Научная фантастика — одна из самых молодых отраслей художественной литературы — сложилась и получила признание сравнительно недавно — лишь во второй половине XIX века, хотя исторические корни ее уходят в далекое прошлое. Утверждение капитализма в Европе и Америке сопровождалось бурным ростом промышленности, что, в свою очередь, стимулировало развитие науки и техники. Это давало пищу художественной фантазии, заставляло искать новые темы и образы, новые сюжеты и коллизии. Потребность в фантастических произведениях о будущем науки и техники была так велика, что одновременно с Жюлем Верном, а иногда и опережая его, разработкой научно-фантастических сюжетов занимались и другие писатели.

Французский писатель не только выработал классические художественные приемы и использовал чуть ли не все возможные в его время научно-фантастические сюжеты, но и породил новое направление в приключенческой литературе.

Каковы же особенности научной фантастики, если исходить из классических образцов, созданных Жюлем Верном?

Прежде всего — устремленность в будущее, воплощение мечты о безграничных возможностях науки и техники. События могут происходить и в настоящее время, но чудесные машины и необыкновенные изобретения рисуются как уже существующие и действующие. Тесная связь фантазии с наукой, гиперболизация ее действительных достижений, умение создавать напряженную, полную захватывающего интереса приключенческую фабулу, наделять героев яркими и запоминающимися чертами характера и раскрывать эти характеры в действии; насыщать повествование познавательными научными сведениями; демократическая направленность, жизнерадостный юмор, безграничная вера в могущество человеческого разума, побеждающего стихийные силы природы и ставящего ее на службу людям; сознательное допущение невозможного как один из творческих приемов, помогающих осуществить научно-фантастический замысел; большое разнообразие тем и сюжетов, среди которых встречаются парадоксальные по своей неожиданности и остроумию. В поздних романах — использование фантастического сюжета в целях социальной сатиры с далеко идущими иносказательными обобщениями.

Даже этот сухой перечень показывает, что в творчестве великого фантаста сконцентрировались лучшие черты жанра,

Дореволюционная Россия, с ее слабо развитой промышленностью, отсталой техникой и преобладанием аграрных отношений, не могла создать благоприятных условий для расцвета отечественной научной фантастики. Ученые, инженеры, изобретатели составляли сравнительно узкую прослойку. Царское правительство скорее тормозило, чем стимулировало их деятельность.

Интересы науки не совпадали с устремлениями государства и церкви. Достижения ученых не предавались широкой гласности.

Среди предшественников советских писателей, авторов научно-фантастических произведений, были великие революционные просветители-демократы, мечтавшие о будущей социалистической России, о творческом труде ее свободных граждан, которые построят новые, прекрасные города и при помощи «умных машин» преобразуют природу. Знаменитый «Четвертый сон Веры Павловны» в романе Н. Г. Чернышевского «Что делать?» — выражение не только социальной, но и научно-технической фантазии.

Пионером научной фантастики в России можно считать В. Ф. Одоевского. В незаконченном утопическом романе «4348-й год. Петербургские письма» (1840) технический прогресс и просвещение положены в основу общественного развития. В России сорок четвертого века ученые нагревают и охлаждают по мере надобности атмосферный воздух, гигантские вентиляторы изменяют направление ветров, огнедышащие сопки превращены в неостывающие горны для обогревания Сибири, «электроходы» и управляемые аэростаты позволяют быстро преодолевать огромные расстояния и т. п.

Кроме Одоевского, научно-фантастические произведения писал в те годы, кажется, только американский романтик Эдгар По. Жюль Верн выступил как научный фантаст спустя почти четверть века. Отсюда видно, что в России, как и на Западе, научная фантастика в своей первоначальной форме существовала в «синкретизме» с социальной утопией.

