивы в Марокко и Тунисе.

Дальнейший процесс превращения стран Азии и Африки в источники сырья для капиталистической промышленности подрывал основы натурального хозяйства и при этом связывал эти страны с мировым рынком, насильственно втягивал в мировое капиталистическое хозяйство (МХК). Метрополии диктовали своим колониям характер и способ ведения сельского хозяйства, переводя его на производство выгодных им культур. Многие зависимые страны стали специализироваться на выращивании одной культуры в ущерб всем остальным. Так, например, Ассам, Цейлон, Ява стали районами выращивания чая. Бенгалию англичане специализировали на производстве джута, Ирак – поставлял им ячмень, Северная Африка – оливки, Вьетнам – рис, Уганда – хлопок, Египет также превратился в хлопковое поле для английской текстильной промышленности. В то же время многие из этих стран лишались собственной продовольственной базы.

Одной из важнейших проблем развития стран Азии и Африки с начала XX в. является проблема взаимодействия их традиционных укладов с западным колониальным капиталом в условиях его перехода на новую стадию. Ведь за весь предшествующий период (XVI–XIX вв.) складывания колониальных структур практически ни в одной восточной стране не зародились активные элементы колониального синтеза ни в базисных, ни в надстроечных структурах. Однако уже ранняя торговая экспансия будущих метрополий (выкачка сырья, монопольные откупа, системы принудительных культур, налоговый гнет и т. д.) подрывала, а иногда разрушала саму экономическую структуру традиционного производства в тех районах, которые оказывались их владениями. Некоторые страны Востока, чтобы избежать открытой западной агрессии, сознательно отказывались от контактов с иностранцами и от активной внешнеторговой деятельности, закрывая свои порты и страны от европейцев и американцев. Так было в Китае, Японии, Сиаме. И это, безусловно, вызывало замедление темпов трансформации старого способа производства в этих странах.

Последующие фазы колониализма были связаны с промышленным переворотом в Западной Европе и Северной Америке, но особенно с переходом капитализма к империалистической стадии, что полностью скажется на восточных обществах в XX в. К концу XIX в. нуждам и целям промышленных стран были подчинены целые континенты с их многомиллионным населением. Финансово-промышленные монополии изменили традиционное производство и аграрную структуру, вызывая в то же время кардинальные изменения в социальных структурах восточных стран.

Основой хозяйств стран Востока всегда было сельское хозяйство. В нем было занято более двух третей населения, и оно долго сохраняло традиционные методы и способы организации производства. Естественно, что многие важные перестройки в аграрных структурах и системе земледелия, проводимые колониальными властями с целью поощрения развития колониального хозяйства, прямо или опосредованно затрагивали весь социально-экономический и демографический комплекс колоний.

Методы формирования аграрного сектора колониальных стран были разнообразны, но все они сводились к двум основным тенденциям: первая – перевод традиционных общинно-крестьянских хозяйств на выращивание экспортных культур, создание мелкотоварного производства в экспортном секторе, а затем на базе возникающей в ходе колониального развития земельной собственности и аренды земли крупного производства помещичьего типа; вторая – насаждение крупного производства плантационного типа. Иностранное плантационное хозяйство, раньше и быстрее других модифицировалось и постепенно превращалось в современное капиталистическое предприятие. Развитие плантационного хозяйства способствовало становлению капиталистического уклада в колониях.

Первые плантации, появлявшиеся в XVII–XIX вв. на Молукках, позже в других районах Юго-Восточной Азии, были еще эпизодическими явлениями. Только в первой половине XX в. развернулся мощный процесс по освоению новых, неиспользованных ранее земель и внедрению новых технических культур. Возникла целая система плантационного хозяйства в Индии, Индонезии, Бирме, Египте, Малайе, на Шри-Ланке, Филиппинах и в других странах. Под плантации отводились огромные земельные массивы, расчищенные от джунглей, осушенные от болот или обводненные при помощи оросительных систем, включавших сложные инженерно-строительные сооружения – дамбы, плотины, каналы, насосные станции и т. д. Плантации обрастали инфраструктурой: железными и шоссейными дорогами, складскими помещениями, жилыми строениями для рабочих и впоследствии современными предприятиями по первичной переработке продукции.

Появление подобных комплексов представляло собой как бы прямое импортирование капитализма в восточные страны. Строительство и содержание крупных плантационных хозяйств базировалось на использовании как современных технических средств и кадров, так и значительных масс низкооплачиваемого ручного труда – законтрактированных кули, плантационных и подсобных рабочих и местного населения (вчерашних крестьян-арендаторов, лишившихся традиционных занятий и средств существования). Иными словами, в конце XIX в. зарождается, а в первой половине XX в. уже активно действует колониально-капиталистический синтез – своеобразное колониальное разделение труда в рамках системы метрополии – зависимые страны.

Выше говорилось о насильственном приспосабливании сельского хозяйства колоний к экспортным нуждам метрополий. Но особо следует отметить, что в зависимых странах с этого времени стали производить в больших количествах экспортные культуры, которые прежде здесь вообще не возделывались: чай в Индии, кофе в Индонезии, каучуковые практически во всех странах Южной и Юго-Восточной Азии. Увеличилось во много раз и производство ряда местных растений, таких, как хлопчатник, джут, сахарный тростник, табак, кокосовая и масличная пальма, виноград, цитрусовые и другие, также предназначенные на экспорт.

В некоторых странах Востока, например в Египте, земельные компании организовывали многоотраслевое хозяйство, специализируясь на производстве фруктов, овощей, хлопчатника, а дополнительно выращивали зерновые, кормовые травы, тут же создавали крупные животноводческие фермы, строили заводы по переработке своей продукции. В Алжире на базе капиталистического хозяйствования европейцев в сельском хозяйстве доминирующим постепенно становилось крупнокапиталистическое, широкомасштабное и высокодоходное хозяйство, ориентированное на рынок метрополии.

При организации плантационных хозяйств у акционерных обществ и частных лиц возникали немалые трудности в связи с наймом рабочих. Массовый рынок рабочей силы и лиц наемного труда в странах Востока только начинал формироваться, и поэтому обычно на плантациях были заняты законтрактированные рабочие, сезонники-мигранты из менее развитых районов или сопредельных стран (например, из Китая и Индии в странах Юго-Восточной Азии).

Администрация плантаций, если это были крупные хозяйства, основанные акционерным капиталом, или владельцы средних и мелких плантаций все дела и расчеты вели не с самими рабочими, а с главными вербовщиками, с которыми оформляли договоры на поставку кули. Кули, подписав контракт и получив аванс, попадал к вербовщику в кабальную зависимость до истечения срока договора. Формально система контрактации кули была отменена лишь в конце 20-х г. XX в., но фактически продолжала действовать и позже.

Хотя основная деятельность плантационного хозяйства и была направлена на производство только товарной продукции, на первых порах оно не было ни чисто капиталистическим, ни интегральной частью местной (национальной) экономики. Рабочих на плантациях по многим показателям еще нельзя рассматривать как лиц свободного найма, а продукция целиком вывозилась в метрополию, поначалу даже не подвергаясь первичной обработке. Но в целом иностранным земельным компаниям было легче организовать хозяйство на капиталистической основе, нежели местным крупным и средним землевладельцам, которые и землей-то все еще обладали на условиях добуржуазного права, а эксплуатация крестьян и арендная плата сохраняли в своей основе полуфеодальные черты.

