В номер включены фантастические произведения: окончание повести «Искусство кончать молча» Александра Щёголева, «Прекрасный день дипломированного специалиста» Светланы Тулиной, «Право на память» Антона Мостового, «Яблоки гесперии» Сергея Игнатьева, «Зеркало памяти» Марии Позняковой, «Вечное» Ольги Ткачевой, «Слово мальчика Мишко» Тима Скоренко, «По порядку рас-счи-тайсь!» Вадима Ечеистова.
Колонка дежурного по номеру
Тем временем умер Рэй Брэдбери. В июне месяце, 5-го числа. До девяносто второго дня рождения не дожив. Событие вполне ожидаемое. Вздрогнули и забыли, что оно произошло. Сочинения-то никуда не делись. Повести и рассказы. А не стало где-то там, за океаном, знаменитого и вроде бы – по фотографиям судя – симпатичного старика. Который все равно уже не написал бы ничего такого. Такого, из-за чего жить в одно с ним время – была огромная удача. И, некоторым образом, честь.
Старика почти не жалко – не намного больше, чем себя. Чувствуешь только благоговение и благодарность.
Даже страшно подумать, насколько, например, тот же я был бы еще глупей, не попадись мне в 1960 году сборник: «Научно-фантастические рассказы американских писателей». (С надлежащим предисловием: «Вооружись терпением, читатель! Мы отправляемся в смелое путешествие по джунглям американской научной фантастики. Будем исследователями, проникнем в заросли, где среди цепких лиан, кровососных орхидей, ядовитых колючек…» и т. д., и т. п.) Там была «Детская площадка» Рэя Брэдбери. Текст ни разу не научный, ничуть не фантастический. В нем просто содержалась мысль, которая не приходила в голову ни мне и никому другому. И эта мысль была несомненно, неотразимо истинна. И передать ее иначе как средствами этого краткого и негромкого рассказа – не представлялось возможным. Собственно, текст состоял из вещества Истины – которое сам же и создавал. Нестерпимо холодный кристалл нестерпимо яркого света.
Истина была печальна. Понимать, что чувствуешь ее (или чувствовать, что понимаешь) – было похоже на почти счастье.
Потом оказалось (или сейчас кажется), что таким вещам у Рэя Брэдбери – и счета нет.
1. Истории. Образы. Фантазии
Александр Щёголев. Искусство кончать молча (Повесть)
Краткое содержание начала повести Александра Щеголева «Искусство кончать молча»
[1]
Майор Неживой отправляется на ночное дежурство в Управлении, прихватив с собой случайную знакомую.
Днем ему удалось дискредитировать своего врага, полковника Конду, в результате чего тот оправился в больницу.
По дороге Неживого встречает Гаргулия, капитан ФСБ, и предлагает ему стать испытателем нового прибора, с помощью которого можно отправить к праотцам любого человека, причем смерть будет выглядеть совершенно естественной.
Неживой соглашается, поскольку ему предоставляется возможность убить Конду.
Ментальный «выстрел» произведен, после чего Гаргулия предлагает Неживому испытать прибор на любом постороннем человеке. Майор проводит испытание на самом эфэсбэшнике и, пронаблюдав за его смертью, начинает понимать, какие возможности открываются перед ним в борьбе с личными врагами. А проблем тут хватает: сотрудники отдела по борьбе с коррупцией внутри Управления нацеливаются на полковника Храповского, симпатизирующего Неживому, и майору грозят в связи с этим весьма крупные неприятности.
Вельможа
В кабинете Храповского стоял бюст Дзержинского.
А не посмотреть ли, что внутри? Бюст полый! Почему такая простая идея не пришла в голову раньше?