В двадцатых годах преимущественно частными издательствами было выпущено немало псевдонаучной фантастической беллетристики. Достаточно упомянуть такие романы, как «Спецификация идитола» С. Боброва, «Психо-машина» В. Гончарова, «Преступление профессора Звездочетова» М. Гирели, «Пылающие бездны» Н. Муханова. Здесь фигурируют машины для переселения душ и межпланетные корабли, использующие психическую энергию в качестве двигательной силы, новые виды истребительного оружия, «сверхсильные» личности, устанавливающие диктатуру на других обитаемых мирах, и т. п. Все эти книги, написанные в крикливых футуристических тонах, нередко проникнутые духом анархизма и реакционными идеалистическими идеями, давно уже канули в Лету.

Но в те же годы формировалась и крепла революционная художественная литература. В жанре научной фантастики постепенно выкристаллизовывались новые черты, утверждались материалистические научные идеи, отделявшие ее от дурных буржуазных стандартов.

В создании советского фантастического романа на первых порах приняли участие многие писатели, далекие по своему основному творческому направлению от научно-фантастического жанра. Чаще всего это были мало удачные или недостаточно серьезные попытки введения в авантюрный сюжет научного домысла. Таковы были романы писателей, чьи имена пользуются сейчас заслуженной известностью: В. Катаева «Остров Эрендорф» (1924) и «Повелитель железа» (1925), В. Иванова и В. Шкловского «Иприт» (1926), образцы «красного детектива», созданные М. Шагинян («Месс-Менд» и «Лори Лэн-металлист») и др. Подобные произведения при всех их недостатках несомненно сыграли положительную роль, как противоядие против бульварной приключенческой беллетристики, типа Берроуза с его неистребимым Тарзаном.

На этом фоне выделяются знаменитые «авантюрно-фантастические», по определению самого автора, романы А. Н. Толстого, до сих пор привлекающие читателей жизнеутверждающей революционной романтикой и мастерски построенным приключенческим сюжетом.

«Аэлита» (1922) — произведение с ярко выраженными чертами новаторства — по существу открывает историю советского научно-фантастического романа. Решительно отказавшись от трафаретных схем, А. Толстой сводит до минимума научные и технические сведения, которые интересуют его только в связи с мотивировкой событий (беглое описание, в нескольких фразах, ракетного межпланетного корабля, воображаемая природа Марса).

После Великой Отечественной войны в советской научной фантастике начался период новых творческих исканий.

Прежде всего бросается в глаза значительное расширение круга тем и сюжетов, их приближение к запросам современности. Изменившееся соотношение сил на международной арене и укрепление стран социалистического лагеря, огромные достижения советской науки и техники, неограниченные возможности дальнейшего всестороннего прогресса в период перехода от социализма к коммунизму — все это не могло не повлиять на научно-фантастическую литературу.

Заметное место заняла в ней едва только наметившаяся в тридцатых годах тема грядущих научно-технических преобразований, переделки природы и климата на обширных территориях нашей страны.

Несомненное влияние на научно-фантастическую литературу оказали пожелания М. Горького, сформулированные в статье «О темах» (1933):

«Прежде всего — и еще раз! — наша книга о достижениях науки и техники должна давать не только конечные результаты человеческой мысли и опыта, но вводить читателя в самый процесс исследовательской работы, показывая постепенно преодоление трудностей и поиски верного метода.

Более частным проблемам — научно-техническому новаторству и ближайшим перспективам отдельных отраслей науки и техники — посвящены произведения В. Немцова и В. Охотникова. Опытные инженеры, они пришли в литературу с запасом оригинальных идей, родившихся у них в процессе практической научно-изобретательской работы.

В творчестве В. Немцова подкупает глубокое, отнюдь не дилетантское, как у многих фантастов, знание специального материала, особенно когда речь идет о вопросах радиотехники, тщательное обоснование научной стороны замысла, пропагандистская целеустремленность, популяризаторский талант.