На последующих ступенях развития плантационных хозяйств все более проявлялась тенденция к их интеграции с местной экономикой по линии воспроизводства, обмена и потребления. Но ощутимое взаимодействие между иностранным (современным) и местным (традиционным) секторами колоний начнется только после Второй мировой войны. До этого капиталистическое колониальное хозяйство, созданное на базе акционерного капитала и иммиграционной рабочей силы, развивалось бок о бок с существовавшими докапиталистическими хозяйственными структурами.

Рост крупного плантационного хозяйства имел негативную колониальную форму: иностранный капитал, контрактация рабочих, однобокость развития хозяйства и т. д. Тяжелыми были социально-экономические последствия этого роста: создание аграрного перенаселения, изъятие огромных земельных угодий из традиционного сектора под плантации, пауперизацию вчерашних общинников и крестьян-арендаторов. Но в то же время этот процесс олицетворял собой в целом прогрессивную тенденцию становления развитых форм капитализма в колониях. Со временем (особенно к концу колониального периода), интегрируясь в местную экономику, плантационное хозяйство стало производить основную массу сельскохозяйственной продукции на экспорт, занимая значительное место в экономике этих стран.

Наиболее распространенным для крестьянских хозяйств в первой половине XX в. являлся смешанный тип экономики, когда одновременно производились и товарные культуры, и продовольствие для собственного потребления.

Подобное совмещение производства было вынужденным, так как внутреннее разделение труда и национальный рынок оставались неразвитыми.

Развитие товарно-денежных отношений в деревне было неразрывно связано с производством товарных культур. Это могли быть выращиваемые для рынка либо традиционные продовольственные и технические культуры (пшеница, рис, хлопчатник, джут и т. д.), либо совсем новые экспортные культуры (кофе, чай, табак, опийный мак, сахарный тростник и др.). Экспортное производство практиковалось крестьянами с конца XIX в., но широкий и повсеместный характер стало приобретать в начале XX в. Денежные средства крестьянам были необходимы для уплаты ренты, налогов, возраставших год от года долгов, рост овщических процентов, для покупки или аренды земли, промышленных товаров и предметов новой системы потребностей, формировавшейся под влиянием Запада. Все это заставляло крестьян возделывать культуры, имевшие спрос в метрополии и на мировом рынке, и реализовывать их через посреднический механизм на внешнем рынке.

Со временем в связи с увеличением задолженности и ростом всевозможных выплат (в том числе ипотеке) крестьяне начали продавать на рынке и другие сельскохозяйственные продукты, предназначенные ранее для собственного потребления. Они стали в большей степени заниматься огородничеством, садоводством, домашними подсобными промыслами, отходничеством. Экспортные культуры поступали полностью на внешний рынок (до развития местной промышленности), а продовольствие – отчасти на внешний и местные рынки для снабжения горожан и внутреннего товарообмена. Поэтому с начала XX в. во многих странах Востока в товарный оборот вовлекалась все большая часть сельскохозяйственной продукции.

Неуклонному росту доли сельскохозяйственной продукции, поступавшей на местные рынки, в немалой степени способствовали увеличение новых групп городского населения, миграция и отходничество сельских жителей, возрастание численности батраков, поденщиков, рабочих на плантациях.

Воздействие капиталистического Запада на традиционную промышленность Востока и соответственно возникший синтез традиционного и современного в городской экономике и несельскохозяйственных отраслях были противоречивы и неоднозначны. Промышленный переворот в Западной Европе начался с текстильного производства. Именно импорт дешевых фабричных изделий этой отрасли промышленности в восточные страны вызвал там сокращение общего объема кустарного хлопчатобумажного производства. Сначала разрушению подверглось прядение, так как наплыв машинной пряжи сделал этот промысел невыгодным и неконкурентоспособным. Ввозилась импортная пряжа западного фабричного производства и крестьяне забрасывали собственный ручной прядильный промысел.

Этот первый своеобразный синтез в промышленном производстве просуществовал в течение длительного периода колониальной зависимости и продолжал проявляться и в начале XX в. Положение, когда мелкие производители использовали пряжу не домашнего производства, а фабричную, поставляемую капиталистическими предприятиями (первоначально из метрополий, а затем фабриками), стало губительным сначала для домашнего прядения, а затем для ручного ткачества. Появившиеся местные текстильные фабрики постепенно вытесняли ткачей-ремесленников. Наиболее очевидным этот процесс был в Индии, где в 1911 г. фабрики, на которых работало примерно 8 % общего числа занятых производством хлопчатобумажных тканей, давали более половины выпускаемой в стране продукции этого рода.

Разумеется, подобные процессы не стали всеобщим явлением, как это было в классической колониальной стране – Индии. Там наряду с разрушением ремесленного хлопчатобумажного производства еще во второй половине XIX в. возникли первые местные мастерские по производству пряжи и хлопчатобумажных тканей. Основателями этих предприятий были как местные купцы, нажившие капиталы на торговле опиумом и хлопком, так и английские капиталисты. Первоначально фабричная продукция, особенно пряжа, поступала в Китай, однако с начала XX в. она стала поступать и на внутренние рынки Индии, но уже в виде готовых тканей.

В ряде стран Востока, оказавшихся в прямой или косвенной зависимости от развитых капиталистических стран к началу XX в., не наблюдалось прямых инвестиций в сферу производства как в Индии, и там не возник синтез восточного ручного труда и европейского фабрично-заводского производства. В таких странах кустарная промышленность долго сохраняла свое доминирующее положение в текстильной, пищевой и многих других традиционных отраслях, например ковровой в Иране. А в Китае к 1911 г. ручное промышленное производство поставляло на внутренний рынок около 80 % необходимых населению тканей. Здесь иностранный капитал не выступал в роли организатора производства.

Во французских колониях эксплуатация населения базировалась на налоговом ограблении, системе низких закупочных цен на экспортную продукцию и ссудном капитале, что ограничивало приток любых капиталов (и европейских и местных) в сферу материального производства. Например, во Вьетнаме французский колониализм не смог создать значительный современный, или синтезированный, капиталистический уклад в промышленности. Во Вьетнаме преобладало ремесленное производство. Перед Второй мировой войной ремесленники производили 84 % шелковых и 75 % хлопчатобумажных тканей, потребляемых в стране, а к началу 30-х гг. доля фабрично-заводской и мелкой промышленности не превышала 6 % стоимости валового продукта.

В странах Юго-Восточной Азии развитию местного производства мешала своеобразная система взаимозависимости колониального капитала метрополии, китайского торгового капитала и местного мелкого производства, которая сложилась к 20-м гг. XX в. в некоторых отраслях хозяйства. Во Вьетнаме, например, местные французские фабрики (мелкоткацкие, хлопчатобумажные, сахарные, чайные, спиртоводочные, рисоочистительные и др.) попытались монополизировать скупку сырья и снабжение им местных производителей. В ряде отраслей (прежде всего в шелкоткацкой) они не достигли больших успехов, так как производители предпочитали свободно распоряжаться своей продукцией, используя старые каналы. Зато в хлопчатобумажной промышленности французские прядильни, работавшие на импортном сырье, обеспечивали пряжей не только вьетнамских ткачей, но и хлопкоткацкие мануфактурные мастерские. Отрезая местных буржуа от рынка сырья, колониальный капитал стремился превратить местную мануфактуру в отделение французской фабрики. Перед Второй мировой войной и во время ее эта тенденция стала особенно заметной.