Лень было вставать…
Виктор сидел в начальниковом кресле. Перед ним помещался длиннющий стол для планёрок с рядами железных стульев. Смотрел Витя на этот стол и примерялся: как рассаживаются перед ним подчинённые – с кирпичными мордами и с поджатыми мошонками, – а он, царь и бог, вершит суд и право, кроет в задницу тех, кто провинился, а провинился, по определению, каждый…
Сила, прущая из штанов, способствует мечтаниям.
Будуар
Приняв на грудь видеосистему, он выбрался в коридор. Стараясь не цеплять углами, дотащился до своего отдела и – спиной вперед – внес аппаратуру к себе в комнату. Вожделенная бутылка была в кармане брюк, длинное горлышко торчало, как… ну, неважно.
Вот теперь имело смысл уединяться с дамой, которая буквально взлетела ему навстречу.
Видик – на один стол, водку – на соседний. Телефон – убрать на сейф. Видеокассеты у него были свои, причем, того содержания, какое только и могло хоть как-то компенсировать даме попорченную кровь. Из конфиската брал, специально для этого вечера.
– Перевод не требуется? – игриво поинтересовался майор после минуты просмотра.
Не требовался, фильм был из тех, которые понятны на любом языке.
Измена
Виктор постоял секунду-другую, размышляя непонятно о чем, и вдруг понял, что лично у него всё великолепно. По всем линиям. Нечего ему тревожиться, кто бы и какое дерьмо ни жрал ложками.
Похоже, Дыров кого-то стёр. Матвея Лобка? Это было бы прикольно. Только при чём тут Неживой? Совершенно ни при чём. Я же не нажимал на кнопку? – риторически вопросил Витя. Нет, хоть и мечтал, чтоб этот «сутенёр», прикидывающийся шлюхой, сдох и истлел.
Но как же оно ловко всё складывается, когда есть
товарищ,
невидимый и могучий, с которым у тебя не какой-то там вульгарный договор, а общее Дело. Когда хозяин тоже общий, когда ты сам готов и к партнёрству, и к службе… вот тогда и сбываются сокровенные желания.
А договор… да пожалуйста, если надо.
Одна непонятка: зачем в этой скользкой ситуации Андрюше было звонить в Управление? На кой хрен ему Неживой? Знает же – тот запросто его сдаст; ведь столько лет знакомы. Зачем Дыров хочет встретиться? Надеяться на бескорыстную помощь со стороны Неживого – самое глупое, что можно вообразить, а он вовсе не глуп, этот соратник по детским шалостям. Значит, имеет что предложить, какой-нибудь интересный вариантик…
Опала
Достопримечательностью административного этажа был «Уголок славы», устроенный в память павших. Стильное местечко: выгородка из чёрного мрамора – с горящим факелом, с государственным флагом и текстом гимна; под факелом высечены АКМ и ПМ, а на чугунном пьедестале, крашеном золотом, – Книга памяти героев, обшитая красным велюром, с ламинированными страницами и дюралевыми вставками для прочности. Виктор проходил здесь сотню раз на дню и давно перестал обращать внимание на эти красоты.
Сейчас он примчался сюда специально.
Потому что рядом с выгородкой тянулись по коридору стенды. На первом же – «Наши профессионалы в строю» – красовалось величественное фото (450 на 350) генерала Сычёва. Портреты высоких руководителей из Москвы, оставшиеся с прошлого Дня милиции, Неживого мало интересовали.
Сычёв – вот цель.
Он нащупал кнопку, сконцентрировался на фотографии и – вытолкнул, выплеснул всю ту едкую дрянь, что разъедала изнутри его хитин.
Светлана Тулина. Прекрасный день дипломированного специалиста (Рассказ)
Я – специалист. Дипломированный. Моя основная специализация – делать желтые огонечки синими.
Но при этом я не «узкий», что бы там кто ни говорил. Они говорят – подобен флюсу. И хихикают. Они полагают – смешно. Мне – нет. Но не потому, что я себя считаю узким специалистом и обижаюсь. Это не так. Просто у меня нет чувства юмора.