Первая книга В. Немцова — «Незримые пути. Записки радиоконструктора» (1945) — была и остается одной из лучших в советской научно-популярной литературе. В дальнейшем В. Немцов опубликовал много произведений — романов, повестей и рассказов — с научно-фантастическим сюжетом, в которых задачи художественной популяризации совмещаются с постановкой еще не решенных технических проблем. Изобретения героев описываются очень конкретно, поясняются иногда чертежами и схемами. Главное внимание писателя привлекают не изобретения, а изобретатели — простые и скромные инженеры, конструкторы, техники. Они достигают своей цели, совершая много ошибок, преодолевая всевозможные трудности, и это помогает автору выдвигать на первый план взаимоотношения и характеры людей.

Ранние рассказы В. Немцова о некоторых нерешенных проблемах науки и техники (сборник «Шестое чувство», 1945)

[6]

по-своему поучительны и занимательны. В каждом отдельном случае автор, иногда в шутливой форме намечает оригинальную конструкцию фантастического аппарата, опережающего реальные возможности техники. Насекомым свойственно таинственное «шестое чувство». «За километры летят жуки и бабочки в гости друг к другу». Что помогает им: тончайшее обоняние или, быть может, радиоволны, излучаемые усиками («антеннами»)? Особый генератор настраивается на любую микроволну, принимаемую усиками насекомых. Это даст возможность навсегда избавиться от саранчи и других вредителей полей и садов. Не менее остроумно придуман аппарат, способный оживить мертвое дерево («Снегиревский эффект») или создать искусственный защитный от ультрафиолетовых лучей, слой кожи, придающий ей особую прочность («Новая кожа»).

В дальнейшем В. Немцов опубликовал одну за другой пять повестей: «Огненный шар» (1948), «Тень под землей» (1948), «Аппарат „СЛ-1“» (1948),

О природе научной фантастики, ее законах и целях, границах и соотношении науки и вымысла сейчас спорят: не очень горячо пока и не очень глубоко, — исследовательская страсть еще не зажгла по-настоящему ни литературоведов и критиков, ни писателей. Но поистине фантастическому благодушию в этом вопросе, кажется, не удастся долго удержаться на достигнутом уровне.

Стремительное развитие мировых событий в области общественных отношений и научно-технического прогресса ставит под сокрушительный удар привычные представления о сущности научной фантастики. Точнее — о маскировавшей эту сущность шелухе старых стандартов, которой предстоит отпасть, чтобы раскрыть во всей полноте подлинное содержание (на данном историческом этапе) научной фантастики.

С появлением на карте мира сосуществующей с капитализмом мировой социалистической системы с возрастающим успехом коммунистического строительства возникли новые закономерности общественного развития.

Наука на наших глазах «догоняет», а кое в чем уже обогнала или обгонит в течение жизни нашего поколения темы прежней фантастики. Превращая дерзновенную мечту в сбывшуюся реальность, жизнь, чем дальше, тем быстрее, обессиливает смелый вымысел, чаровавший воображение многих поколений читателей всех стран земного шара. То, что до сих пор сжимало волнением жаждущее необычного, невозможного читательское сердце, в более или менее близком будущем, перейдя на страницы текущей хроники, перестанет не только восхищать, но подчас, пожалуй, и замечаться.

Речь идет не о простом количественном накоплении открытий и изобретений, хотя бы грандиозных по масштабам, а о гигантском качественном скачке, оказывающем влияние на все области жизни и творческой деятельности человека.

В условиях социалистического общества техническое творчество, выполняя свою социальную функцию, стремительно вырвалось вперед. Новейшие достижения различных наук вооружили его возможностями, позволяющими если не сегодня, то в ближайшие десятилетия осуществить то, что фантастам «предыстории» казалось делом далеких тысячелетий.

Техника, разумеется, всегда будет содержанием научной фантастики на любом этапе человеческого прогресса, поскольку она является естественным связующим звеном между всеми сторонами человеческой жизни. Но, оставаясь необходимым ее звеном, она с каждым десятилетием все меньше будет главным содержанием научной фантастики.