Отношения местной французской фабрики и вьетнамских мануфактур не были прямыми. В роли посредников между ними выступали китайские торговые предприниматели, осуществлявшие систематическую раздачу сырья мелким производителям. В этой ситуации для местной буржуазии оставалось или место субпосредника, или мелкого предпринимателя. Внутри этой системы она вступала в конфликт не с французским, а с китайским капиталом. Это усиливало ее компрадорскую направленность и зависимость от метрополии. Воздействию сильной конкуренции промышленного капитала и сокращению общего объема производства и занятости вслед за ручным прядением и ткачеством подверглись многие традиционные промыслы. Это и сахароварение, и производство красителей, фарфора, зонтов, циновок, скобяных изделий, ручная металлообработка и т. п. Постепенно также исчезли ремесла, обслуживающие исключительно феодальную знать, ее особые вкусы и потребности, т. е. традиционное ремесло, работавшее на заказ.

Но наряду с разрушением высокохудожественных промыслов, в которых преобладал квалифицированный, виртуозный ручной труд многочисленных городских ремесленников, в восточных странах конца XIX в. и особенно в начале XX в. постепенно внедрялись новые нетрадиционные формы производства, организации и финансирования, в том числе механизированные предприятия, оптовый сбыт, банки, акционерные общества, управляющие агентства и многие другие компоненты и институты капиталистического воспроизводства.

Возникновение и развитие иностранного сектора экономики, включавшее созданные зарубежным капиталом промышленные, горнодобывающие транспортные, банковские, коммунальные предприятия, знаменовали становление колониально-капиталистического синтеза в несельскохозяйственных отраслях производства. Пересаженные на восточную почву развитые капиталистические отношения, опирающиеся на машинную индустрию, испытывали на себе серьезное воздействие традиционных социальных и экономических структур и в то же время сами оказывали на них намного большее, нежели внешняя торговля и экспортное земледелие, трансформирующее влияние. Эти отношения стали мощным стимулом роста национального частного промышленного предпринимательства. На Востоке на месте прежде монолитной единообразной докапиталистической структуры стала формироваться многоукладная система: рядом с количественно преобладавшим традиционным способом производства появились элементы капиталистического уклада, состоявшего из двух разновидностей – современного машинного (современный капитализм) и национального (первоначально в основном мануфактурно-раздаточный капитализм).

Достаточно интенсивно проходило и складывание многообразной промежуточной среды между современными и традиционными социально-экономическими типами хозяйства. Синтез в промышленности и других отраслях хозяйства, коренящийся в самой невозможности быстрого и широкого преобразования старых и низших форм производства, в XX в. превращается в ведущее направление колониально-капиталистического и зависимого развития.

Новые виды производства, отрасли хозяйства и особенно система машин на Востоке в отличие от Запада стали осваиваться в «обратной последовательности». Если в странах Западной Европы и Северной Америки система машин первоначально стала применяться в промышленности, то в странах Востока – на транспорте. Паровое судоходство, железные дороги и телеграф стали теми первыми системами машин, которые узнали жители колониальных и зависимых стран. Такая последовательность определялась как особенностями развития колониальной независимой периферии, так и экономическими и военно-политическими потребностями метрополий. На Западе, начиная с Англии, появление усовершенствованных текстильных станков способствовало развитию отраслей хозяйства, связанных с металлургической и металлообрабатывающей промышленностью, а затем и машиностроения, что в конце концов привело к техническому перевооружению и переоборудованию всей экономики.

Системы машин и та последовательность, в которой они появлялись на Востоке, не влекли за собой глубоких перестроек в структуре доминирующего количественно ремесленного дофабричного и даже домануфактурного производства и не могли вызвать немедленную замену домашнего производства фабрично-заводской промышленностью. Традиционная раннемануфактурная стадия не была подготовлена к внедрению инородных производственных и технических форм, их освоению, восприятию и применению. Машинное производство на Востоке не было продуктом самостоятельного (как на Западе), внутреннего и последовательного развития. Фабричные формы в готовом виде пересаживались извне. Машинное производство, первыми представителями которого оказывались иностранные или местные, но работавшие на импортном оборудовании фабрики, наслаивалось на ремесленное и раннемануфактурное производство, причем последнее в таких странах, как Индия, Китай, Египет еще не окрепло, а в других – Вьетнаме, Бирме и т. д. – и не развивалось.

В колониальный период на Востоке в первую очередь значительно расширялось внедрение средств производства в местную промышленность. Механические устройства и усовершенствованное на Западе оборудование внедрялось сначала в такие отрасли обрабатывающей промышленности, как хлопчатобумажная, джутовая, сахарная, мукомольная, шерстяная, шелкоткацкая. Позже, лишь в XX в. – в электротехническую, металлургическую, химическую, цементную и другие отрасли. Однако отсутствовало машиностроение и станкостроение. Оборудование и машины для местных промышленных предприятий ввозили из метрополии и других индустриально-развитых стран.

Этот промышленный синтез метрополии и колонии сохранялся в большинстве колоний всю первую половину XX в., кое-где до достижения политической независимости после Второй мировой войны. Лишь в период независимости началось строительство предприятий средств производства и осуществление планов индустриализации.

Основная доля иностранного инвестируемого капитала в колониальный период XX в. направлялась в добывающую промышленность, сельское хозяйство, инфраструктуру, торговлю, кредит и лишь незначительная часть – в промышленность, о чем наглядно свидетельствует следующая таблица:

Распределение иностранных частных инвестиций по отраслям хозяйства, %

Политические процессы на Востоке в первой половине XX в. носили чрезвычайно сложный и многослойный характер. С одной стороны, они отражали, причем обычно с опозданием и непрямолинейно, весь комплекс социальных явлений, тенденций и интересов пестрого и многоукладного восточного общества. С другой стороны, политическая жизнь Востока во многом формировалась под воздействием колониальной политики держав Запада, особенно активной на рубеже XIX–XX вв. и первой трети XX в. Борьба этих держав за раздел мира к 1900 г. в основном закончилась и началась борьба за передел мира, еще более ожесточенная и связанная для стран Востока с не меньшими жертвами, тем более что метрополии в этой борьбе широко использовали материальные и человеческие ресурсы колоний.

Конец XIX и начало XX в. были отмечены не только колониальными захватами, но и колониальными войнами между державами. Здесь уместно кратко остановиться на испано-американской, англо-бурской и русско-японской войнах.

Испано-американская война началась с волнений местного населения на принадлежавшем Испании острове Куба в Карибском море. Американская общественность полагала, что жесточайшие репрессивные меры, принятые в 1898 г. испанскими военными властями, нарушают «доктрину Монро» и права человека. США послали к берегам Кубы броненосец «Мэйн», но он взорвался или был взорван в кубинском порту. Это и было поводом к испано-американской войне. Американцы не только установили независимость Кубы от Испании (под своим протекторатом), но, кроме того, захватили остров Пуэрто-Рико, находящийся вблизи южных берегов США, и высадили свои войска в порту г. Манилы на Филиппинских островах – азиатском владении Испании. Высадка американцев была согласована с лидером филиппинцев Агинальдо, который ранее вел борьбу против испанцев, а в тот момент находился в эмиграции, но обещал поддержку США в их войне с Испанией.