Я потому и комедии не смотрю. Мне от них плакать хочется. Человек падает в лужу – это смешно? У меня есть знакомый аутист, я по нему в универе социальную практику отрабатывал. Так вот, он смеялся, когда идущий в парк монор проехал мимо остановки, так и не открыв дверей. Мне не было смешно, но я хотя бы мог понять. Он ведь подумал, что монор пошутил. Потому и смеялся. Так на то он и аутист. А почему смеются те, кто себя считает нормальными, я не понимаю. И больше не пытаюсь понять. Надоело.
Закончится этот рейс – попрошу вернуть меня в одиночный патруль. Все равно адаптация не удалась. И не удастся, что бы там Док ни говорил. Я не стану одним из них. Даже пытаться не буду. Не хочу.
Док называет это негативным мышлением, которое надо преодолевать. А зачем? В патруле никто не заставит меня смотреть комедии. Никто не будет хихикать и перешептываться при моем появлении. Никто не станет ругаться, что я опять не так одет и делаю не то. А работа та же самая – только кнопок поменьше да сигналы не желтый-синий-красный, а оранжевый-зеленый-синий. Красный тоже есть, но он редко бывает. Запомнить несложно. Оттенков и сочетаний побольше, конечно, и их тоже запоминать надо, но зато никто не мешает. Не стоит над душой. Не хихикает вслед. Просто сигналы разного цвета – и все.
Антон Мостовой. Право на память (Повесть)
Серо и скучно теперь в осенней Содее, и даже дожди, как стали поговаривать, зачастили нарочно, чтобы за ближайшие три года напрочь размыть крышу и стены филармонического, с которого и так круглосуточно сыпется штукатурка. Молча мокнут мемориальные таблички на серых стенах двухэтажных домов. «Здесь жил и работал известный художник Билих Раштан». Да что вы говорите? Лучше бы перевесить её на двери кабака через две улицы, потому что жил он в основном там, или в квартиру теперь толстой и некрасивой Эли с Канатной. Если что-нибудь из того, что делал этот Билих, и можно назвать работой, то это происходило именно в её однокомнатной, с совмещённым санузлом и нервными соседями. Потом Эля давала ему денег, и он снова шёл в кабак. И только если каким-то чудом ему удавалось проснуться дома, то он зачем-то принимался рисовать. Но кто это помнит? Кто теперь может неспешно, держа собеседника за пуговицу, рассказать за Штруцхеля, которого вчера видели возле оперного, когда он торговал два билета в полцены, потому что в порт пришёл «Грозный», а к его Ринке по этому случаю – капитан Разон с двумя матросами. Матросы вышвырнули Штруцхеля, брившего вторую щёку, и встали возле двери, которую тут же заперла хитрая Ринка. «Грозный» стоит на капитальном, а этот Штруцхель кричит на весь бульвар, что матросов было десять и шестеро остались вместе с капитаном.
Люди теперь другие. Они понавешали табличек, на которые сами же и не смотрят, пробегая мимо на работу и обратно. А за Билиха пусть знают те, кому он набил морду, и те, кто защищал про него диссертацию. Но всё же Содея может ещё кое-что рассказать, особенно если слушают её не только те, кому положено по должности.