Можно ожидать, что станет усиливаться интерес писателей к тому, что академик А. Н. Несмеянов назвал «наукой фундамента»; так он охарактеризовал комплексы наук физико-математических, химических и биологических. Эта фундаментальная основа современного научного знания до сих пор освещалась в научной фантастике мало, сравнительно с техническими проблемами; особенно это относится к биологии. «Между тем эти комплексы наук, — подчеркивает Несмеянов, — должны освещать дорогу в неизведанное будущее новой техники и производства в целом». Это значит, что они являются основным рычагом материальной культуры будущего, одной из важнейших точек приложения творческой энергии человека.

Будет, вероятно, также замечено и должным образом отражено писателями другое немаловажное обстоятельство, о котором говорил академик Зелинский, на которое обратил внимание И. Ефремов в повести «Звездные корабли». Суть его состоит в том, что наиболее значительные и яркие научные открытия появляются часто на стыке наук, иногда, казалось бы, совершенно несходных, не имеющих точек соприкосновения. Факт этот способен стать источником неожиданных и смелых находок творческой фантазии, если будет раскрыта лежащая в его основе закономерность.

Но еще большее значение должен получить и, несомненно, получит в научной фантастике сам овладевший вершинами научного знания и техники человек.

Изображение общества предполагает в первую очередь изображение конкретного человека.

В научной фантастике «проблема героя» представляет значительную сложность, потому что здесь речь идет об очень деликатной детали: о показе реального человека в «нереальной», фантастической обстановке. Найти точные изобразительные средства в этом случае нелегко. Наиболее трудной, но в то же время чрезвычайно благодарной и перспективной является задача показать будущее глазами человека будущего, как это делает И. Ефремов в романе «Туманность Андромеды». Большинство писателей предпочитает более простой путь: показать осуществленную мечту глазами человека наших дней. Для этого они либо переносят элементы фантастического будущего в современность, как это делал Жюль Верн и делают многие после него, либо, наоборот, направляют человека нашего времени в грядущее, как предпочел сделать в ряде романов Уэллс.

Обращаясь к истории научной фантастики, мы найдем два разных подхода к решению этой задачи.

Жюль Верн наделял своих героев одной преобладающей, остро выраженной чертой, которая создает основную характеристику образа. Эту манеру некоторые строгие критики решительно отрицают, объявляя ее «плакатной», «схематичной», — словом, не реалистичной.

Действительно, характеры жюльверновских персонажей почти всегда прямолинейны. Это или стопроцентно положительные герои или стопроцентные злодеи. Иногда злодеи (как Айртон в романе «Дети капитана Гранта») превращаются (тот же Айртон в «Таинственном острове») без всяких нюансов и полутеней в положительных героев. «Одна, но пламенная страсть», определяющая моральный, бытовой, научный или общественный облик героев Жюля Верна, подчас сатирически гиперболизированная, с точки зрения общепринятых литературных канонов, — обедняет образ, лишает его «объемности» и прочих важных качеств, диктуемых потребностями углубленной психологической характеристики. Но в научно-фантастическом произведении, как ни покажется это парадоксальным, именно такая плакатная манера не только не обедняет порой, а по-своему даже обогащает в читательском восприятии образ героя, делает его острым, запоминающимся.

В научной фантастике таким примером является «Аэлита» Алексея Толстого.

Описанные в романе необыкновенные события — полет инженера Лося и демобилизованного красноармейца Гусева на Марс, любовь Лося и Гусева к марсианкам Аэлите и Ихе, революционное вторжение обитателей Земли в социальную жизнь Марса — изображены талантливым пером писателя-реалиста в наилучшей классической манере. Немногими точными деталями Толстой дает почти скульптурный портрет своих героев.

Читая это описание внешности Лося, меньше всего можно представить себе, что за этим последует невероятнейшая фантастика. Но она следует, изображенная с такой же обстоятельной «бытовой» выразительностью, убедительной выпуклостью деталей. Эта реалистическая манера письма не может все же скрыть главного — лежащей в основе сюжета сказочной интонации.

Фантастическое в этом произведении заключается не только в самой фабуле, но и в той смелости, с какой воображение писателя нарисовало осуществление межпланетного полета в стране, едва окончившей смертный бой за свое существование, не вышедшей еще из восстановительного периода, в стране с расстроенной экономикой и почти отсутствующей техникой.