После высадки американцев Агинальдо выступил за независимость островов, однако ни по своему вооружению, ни по своей организованности повстанцы не могли долго противостоять американцам. Дело осложнялось и тем, что Филиппины населены не одним народом, а многими, различающимися по языкам и уровню развития. Американцам понадобилось три года (до 1901 г.), чтобы подавить сопротивление филиппинцев и установить свою колониальную власть на островах.

Одновременно с этим американцы низложили последнюю королеву Гавайских островов Лилиуокалани (1893) и затем включили острова в состав США в качестве «территории» (1900 г.; с 1959 г. – штат). В 1899 г. произошел раздел еще одной группы островов Тихого Океана – Самоа – между Германией и США. Так Штаты утвердили себя в качестве колониальной державы.

Противостояние англичан и буров (потомки голландских переселенцев, букв. «крестьянин») в Южной Африке имело долгую историю. Особенно осложнилась ситуация в конце XIX в., когда в результате деятельности Сесиль Родса (премьер-министра английской Капской колонии), поддержанного британским министром колоний Дж. Чемберленом (старшим), независимость бурских республик Оранжевая и Трансвааль (созданы соответственно в 1852 и 1854 гг.) оказалась под угрозой. Англия потребовала контроля над внешней политикой Трансвааля, затем начала переброску войск в Южную Африку, и в 1899 г. буры и англичане практически одновременно предъявили друг другу ультиматумы. Разразилась англо-бурская война. Вначале буры имели успех, но англичане бросили в бой дополнительные войска (отчасти из Австралии, Новой Зеландии и Канады). К осени 1900 г. Трансвааль был завоеван, президент Крюгер бежал, но партизанская война велась бурами до 1902 г.

Особая чувствительность народов Востока к победам Японии и определенное сочувствие ей были частично связаны с так называемым «пробуждением Азии». Страны этого континента с начала 1905 г. из объектов межимпериалистического соперничества и жертв колониальной агрессии стали постепенно превращаться в субъекты международного права и политической борьбы, переходили к активному сопротивлению колонизаторам. Ни в одной стране Востока тогда еще не было гражданского общества и демократических учреждений. Тем не менее гражданские чувства и осознание гражданского долга, настроения патриотизма, национализма, либерализма и демократизма уже получили распространение и вошли в политическую жизнь большинства стран Востока. Тому было немало причин.

Первой из них следует признать антиколониализм, широко распространившийся к началу XX в. по всему Востоку в ответ на жестокости колониального гнета и сплотивший самые разнородные в этническом, религиозном и социальном отношении слои восточного общества. Второй причиной были небывалый ранее подъем национального самосознания народов Востока, явившийся следствием формирования наций в итоге многообразных экономических и социальных процессов, а также неравномерности и разные темпы этого формирования в различных странах. Более передовые в экономическом и политическом отношении этносы вырывались вперед в своем развитии, например – бенгальцы и маратхи в Индии, азербайджанцы в Иране, арабы Сирии, Ливана и Палестины и армяне в Османской империи. Опережая другие народы по степени национальной консолидации, они в то же время как бы подталкивали их, содействовали ускорению их развития. В результате почти повсеместно наблюдалось слияние разных потоков освободительной борьбы – стихийных выступлений крестьян и ремесленников, рабочих забастовок и демонстраций, активизации различных тайных обществ и сект, объединявших традиционные слои Востока, ассоциаций, палат и профессиональных объединений городских и сельских предпринимателей.

В качестве третьей причины можно назвать влияние политической культуры метрополий. К началу XX в. почти все колониальные и зависимые страны уже много лет были знакомы с государственными учреждениями, нормами и традициями политической жизни метрополий. Идеи либерализма, парламентаризма, демократизма усваивались интеллигенцией, предпринимателями, служащими и студентами стран Востока тем быстрее, чем больше они противоречили политической практике метрополий в колониях. Поэтому даже самые умеренные и соглашательски настроенные представители социальных верхов не могли не возмущаться этим противоречием. В связи с этим их тактика от Алжира до Индии была примерно одна: подчеркивая свою лояльность метрополии, требовать осуществления колониальными властями принципов и законов метрополий, тем самым как бы распространяя на жителей Востока права граждан Англии, Франции, Голландии и т. д. Разумеется, колониальные власти это отвергали, что способствовало росту напряженности и усилению повсюду радикального крыла национально-освободительного движения.

Пробуждению Азии содействовали и такие события начала века, как русско-японская война 1904–1905 гг. и русская революция 1905–1907 гг. Под непосредственным влиянием последней происходили революционный подъем 1905–1908 гг. в Иране, Младотурецкая революция 1908–1909 гг. в Османской империи, Синьхайская революция 1911–1913 гг. в Китае. Это была как бы волна освободительных революций на Востоке, носивших в основном антиколониальный и антимонархический характер. Но ввиду слабости национального предпринимательства, интеллигенции современного типа, тем более – рабочего класса, почти нигде эти революции не смогли разрушить полностью оковы колониальной зависимости, освободить общество от груза феодальных и прочих докапиталистических отношений. Тем не менее всюду, где эти революции произошли, был сделан значительный шаг на пути к национальному освобождению.

Вместе с тем неравномерность развития наций и народностей в пределах каждой страны в условиях подъема национализма и требований демократического решения национального вопроса приводила к обострению межнациональных отношений. Особенно ярко это проявилось в Османской империи, где пришедшие к власти младотурки, взяв на вооружение политику пантюркизма, практиковали ярый шовинизм в отношении нетурецких народов империи – арабов, армян, греков, курдов, македонцев и других. Это обстоятельство во многом сказалось на негативных для османов результатах итало-турецкой войны 1911–1912 гг. и Балканских войн 1912–1913 гг. В еще большей степени политика младотурок повлияла на итоги Первой мировой войны, предопределив развал Османской империи.

Делая ставку на объединение вокруг Стамбула всех тюркских народов, правящие круги османов всерьез рассчитывали на солидарность мусульман Российской империи, в основном также тюркоязычных. Всего их тогда насчитывалось около 20 млн человек, т. е. не меньше, чем мусульман в самой Османской империи. Однако эти расчеты оказались не верны. Сепаратистских тенденций не было заметно ни в деятельности общероссийской мусульманской партии «Интифак аль-муслимин», ни таких региональных партий, как, например, «Гуммет» и «Мусават» в Азербайджане. Возможно поэтому лидеры младотурок накануне войны даже пытались договориться с Россией. Однако этому воспротивились Германия и Австро-Венгрия. Кайзер Вильгельм даже распустил слух, что он не только «покровитель ислама», но и сам будто бы «тайно принял ислам». Османская империя была наводнена германскими советниками, консультантами, разведчиками и офицерами, целыми группами, проникавшими также в Иран, Афганистан и Индию. Генштаб Германии открыто планировал направить «фанатизм ислама» против русских и англичан путем организации «восстаний в Индии и на Кавказе».