В одном из подвалов, недалеко от бывшей Герцогской, просиживал штаны и портил зрение за копейки некто Герштнер. Был он богат ювелирной мастерской, квартирой на втором этаже на Тёплом бульваре с окнами на море, женой, тёщей и несовершеннолетним, а значит, и непричастным, сыном Яшиком. К богатству своему Герштнер шёл с молодости, но в пути его были большие перерывы. Первый случился, когда он, ещё не лысый, решил практически бескорыстно увеселять отдыхающих, которых в Содею во все времена пёрло немало, роскошными прогулками по морю. Цены были невысоки, а накрытые на борту тихоходной баржи столики так и манили отобедать где-нибудь вдали от суеты, на бескрайних морских просторах, когда берег уже и не угадывается в белёсой дымке, а ровная волна с томительным шепотом плещется о борт. Но море не терпит ленивых, сытых и разомлевших, ему по нраву крепкие, жилистые, стремительные и решительные. И что удивительного в том, что часто яхта, полная любимчиков моря, подходила к плавучей харчевне вплотную, ссаживала абордажную команду и обучала сухопутных крыс суровым морским законам, попутно избавляя от совершенно ненужных в такой дали от берега украшений и денег? Прочего вреда пассажирам не причиняли, и вообще, как уверял Герштнер в суде, аттракцион «На абордаж!» входил в программу прогулки, а актёры, задействованные в нём, всего лишь собирали с благодарных зрителей плату. Но ему не поверили, может, потому, что он так и не назвал ни одного из актёров по имени, а может, потому, что дочка судьи с мужем, приехавшие навестить стареющего, но ещё крепкого тестя, во время такой прогулки лишились фамильного кольца с выгравированной змейкой, которая умела открывать и закрывать свои брильянтовые глаза. Кольцо так и не нашли, а Герштнер на десять лет переехал на подводные промыслы.
Выйдя на поверхность и подлечив шрамы от ненужных больше жабр, Герштнер, уже лысый, занялся налаживанием межнациональных связей. Он за умеренные деньги предлагал жильё зарубежным гостям, обычно артистам оригинального жанра, приезжавшим в Содею на кратковременные гастроли.
Именно его стараниями легендарный Холм по прозвищу Тихоня две недели прожил на хате у генерального прокурора, когда тот, сильно озабоченный приездом в Содею того самого Холма, сутками парился на усиленном режиме.
Сергей Игнатьев. Яблоки Гесперии (Рассказ)
Синицын сидел в шезлонге, в гавайке и шортах, плавился от жары и потягивал из запотевшего стакана прохладное белое вино.
Яблони тихо шелестели за перилами, откликаясь на слабое дуновение стоящих по периметру ветряков.
Восемь гектар фруктового сада при биостанции «Аллеи Королева», в самом центре плато Гесперия, образцовое хозяйство Красной планеты, кропотливо пересаженные и с трудом выхоженные яблони, в этом году давшие свой первый полноценный урожай.
Яблони были небольшие, низкорослые, они, будто робея, старались сгорбиться, прижаться к красноватой почве. Выделялись из шелестящего зеленого моря листвы серебристые отмели «Юбилейного налива». Эти изящные, тянущиеся ввысь деревья отличались от своих малорослых собратьев и внешним видом, и изящной формой отливающих серебром и платиной плодов. Переходное звено эволюции, новейшая и совершенная порода – главная гордость Синицына и его напарника Киселева. Их скромный личный вклад в развитие селекции.
«Юбилейный налив» они вывели здесь, на Марсе, после бесчисленных неудачных попыток, споров и скандалов, все-таки сделали, что хотели. Идеальный для местной экосистемы сорт, вершина мастерства.
Мария Познякова. Зеркало памяти (Рассказ)
– Ну, знаете, в ближайшие полвека посланцев с Нибиру ждать вряд ли придется… а вот насчет пророчества майя с вами согласен… Кофе!
Его окрик подбрасывает меня на месте, бросаюсь в кухню, поспешно хватаю кофейник, разливаю в чашки ароматный напиток, чувствую, как все так и переворачивается внутри. Когда я ел… позавчера, кажется. Зря я принюхался, зря задумался, вот, пожалуйста, расплескал, бурая жидкость разливается по столу причудливыми очертаниями.
– Ну долго ты там еще? Так вот, на Тибете, как мы уже говорили.
– Сейчас… сейчас!
Чувствую, как подрагивает мой голос, наливаю последнюю чашку – до половины, дальше из кофейника сиротливо падают одинокие капельки. Замираю – чувствую, как вместе со мной замирает весь мир…