Человек будущего…

Каким увидит, как изобразит его научная фантастика? Совершенно закономерно, что писатель ищет слагаемых будущего характера в современной действительности и находит многие черты его в характере советского человека.

«Будущее создается сегодня»… Это относится не только к материальной, но и к духовной культуре. Жадная устремленность к труду, преображаемому творчеством, типичная для нашего времени и нашего советского общества, дает достаточно материала. Но человек, поразительно быстро растущий в условиях широкой возможности приложить свой ум и труд к делу усовершенствования жизни, все же остается в произведениях писателей-фантастов человеком наших дней, человеком настоящего, а не будущего. Область приложения его богатых духовных сил непрестанно расширяется, но отправные точки этого приложения остаются прикрепленными к сегодняшней исторической почве.

Новый мир родился, но пропитанное кровью прошлое еще не ушло в область преданий. Оно напоминает нам о себе происками агрессивно настроенных империалистов, безрезультатными провокационными попытками подорвать укрепляющиеся дружественные связи между народами.

И внутри нашей страны мы еще в пути, хотя каждый день приближает эру полного раскрепощения безграничных творческих сил.

Слава сидел на стуле, подавшись всем корпусом вперед. По напряженно вытянутой шее, воинственному вихру на макушке и ироническому блеску прищуренных глаз под крупными стеклами очков заметно было, что он взволнован, но держит себя на короткой узде.

Дима, высокий, длиннорукий, со слегка порозовевшим лицом шагал по комнате: взад и вперед, взад и вперед, чем-то напоминая неотвратимо раскачивающийся маятник больших старинных часов.

— Я считаю, что Эйзенхауэр умный человек. Придет время, и он во всем разберется, — рассудительно говорил Слава, поглаживая пальцем чуть заостренный, покрытый золотистым пушком подбородок.

Дима негодующе фыркнул.

— При чем тут его умственные способности? Не понимаю, что ты хочешь доказать, Славка! И перестань ты, пожалуйста, гладить подбородок!

Своевременная и интересная статья Георгия Тушкана «Необходимый разговор», появившаяся в газете «Литература и жизнь» (№ 6, 1958 г.) ставит проблему расширения рамок творческой мечты.

Действительно, установление такого рода предела сковывает человеческую мысль, летящую вперед, обескрыливает произведения научно-фантастического жанра.

Нельзя забывать, что если в наши дни научная фантастика получает от ученых множество новых тем, рожденных в процессе небывалого технического прогресса, то и сам этот научный прогресс во многом обязан ищущей упорной мысли ученых, одухотворенным поискам энтузиастов науки, смелым построениям писателей-фантастов.

Безвременно умерший Александр Романович Беляев, увлекательно рассказавший и о необыкновенных приключениях человека-амфибии Ихтиандра и о потрясающих опытах профессора Доуэля, который работал над тем, чтобы вернуть жизнь отделенным от тела органам, и о летающем мальчике Ариэле, и о звезде КЭЦ — огромном обитаемом искусственном спутнике Земли, созданном мечтою писателя задолго до того, как первый советский искусственный спутник Земли, разорвав твердь земного притяжения, вынесся на заданную орбиту, — был подлинным писателем-фантастом, не считавшимся с искусственной «теорией предела».

Переступить порог будущего не легко.

Авторы научно-фантастических романов, повестей и рассказов, как это ни странно, но тоже чрезвычайно неохотно переступают высокий порог будущего. Я имею в виду будущее нашей планеты. Кажется, я достаточно проиллюстрировал эту мысль ссылками на ряд произведений научной фантастики. По-видимому, здесь играет роль недостаток философской, социологической и экономической подкованности.

Ведь будущее — это коммунизм! Коммунизм на всей земле!