Однако с начала войны, в том числе после вступления в нее османов, никакой поддержки от мусульман Кавказа или Крыма, остававшихся верными Ак-Падишаху («Белому царю», т. е. императору России), османы не получили. Их армия была разгромлена у Сарыкамыша в конце 1914 г. – начале 1915 г. и вынуждена была постоянно отступать. Не удалась атака османов и на Суэцкий канал. К 1916 г. русские войска заняли в Анатолии Эрзерум и Трабзон. Тогда же «восстание в пустыне» арабов Хиджаза привело к потере Османской империей Аравии. Все попытки османо-германской агентуры добиться поддержки от мусульман России, Индии и Ирана ни к чему не привели. Дала себя знать недальновидная шовинистическая политика младотурок в стране, населенной 60 этносами и 12 конфессиями. Впрочем, никаких выводов младотурками сделано не было. Ничем не прославившись в ходе войны, они в то же время запятнали себя чудовищным геноцидом армянского народа. В ходе жестоких репрессий против армян, обвиненных в помощи русским войскам, османские каратели убили (или содействовали гибели от голода, болезней, пыток и холода) около 1,5 млн армян. Потеряв в 1917 г. Багдад и Иерусалим, неминуемо приближаясь к краху, младотурки пытались под занавес взять реванш на Кавказе: воспользовавшись прекращением боевых операций русской армией в соответствии с Брест-Литовским договором от 3 марта 1918 г., они захватили в апреле 1918 г. Карс и Батум, активно поддержали «Северокавказский эмират» Узуна Хаджи, захватили часть Армении, Грузии и Азербайджана, а после оккупации Баку в сентябре 1918 г. устроили там резню.

Тем не менее судьба османов была решена. Перемирие в Мудросе 30 октября 1918 г. означало крах Османской империи. Через 2 дня лидеры младотурок бежали через оккупированную немцами Одессу в Германию, бросив на произвол судьбы страну, совершенно разоренную и выданную на милость победившей Антанты, утратившую свою армию и все нетурецкие (в основном арабские) провинции, после 4 лет бесплодной борьбы и потери 600 тыс. человек убитыми и более 2 млн ранеными.

Османская империя, если не считать Японии, была, пожалуй, единственным государством Востока, участвовавшим в Первой мировой войне, как таковое. Остальные (например, Иран Египет, Йемен) участвовали в войне пассивно или же решали свои местные задачи. Однако результаты войны сказались на Востоке самым непосредственным образом, в том числе – в колониях. Во-первых, ввод войск сначала Германии, а потом Антанты на территории Османской империи, Кавказа, Крыма и Средней Азии предельно революционизировал обстановку в этих регионах, вызвав к жизни радикальные повстанческие движения, с оружием в руках выступившие под знаменами национализма, исламизма и социализма. Достаточно вспомнить правление меньшевиков в Грузии, мусаватистов в Азербайджане, дашнаков в Армении, деятельность партии «Миллифирка» в Крыму, «Кокандскую автономию» в Туркестане, «Алаш-Орду» в Казахстане, освободительные восстания в Ираке, Сирии и Палестине и некоторые другие политические движения 1918–1922 гг. Среди них стоит выделить национальную борьбу турецкого народа в 1919–1923 гг. под руководством Мустафы Кемаля Ататюрка и египетскую революцию 1918–1919 гг. как важные этапы становления национальных государств в Турции и Египте.

В других странах Востока последствия войны ощущались в основном в социальной сфере, прежде всего – через участие в военных действиях местных уроженцев, мобилизованных в колониальные войска (в Сенегале, Индии, Алжире, Тунисе, странах Индокитая), и усиление колониальной эксплуатации в условиях тягот военного времени (там же, а также в ряде стран Африки). В ряде стран дополнительным фактором воздействия явилось участие трудовых мигрантов из колоний в работах на военные нужды метрополий.

Выход к началу 30-х гг. на политическую авансцену Германии, Италии и особенно Японии в качестве соперников традиционных колониальных держав (Великобритании, Франции, Голландии, США) внес новые сложности в расстановку политических сил на Востоке. Державы «оси» Берлин – Рим – Токио жаждали нового передела мира, либо потерпев неудачу (как Германия), либо не получив «своего» в итоге Первой мировой войны (как Япония и Италия). Они стремились настроить население колоний в свою пользу либо проектом «сферы сопроцветания Азии» (лидеры Японии), либо объявляя о своем «покровительстве исламу» (Гитлер в Германии, Муссолини в Италии, а после 1936 г. – генерал Франко в Испании). Государства «оси» засылали свою агентуру практически во все страны Востока, поддерживая оружием, деньгами, военными и политическими инструкторами националистические партии и группировки, привлекая их вождей на свою сторону. Не везде, однако, эти усилия давали плоды, ибо жестокости японской военщины в Маньчжурии и Китае, а итальянской – в Ливии (особенно – после прихода Муссолини к власти в 1922 г.) и Эфиопии в 1935–1936 гг., как и захват Италией мусульманской Албании в 1939 г., негативно воспринимались на Востоке. Тем не менее определенных результатов державы «оси» все же добились. Основные националистические парии Марокко, Алжира, Туниса, Египта прислушивались к германо-итальянской пропаганде в печати и по радио, а также – к выступлениям фашистов среди итальянского населения в этих странах и среди испанского меньшинства в Марокко и Алжире. В результате целые таборы (полки) из марокканцев, набранных за пределами испанской зоны Марокко, приняли участие в мятеже генерала Франко против Испанской республики в 1936–1939 гг. Часть феодалов Ливии поддержала Муссолини и содействовала формированию подразделений ливийских арабов в составе итальянской армии. Королевский двор Египта, связанный с королевской семьей Италии, фактически потворствовал итальянцам в Египте, в том числе после вступления войск Италии в Египет в 1940 г.

В Палестине Германия действовала через немецких колонистов и поддержала восстание палестинских арабов против англичан в 1936–1939 гг. Лидер восстания муфтий Иерусалима Хадж Амин аль-Хусейни впоследствии оказался в Берлине, как и видный деятель Ирака Рашид Али аль-Гайлани. Став премьер-министром, Гайлани проводил в 1940–1941 гг. политику во многом неугодную Великобритании, а в апреле – мае 1941 г. возглавил антибританское движение, опиравшееся на прогермански настроенное руководство иракской армии. Помимо антиколониализма, дополнительным стимулом антибританских настроений аль-Хусейни, аль-Гайдани, многих националистов Сирии, Ливана и Египта была поддержка Великобританией в 1917–1939 гг. еврейской колонизации Палестины и планов сионистов по созданию здесь своего государства. В 1939 г. Лондон изменил свою позицию, перейдя от односторонней ориентации на сионистов к игре на противоречиях между ними и арабами Палестины. Однако большинство арабов Палестины и других стран продолжали считать позицию англичан просионистской, тем более что военизированные формирования сионистов с началом Второй мировой войны были включены в британскую армию на Ближнем Востоке.

Вступление Великобритании и Франции в войну 3 сентября 1939 г. поначалу мало сказывалось на Востоке, обозначившись лишь в ужесточении колониальных порядков. В полной мере военные действия развернулись после вступления в войну Италии летом 1940 г. Бои в Сомали, Судане, Эфиопии и Египте уже весной 1941 г. привели к разгрому итальянских войск и утрате Италией своих позиций на северо-востоке Африки. Однако переброшенный в Ливию германский «Африканский корпус» генерала (впоследствии – фельдмаршала) Роммеля, прозванного «Лисой пустыни», позволил державам «оси» удержать ее и вскоре возобновить наступление на Египет. Германия планировала прорыв на Ближний Восток при опоре на сочувствующую ей часть арабских националистов, а также – на монархические круги Египта, Ирана и Афганистана, оплетенные сетью германо-итальянской агентуры. Однако у Роммеля не было для этого сил, так как главный удар Германия наносила с июня 1941 г. по СССР. Кроме того, заключенный вскоре союз между Великобританией и СССР привел в сентябре 1941 г. к оккупации Ирана британскими и советскими войсками.

Отвлечение основной части войск Германии и Италии на советско-германский фронт позволило англичанам сначала остановить наступление Роммеля недалеко от Александрии, а потом нанести ему в октябре 1942 г. решающий удар под Эль-Аламейном. Итало-германская армия вынуждена была отступать, очистив Египет, а в январе 1943 г. – оставив и Ливию, последнюю итальянскую колонию на севере Африки. Бои в Тунисе в марте – мае 1943 г. закончились капитуляцией итало-германских войск.

По согласованию с Германией и Италией их союзница Япония, в свою очередь, вступила в войну. Еще летом 1941 г. японцы навязали свою оккупацию французским властям Индокитая (современных Вьетнама, Лаоса и Камбоджи), а в декабре 1941 г. нанесли удар по колониям Великобритании, Голландии и США. В январе 1942 г. они заняли всю Малайю, в марте – Индонезию и Бирму, а в апреле завершили оккупацию Филиппин, в мае вышли к границам Индии. Столь быстрым успехам Японии способствовал ряд факторов: отличная подготовка японской армии, с 1904 г. постоянно совершенствовавшей свои боевые качества, предпринятая заранее пропагандистская обработка населения колоний, умелое использование его антиимпериалистических настроений и привлечение на сторону Японии части местных националистов. В войсках Великобритании, Голландии и США более половины состава (до 230 тыс. солдат) были местными жителями. Однако им доверяли не полностью. Поэтому они были плохо вооружены и обучены, не очень рвались в бой за интересы своих колониальных хозяев и нередко переходили на сторону японцев. Этому содействовало и формирование японцами таких воинских соединений, как Армия независимости Бирмы (выросшая с 4 тыс. до 50 тыс. добровольцев за короткий срок), «Индийская национальная армия». Лидеры этих армий – Аун Сан и Субхас Чандра Бос – пользовались авторитетом в своих странах и, давно разочаровавшись в перспективе достижения независимости с согласия англичан, приняли сторону Японии. В Индонезию японцы вступили, размахивая национальными флагами этой страны, и вскоре привлекли к сотрудничеству видных лидеров, таких, как Ахмед Сукарно, освобожденный ими из голландской тюрьмы. На всех оккупированных японцами территориях велась «кампания трех А», т. е. муссировался лозунг: «Япония – лидер Азии, покровитель Азии, светоч Азии».

На всем протяжении первой половины XX в. социальная структура восточного общества постепенно менялась. Эти перемены особенно ускорились после Первой мировой войны 1914–1918 гг. Если до войны практически всюду в странах Азии и Африки преобладали феодальные, феодально-патриархальные и прочие докапиталистические отношения, а о национальной буржуазии в собственном смысле слова можно было говорить лишь в Индии и Китае (в Османской империи, Египте и некоторых других странах она тоже существовала, но во многом уступала компрадорской, в основном инонациональной по происхождению буржуазии), то после войны национальная буржуазия заявила о себе практически всюду от Сенегала до Индонезии. Ее усилению способствовали рост доходов от военных поставок и увеличившегося производства товаров военного значения, временное прекращение иностранной конкуренции ввиду сокращения притока на местный рынок промышленной продукции из метрополий, а также стремление метрополий обеспечить себе поддержку местного населения. Вместе с тем за годы войны усилилась колониальная эксплуатация Востока: метрополии использовали материальные и человеческие ресурсы колоний и зависимых стран, выжимали из них дополнительные средства путем навязывания принудительных займов и прямых изъятий из доходов.

Например, за годы войны Великобритания мобилизовала в свои войска до 1,5 млн индийцев, разместила в Индии военные займы и получила от нее специальные «дары» на 100 млн фунтов стерлингов в 1917 г. и 45 млн в 1918 г. Кроме того, расходы британской администрации в Индии в 1914–1918 гг. достигли 212 млн фунтов стерлингов. Франция в те же годы заставила служить в Европе 545 тыс. солдат из колоний и навязала этим колониям принудительных займов на 600 млн франков. Одновременно по Алжиру, считавшемуся частью Франции, было навязано таких займов на 1768 тыс. франков. Метрополия мобилизовала с свою армию 173 тыс. алжирцев (из которых 50 тыс. погибли, а 82 тыс. ранены), а на оборонные работы в метрополию в принудительном порядке – 119 тыс. алжирцев. В то же время переводы от работавших во Франции алжирцев своим родственникам способствовали накоплению их семьями значительных средств (10 млн франков – в 1914 г., 12 млн – в 1915 г., 17 млн – в 1916 г., 26 млн – в 1917 г.). Благодаря этому, а также доходам от спекуляций зерном, шерстью и небывалого ранее развития ростовщичества возник целый слой сельских «новых богачей», основавших множество мастерских, табачных и консервных фабрик, прочих предприятий. Рост обрабатывающей промышленности, на время избавившейся от конкуренции метрополии, также усилил местную буржуазию, как европейскую, так и алжирскую.

Сходные процессы происходили и в других странах Востока, почти повсеместно усиливая наряду с ранее существовавшими сельскими и торговыми фракциями национального предпринимательства его промышленную фракцию. Число промышленных предприятий в Индии за годы войны выросло с 2874 до 3965, в Китае – с 698 до 1759 и т. д. В других странах рост был менее заметен, ибо еще больше предприятий разорилось, но он все же был, особенно в добывающей, пищевкусовой, швейной, текстильной отраслях. Это влекло также рост численности фабрично-заводского пролетариата, к началу 20-х гг. XX в. равной 2 млн человек в Китае, 1300 тыс. человек в Индии, 650 тыс. человек в Египте, 500 тыс. человек в Индонезии, 100 тыс. человек в Бирме и т. д. При этом надо помнить, что по удельному весу и влиянию в обществе буржуазия на Востоке уступала бюрократии, офицерству, служащим и интеллигенции (в том числе – традиционной, включая духовенство). Точно также рабочий класс в большинстве случаев не отделял себя от широкой массы городских низов – пауперов, безработных, нищих, люмпенов, неимущих мигрантов из деревни. Поэтому рабочие редко выступали в защиту только своих специфически классовых требований. Обычно они участвовали в общенациональных кампаниях, демонстрациях и движениях протеста, ибо ощущали прежде всего свою связь с традиционной национальной средой, этнической или религиозной общиной, сектой, кастой, племенем, даже фракцией племени или большим кланом. Иными словами, феодально-патриархальные, патриархально-общинные и прочие добуржуазные социальные связи практически всю первую половину XX в. цепко держали в орбите своего воздействия новые нарождавшиеся классы медленно обновлявшегося восточного общества.

Вместе с тем социальное обновление находило на Востоке оригинальные пути. Ввиду слабости и несамостоятельности (а иногда – просто малочисленности и маловлиятельности) национальной буржуазии руководство некоторыми ее функциями брали на себя представители и даже целые группы иных социальных сил. В частности, почти все национально-освободительные движения, восстания и выступления, объективно прокладывавшие дорогу буржуазному развитию на Востоке 20—30-х г., возглавлялись, как правило, выходцами из феодальной или патриархально-крестьянской среды, феодальной интеллигенции и духовенства, реже – из офицерства или обуржуазившихся помещиков. Это было типичным проявлением переходного характера восточного общества колониальной эпохи, все элементы которого находились в постоянном изменении и движении, нередко меняя свою социальную ориентацию.