О коммунизме отчетливо и ясно сказано и в трудах основоположников научного коммунизма — К. Маркса и Ф. Энгельса — и в работах великого их последователя — В. И. Ленина, возглавившего гигантский опыт, подтверждающий незыблемость положений марксизма — пролетарскую революцию и социалистическое строительство в России.

Но как рассказать образным языком художественного произведения то, что вложено в короткие отточенные формулировки классиков марксизма? Как в самом деле будет выглядеть жизнь человеческого общества при коммунизме?

В двадцатых и тридцатых годах творчество Александра Романовича Беляева пользовалось широкой известностью. Лучшие из его произведений читались и ребятами и взрослыми повсеместно.

Но в огромной армии читателей беляевских произведений не найти было и единиц, имевших хотя бы смутное представление о личности автора столь полюбившихся книг. Для современников, даже взрослых, Беляев оставался инкогнито. Его, по-видимому, отождествляли, как это часто случается, с героями его книг, так же, как Жюля Верна считали путешественником, а Конан-Дойля — сыщиком.

На самом же деле этот знаток и популяризатор научных и технических проблем своего времени был по профессии юристом. Подобно Жюлю Верну, он не изведал и сотой доли приключений своих героев. Мучительный недуг годами обрекал его на неподвижность. Образы смелых исследователей, дерзких искателей приключений рождались в тиши маленького городка под Ленинградом.

Война оборвала творческий путь писателя. Он умер в захваченном фашистами, разоренном городе Пушкине, так и не дождавшись радостных дней освобождения.

Книги Беляева, зачитанные до дыр, постепенно исчезали с книжных полок. В первое послевоенное десятилетие был переиздан только один роман — «Человек-амфибия». Казалось, произведения писателя постигла судьба всех книг-однодневок.

Значительный успех творчества Беляева среди широких кругов читателей разных поколений объясняется прежде всего необычайным разнообразием научно-фантастической проблематики его произведений. Исходя из целей научной пропаганды, Беляев стремился располагать свои произведения как бы по широкому фронту науки, стараясь охватить возможно больше направлений в том решительном наступлении, которое вела и ведет современная наука на «белые пятна» в знаниях человечества. В этом Беляева можно сравнить, пожалуй, лишь с одним Жюлем Верном.

Даже неполный перечень всех научных проблем, которых писатель коснулся в своих произведениях, дает представление об энциклопедическом характере интересов Беляева. Его герои работают в области таких далеких друг от друга наук, как физиология, микробиология, гидробиология, метеорология, воздухоплавание, астронавтика, и многих других. От физики низких температур и высоких давлений писатель переходит к биотокам и нейроизлучениям, от искусственных дождей и эндокринологии, от освоения морских ресурсов — к эксплуатации воздушных течений, от сверхдальнего и подводного телевидения — к передаче мыслей на расстояние, от преобразования природы нашей страны — к изучению вселенной.

Характерно, что писатель чуть ли не параллельно работал над произведениями, проблематика которых относится к самым различным областям наук. Из трех больших романов 1929 года «Продавец воздуха» посвящен опытам по сжижению и сгущению воздуха, «Властелин мира» — исследованиям электромагнитных излучений головного мозга и передаче мыслей на расстояние, а «Человек, потерявший лицо» — экспериментам в области эндокринологии.

Здесь же следует отметить популяризацию свойств света в рассказе «Светопреставление», пеструю своеобразную тематику трех рассказов из цикла «Изобретения профессора Вагнера», попытку проиллюстрировать относительность понятия времени («Держи на Запад»), чтобы получить представление о разнообразии научно-фантастического материала в произведениях только одного 1929 года.

Подобная универсальность, даже если учитывать умение автора быстро выявлять основные творческие идеи новых для него наук, несомненно шла за счет глубины проникновения в проблематику данной науки, за счет детального изображения различного ряда научных подробностей. Именно на этой почве фантастика Беляева вызвала недовольство критиков, и резкость приводившихся оценок во многом объясняется тем, что авторы статей и рецензий считали основным достоинством научно-фантастического произведения обилие реального познавательного материала.

Смелая постановка научно-фантастических проблем соединялась у Беляева с большим вниманием к социальному содержанию своих произведений.

Тема неукротимой борьбы против порабощения и угнетения человека слышится на протяжении всего творческого пути писателя. Восстание рабов («Последний человек из Атлантиды», 1925) и восстание островитян («Остров погибших кораблей», 1926–1927), грандиозная стачка в Буэнос-Айресе («Человек-амфибия», 1928), картины мировой революции («Ни жизнь, ни смерть», 1926, «Прыжок в ничто», 1933), коммунистическое общество будущего («Город победителя» и «Зеленая симфония», 1930, «Звезда КЭЦ», 1936) — таков социальный фон, благодаря которому в творчестве Беляева настойчиво звучит то приглушенно, то выходя на первый план романтическая тема надвигающейся мировой революции, страстное нетерпеливое ожидание близкой победы мирового пролетариата.

Не забудем, что до середины сороковых годов Страна Советов была лишь островом в капиталистическом мире, и не каждый еще сознавал очевидность решения вопроса «кто кого». Беляев же во всех без исключения произведениях давал только одно, свойственное советской литературе решение этого вопроса.

Утверждение в научной фантастике боевого тона советской литературы придало произведениям Беляева активный, наступательный характер. И в политическом отношении они оставляли далеко позади самых завзятых радикалов буржуазной фантастики.

Вопросы пропаганды передовых политических идей имели для писателя принципиальное значение.

Мысль о необходимости коренных социальных пере-устройств подтверждается в романах Беляева самой расстановкой сил, развитием и исходом событий. На фоне нарочитого безучастия полиции в отношении преступлений Керна («Голова профессора Доуэля»), явной тенденциозности судебного процесса Сальватора («Человек-амфибия»), иезуитских методов следствия с помощью аппарата, якобы подслушивающего мысли («Идеофон»), бесчеловечного равнодушия «цивилизованных» парижан, затравивших «белого дикаря», привезенного с Гималаев («Белый дикарь») и множества других деталей, отчетливо видна реальная «ценность» буржуазного правопорядка. Очевидна эфемерность усилий беляевских правдоискателей и человеколюбцев — помочь людям только средствами науки.

Неспособные отстоять гуманистические позиции в науке, они скорее филантропы, чем гуманисты, страстотерпцы, а не борцы; мученики, но не герои. Поэтому в произведениях, где действуют только такие положительные персонажи, остро чувствуется необходимость в ином, действительно главном и настоящем герое, способном изгнать из храма науки дух торгашества и спекуляции, предотвратить милитаризацию и фашизацию науки. Таким героем, по мнению Беляева, может быть только советский ученый.

Уже первый, правда весьма схематичный, образ советского ученого — инженер Качинский из романа «Властелин мира» — характеризуется бесстрашием, самоотверженностью и благородством. Те же черты, но раскрытые не в эпизодической, а в центральной фигуре произведения, мы найдем и в герое романа «Продавец воздуха». Роман примечателен, как первое произведение Беляева, в котором советский ученый выступает в качестве главного действующего лица.

Деятельная, непримиримая натура этого человека заявляет о себе с первых же страниц произведения. Оказавшись пленником на «фабрике воздуха» Бэйли, советский метеоролог Клименко не испытывает ни чувства растерянности, ни знакомого буржуазным героям Беляева одиночества. В необычной и очень сложной обстановке Клименко сразу же начинает борьбу за свое спасение и освобождение. Понимая, что от исхода этой борьбы, возможно, зависит судьба всего человечества, он готов идти на любой риск. Но в характере Клименко нет и следа жертвенности, свойственной Доуэлю или Энгельбректу: хладнокровный, расчетливый, чуждый всякой растерянности и эгоистических побуждений, он прежде всего страстный жизнелюб.

И не случайно вокруг этой мужественной фигуры концентрируются все здоровые силы фантастического подземелья — от обаятельной дочери главного инженера Норы Энгельбрект до рабочих-якутов, загнанных в нижние этажи подземного завода.