В большинстве стран Востока в начале XX в. доминировали социальные слои и классы-сословия докапиталистического (а кое-где и дофеодального) типа. Крупные феодалы, сдававшие землю крестьянам в кабальную аренду, были еще сильны и занимали самую верхушку социальной пирамиды. Всего в руках феодалов находилось от 60 % до 90 % всех пахотных земель (до 70 % в Бирме, до 80 % в Индии, до 90 % в Ираке). Некоторые из них владели сотнями и тысячами гектаров. Но более многочисленны были средние и мелкие помещики, скорее, полуфеодального типа, которые наряду с использованием допотопных методов феодальной эксплуатации применяли также (или начинали это делать) капиталистические методы хозяйствован и я, нанимали рабочую силу и закупали новую технику. Однако преобладал среди землевладельцев любого уровня помещик-абсентеист, обычно проживавший в городе и не занимавшийся хозяйством. Нередко такие абсентеисты даже не принадлежали к родовитой знати, а представляли собой чиновников, офицеров, городское купечество. Они, как и наиболее зажиточные крестьяне, не гнушались прибегать к самым жестким способам феодальной эксплуатации, при которых непосредственному производителю доставалось от 1/5 до 1/10 выращенного им урожая. Социальный антагонизм при этом особенно усугублялся, если помещик принадлежал к другому этносу, конфессии (например, на Ближнем Востоке) или касте (особенно в странах Индостана), нежели угнетаемый им крестьянин.

В то же время реальные социальные противоречия нередко вуалировались принадлежностью помещиков, крестьян-арендаторов и даже батраков к одной общине или касте, к одному племени или клану. В этих случаях коллективная этноконфессиональная и иная патриархально-общинная психология часто доминировала и обычно усложняла и деформировала направление социальных интересов. В условиях господства в деревне и частично в городе многообразного комплекса добуржуазных социальных связей (вплоть до связей патрон – клиент и господин – вольноотпущенник) развитие капитализма обычно носило ограниченный, анклавный характер, не захватывало всего социального пространства той или иной страны.

Подавляющее большинство населения Востока (до 70–80 %) вплоть до середины XX в. составляло крестьянство. Однако оно не было единым и фактически распадалось на множество социальных групп и категорий. Формально большинство крестьян входило в сельские общины, сохранявшие во многих случаях не только социоисторическое, но и хозяйственное значение (особенно в районах преобладания натурально-патриархального хозяйства в Юго-Восточной, Южной и Юго-Западной Азии). Вне общин обычно оказывались либо полностью деклассированные люмпены, либо традиционно отвергаемые представители низших каст и «неприкасаемых» (в странах Индостана). Обычно же связи с общиной (как кровно-родственной, так и соседской) сохраняли даже ушедшие в город мигранты, количество которых постоянно возрастало, а с деревней – слабели. Впрочем, в городах (а еще чаще – за границей, куда устремились с начала XX в. многие жители Востока) мигранты из одних и тех же мест обычно воспроизводили свою общину в виде землячеств, совместных предприятий, рабочих ассоциаций и т. п. Нередко городские предприниматели старались нанимать работников из числа своих земляков, соплеменников или родственников, а часть прибылей переводили на финансирование нужд своей деревни или общины. Это обеспечивало им поддержку общины в тяжелые времена кризиса, конкуренции или преследований. Крестьянские движения, восстания и бунты были характерны для всей первой трети XX в. Но они, как правило, были не столько специфически крестьянскими, сколько выступлениями этноконфессионального и политического характера, опиравшимися на крестьянство (при учете ряда его требований), но руководствовавшимися иными целями и при господстве иных сил. Таковы были национально-освободительные восстания 1918–1927 гг. на Ближнем Востоке, в основном проходившие под руководством выходцев из феодальной среды, направленные против иностранного господства и опиравшиеся на внутриплеменную солидарность или солидарность конфессиональную (друзов в Сирии, сенуситов Ливии, шиитов Ирака). Крестьяне были основной базой антиимпериалистических движений от Китая до Турции, но самостоятельной роли в них не играли, выступая в качестве участников общенационального блока во главе с буржуазными и даже феодальными (в Иране и Юго-Восточной Азии) элементами.

Во многом это объяснялось усилением дифференциации в рядах самого крестьянства, делившегося даже в пределах одной страны на ряд этносов, конфессий, каст и племен, на сословия и прочие категории феодального и даже рабовладельческого общества, а также – на докапиталистических производителей, почти не знавших рынка и мелких хозяев, работавших на рынок, связанных с его конъюнктурой и его законами. Среди них все время шло расслоение на зажиточную верхушку (своего рода эмбрион сельской буржуазии) и разорявшиеся низы, поставлявшие батраков, опутанных сетями кабальной аренды. Кроме того, систематический отток в города, как правило, наиболее молодых и работоспособных, также ослаблял крестьянство.

Надо учесть и фактор инонационального засилья в деревне. Наряду с традиционными помещиками в XX в. во многих странах Востока действовали европейские плантаторы и колонисты (в Магрибе, Южной и Восточной Африке, Индии, Индонезии, Малайе), что не могло не концентрировать на этом внимания не только крестьян, но и всего общества, во многом руководствовавшегося этноконфессиональными побуждениями и предрассудками. В этом же ряду стоит проблема инонациональной буржуазии на Востоке, достаточно широко представленной почти всюду до середины XX в., в частности – китайцами «хуацяо» во всей Юго-Восточной Азии, индийцами – от Малайи и Бирмы до Восточной Африки, арабами – от Юго-Восточной Азии до Западной Африки (особенно ливанцами), греками, армянами и евреями – от Ирана и Турции до Марокко. Обычно инонациональная буржуазия занималась торговлей, финансами и посредничеством, выполняя функции компрадоров. Но были среди них, как и вообще среди городских коммерсантов и ростовщиков Востока, землевладельцы, спекулянты недвижимостью и крупные арендаторы и плантаторы. Естественно, они были объектом ненависти самых разных групп крестьянства, видевших в них одновременно эксплуататоров, иноверцев, чужеземцев и агентов влияния той или иной колониальной державы. Их ненавидели тем больше, что и национальная буржуазия считала их конкурентами, да и колониальные державы непрочь были натравить на инонационалов население колоний, дабы дезориентировать его и «выпустить пар» из кипящего котла социальных противоречий.

Сельская буржуазия на Востоке (за исключением иностранной и инонациональной ее фракций) формировалась как за счет богатевшей верхушки деревни (зажиточных крестьян, старост, глав патриархальных семей и кланов), так и путем обуржуазивания феодально-помещичьих групп, включавших представителей знати, феодалов-абсентеистов, крупных землевладельцев из городских купцов и чиновников. Одновременно и конкурентом, и источником пополнения ее рядов был торгово-ростовщический капитал, представленный выходцами из всех вышеперечисленных эксплуататорских слоев города и деревни. Этот капитал лишь частично превращался в предпринимательский, очень редко занимаясь инвестициями в производство. В первые десятилетия XX в. он предпочитал просто копить богатства в сундуках и кубышках, где они оседали мертвым грузом. Ростовщичество, высасывавшее из крестьян и низших слоев сельской буржуазии последние соки, серьезно тормозило развитие экономики. Вместе с тем оно было чрезвычайно выгодным делом для самих ростовщиков, способствуя созданию слоя ничем не рискующих богачей и нанося в то же время огромный вред социальному прогрессу, а главное – поощряя развитие, заводившее экономику любой страны в тупик. Неудивительно, что в результате соединенного действия колониального ограбления, феодальной и капиталистической эксплуатации, а также – экономической, технической и культурной отсталости восточной деревни, полузадушенной ростовщичеством, до 70 % крестьян Востока принадлежали к сельской бедноте. Среди остальных преобладали средние крестьяне, положение которых было крайне неустойчиво. Малочисленная верхушка далеко не всегда имела возможность пойти по пути предпринимательства.

Разумеется, положение деревни на Востоке не было статичным. В годы Первой и Второй мировых войн, всемирного экономического кризиса 1929–1933 гг., партизанских войн 40—50-х гг. в Юго-Восточной Азии деревня голодала, разорялась, теряла людей и производственные мощности, поставляла миллионы трудовых мигрантов, солдат и политических бойцов. Одновременно она обновлялась, в основном медленно, но неуклонно, осваивая новые земли и агротехнику, застраивая новые участки и разводя новые культуры. Постоянные миграции и контакты с городской средой повышали уровень грамотности и образованности, квалификации труда и комфортности быта, осовременивали архитектуру, одежду, нравы и нормы жизни крестьянства. К середине XX в. связь с городом, вовлеченность в переживаемые городом или инициируемые им экономические, социальные, культурные и политико-идеологические процессы стала определяющей для сельской среды большинства стран Востока.

Города и городская жизнь на Востоке имеют тысячелетние традиции. Так в 1875 г. горожане на Востоке составляли 20 % населения, а на Западе – 17 %. Однако по темпам урбанизации афро-азиатские страны уже тогда уступали западноевропейским. В результате к 1950 г. из 10 крупнейших городов мира всего три находились на Востоке – Токио (6,7 млн человек), Шанхай (5,3 млн), Калькутта (4,4 млн). Тем не менее в первой половине XX в. города сыграли в истории Востока важнейшую роль. Именно в города переместился центр тяжести всех важнейших процессов и противоречий развития восточного общества. Сюда устремлялись выходцы из деревни, здесь складывались национальное предпринимательство, новая интеллигенция и другие социальные группы, возникавшие или менявшиеся в ходе модернизации Востока, усвоения им достижений науки и техники. Но здесь же концентрировались органы колониальной администрации и преданные им кадры местной бюрократии, объединялись усилия и капиталы международных монополий и «туземной» верхушки, иностранного капитала и местных компрадоров. Города были колыбелью национального пролетариата и промежуточных слоев, подвизавшихся в торговле, на транспорте, в сфере услуг. В городах происходили ожесточенные социальные столкновения, в которых и рабочий класс, и городские низы, и средние и даже предпринимательские слои набирались необходимого опыта социополитической и идеологической активности, способствовавшей их созреванию и укреплению.

Социальные и политические столкновения нередко меняли направленность тех или иных процессов, ибо классовая или иная общественно-экономическая причина различных конфликтов была, как правило, не единственной и даже не самой первой, уступая обычно пальму первенства этническим, конфессиональным, племенным, кастовым и клановым интересам, политическим амбициям вождей и феодалов. С другой стороны, антиколониальная основа многих общенациональных выступлений затушевывала, нивелировала классовую суть самых разных позиций, сведенных к общенациональному знаменателю. Усложняла картину и борьба конфессий и каст, этнонациональных и религиозных общин (между мусульманами и индуистами в Индии, китайцами и яванцами в Индонезии, индийцами и бирманцами в Бирме и т. п.). Многие из этих конфликтов впоследствии углублялись, множились, разветвлялись. К прежним конфликтам добавлялись новые, особенно – после Второй мировой войны: проблема христианских меньшинств по всему Востоку, проблема еврейских общин после возникновения в 1948 г. государства Израиль, проблема сикхов в Индии, мусульман и тибетцев – в Китае и т. п.

Иными словами, социальная структура Востока вовсе не адекватно отражалась в политической и духовной жизни ввиду пересечения и переплетения социальных механизмов, явлений и категорий разного плана, разных стадий формационного и цивилизованного развития. Кроме того, сильнейшее давление извне, испытывавшееся странами Востока со стороны колониальных держав, во многом менявших и деформировавших в своих интересах восточное общество, не давало возможности полного самопроявления этого общества. Да и не меньший пресс и снизу пауперско-люмпенского дна городов Востока (во многом образованного обездоленными пришельцами из деревни) также обострял и деформировал все нормальные реакции восточного общества.

Это общество, вопреки бурным процессам политических изменений, идеологических взрывов и, казалось бы, радикальных социальных перемен, происшедших в первой половине XX в., изменилось за этот период не так уж сильно. Классы и социальные слои современных укладов (капиталистических, госкапитализма) составляли к середине XX в. не более 10–20 % всего населения Востока, в том числе 2–5 % предпринимательские элементы всех калибров, 5–7 % новые средние слои (интеллигенция, служащие, техники) и всего 5–7 % современный пролетариат (фабрично-заводской, плантационный, горняки и рудокопы). А свыше 4/5 населения по-прежнему оставались в орбите добуржуазных отношений, действуя в рамках натурально-патриархального, феодального, мелкотоварного, феодально-патриархального укладов. К 50-м гг. XX в. более четко определился переходный характер многих социальных структур, порождавший своего рода многоликость общественных типов: полуобщинник-полубатрак, полукрестьянин-полурабочий, полупомещик-полукапиталист и т. п. И хотя сфера феодальных и родоплеменных отношений «в чистом виде» была относительно невелика (не более 10 % всего населения Востока), груз дорыночного традиционализма и социального консерватизма держал в плену большую часть населения.

Вот почему буксовали, уходили в песок, не встречали во многом понимания все попытки революционных изменений сверху, проводившихся, как правило, наиболее модернизированной элитой наиболее современных групп предпринимательства, офицерства, прозападной интеллигенции после получения в 1945–1949 гг. независимости многими бывшими колониями. Эти изменения (например, попытки реформ в Индии после 1947 г., в Бирме после 1948 г., в Индонезии после 1949 г., в Египте и других арабских странах в 50-е гг. как и более ранние попытки реформ в Ираке, Иране, Афганистане 20—30-х гг.) воспринимались преобладавшей по численности и удельному весу в хозяйственных структурах традиционной части общества как «вредные новшества», «непрошеное осчастливливание», недопустимое или, по крайней мере, нежелательное навязывание чуждых ценностей, законов и норм жизни. Именно это обстоятельство явилось решающим фактором провала многих начинаний национальных правительств молодых суверенных государств Востока, замедления или стагнации их развития впоследствии. Конечно, для выхолащивания революционных преобразований и кое-где сведения их на нет много сделали неоколониалисты Запада и их союзники среди феодалов, буржуазии и бюрократии, желавшие сохранить на Востоке социальный статус-кво. Однако без решающей роли упомянутого выше консерватизма традиционной части общества они бы мало чего добились.

Таким образом, подводя итоги социального развития Востока в первой половине XX в., прежде всего надо обратить внимание на следующие его результаты: