Он с восхищением смотрел на Луну. Луна была огромная, серебристая и светила, как ему казалось, нереальным, неземным, божественным светом. Луна притягивала его взор своим величием, безразличием к людям, своей недосягаемостью, недоступностью. И от ощущения собственной ничтожности перед Луной, от чувства неполноценности, от краха ему вдруг захотелось завыть на Луну. Завыть волком, завыть вервольфом. Желание было до такой степени сильным, что он действительно чуть было не завыл на Луну. Лишь мысль – а если кто-нибудь из приближённых увидит, как он, вождь нации, воет на небесное тело, – удержала его от этого поступка.

«Надо было в сорок третьем снова идти на переговоры с этой мразью, с этим карточным шулером, с этой грузинской сволочью. Надо было заключить перемирие, выиграть время, а потом нанести ему сокрушительный удар нашим оружием возмездия. Надо было… Но так не хотелось гнуть спину перед этой мразью, перед этим карточным шулером, перед этой грузинской сволочью, перед недочеловеками. Низшая раса!.. А теперь всё кончено. Теперь даже фон Браун с его ракетами мне не поможет. Поздно. Партия проиграна. Осталось только застрелиться».

Холодный ночной воздух пробирал до костей. Он поплотнее надвинул фуражку и втянул голову в воротник кителя.

«А ведь немец мог бы первым в мире ступить на месяц!» Богатое воображение живо нарисовало ему кроваво-красную Луну

с

белым кругом в центре, внутри которого чернела гигантская свастика. «Вот это был бы шедевр, почище всякой там еврейской мазни. Шедевр поистине вселенских масштабов! Шпееру бы понравилось! Эх, повернуть бы время вспять. Всё бы изменил. Генералов бы, предателей, как вшей, передавил. Эх, мне бы машину времени!»

Луна

со свастикой исчезла, а вместо неё на него теперь смотрела Луна в виде черепа – круглое лицо с чёрными провалами глаз, носа, рта. И тут он всё-таки не выдержал. Завыл. Как волк, как собака, как человек, раздавленный солдатским сапогом фатального рока.

С кровати Артём не встал, а свалился. Навернулся так, что почувствовал резкую боль в левой руке. «Не хватало мне только ко всем моим бедам ещё и перелома», – туманно подумал он. И сразу же вспомнил жуткий сон, который ему давеча довелось видеть. Вспомнил мерзкую рожу чёрта, его наглые, чуть подслеповатые глазки, свиное рыло, смрадную вонь, идущую из усмехающейся пасти, доллароцветную шерсть. «Не зря он мне приснился». Правда, никак не мог воскресить в памяти, что тот ему говорил. «А ведь сказал он что-то напоследок, какую-то гадость. Но вот какую, ни хрена не помню». Артём уже сидел на краю кровати, изучал ушибленный локоть и одновременно осматривал полупустую комнату.

Комната действительно была почти пустая. 9-го числа он отнёс на барахолку последние тома книг из роскошной библиотеки отца. 16-го продал за бесценок соседке из второго подъезда картину Сторма Торгерсона «Человек с лампочками». Не какую-то там копию, а настоящий оригинал, за который по нынешним временам, наверняка, можно было получить не одну тысячу в валюте. А 28-го пришлось расстаться с коллекцией винила. Распродажа хищными щупальцами добралась-таки до святая святых.

«Вроде нормально всё с рукою», – безрадостно констатируя факт, Артём теперь искал глазами её – являющуюся вот уже который месяц источником единственной радости, ежедневным смыслом существования, всегда дружелюбную и желанную бутылочку водочки. На горизонте источник радости почему-то не просматривался. «В холодильнике стоит родимая». И даже сглотнул от того, что представил, как ледяная чудесная жидкость морозит его горящую гортань.

Холодильник, однако, был пуст – хоть шаром покати. Не только никакого намёка на «блондинку», но и на закуску. «Продать его тоже, что ли, к чёртовой матери? Зачем мне холодильник, если в нём, кроме инея, нет ничего?» – подумал Артём, пытаясь сообразить, куда он вчера подевал остатки водки. Информация никак не вспоминалась. Перед глазами стояла лишь классическая этикетка «Столичной», больше ничего из памяти извлечь не удалось. «Видимо, всё-таки до донышка я её выжрал, а бутылку в сортир закинул. Надо там посмотреть».

Туалет, совмещённый с ванной комнатой, у постороннего наблюдателя вызвал бы неприятный осадок. Кафельная плитка местами обвалилась, зеркало с повреждённой амальгамой треснуло, раковина висела на соплях, унитаз отдавал тухлятиной, а давно не используемая по назначению ванная была почти доверху завалена пустой стеклотарой. Владелец данного богатства удовлетворённо хмыкнул и под урчание мочи стал строить планы, как всю эту уйму бутылок превратить в товары, пригодные для хранения в холодильнике.

Чарльз, как и вчера, вышел первым. Хоть и были мы с ним в одном звании, но поскольку он являлся всё же командиром корабля и за плечами у него имелся богатый опыт полетов на «Близнецах», то положение, как говорится, обязывало. Субординация, так сказать. К тому же он был на два года старше меня. Я вышел на 10 минут позже. (Вчера – на полчаса позже!)

Как и вчера, мы собирали образцы лунного грунта, для чего исследовали шесть малых кратеров. А затем отправились выполнять основное задание второго дня. На расстоянии примерно ста шестидесяти ярдов от «Интерпида», почти в центре довольно большого цирка, стояла автоматическая межпланетная станция «Сёрвейер 3», находящаяся там с апреля 67-го. Нам нужно было демонтировать некоторые её элементы для изучения в земных лабораториях. Именно поэтому посадочный модуль сел неподалёку от «Сёрвейера».

Автоматическая станция на вид была неказиста. Этакая тренога с мачтой, на конце которой располагались две квадратные солнечные батареи. Но когда мы спустились в кратер и подошли к станции поближе, как я, так и Чарльз (как он мне потом признался), ощутили некое тёплое чувство от этого самого, неказистого на вид треножника, увидав за 240 тысяч миль от матушки-Земли что-то пусть и металлическое, но земное, что-то родное посреди абсолютно чужого, в основном однообразного, пейзажа.

Помимо солнечных батарей, на жёстком каркасе «Сёрвейера» имелась ещё куча всякого оборудования: основной и вспомогательный двигатели, различного рода антенны, контейнеры с электронной начинкой, топливный бак, телевизионная камера и прочая мелочевка.

Пришлось повозиться, пока мы с Чарльзом снимали одну из панелей батарей, контейнер с электроникой и телеглаз. Особенно намучились с антенной посадочного радиолокатора, находящейся рядом с соплами двигателя мягкой посадки, отчего возможно и деформировались болты крепления антенны. Не хотела антенна домой. Тем не менее, с заданием мы справились, а спустя 7 часов стартовали.

Внешностью и ростом Толик одновременно был похож на известного рок-певца Ронни Джэймса Дио и на композитора детских песен Шаинского. Но сам Толик больше любил, когда его сравнивали с Дио, поскольку музыка Дио была ему гораздо ближе, чем какие-то там попсовые мелодии для дошколят. Толик Гусев по кличке Рок-н-ролл был меломаном, и не просто меломаном, а аудиофилом. Аппаратура, стоящая у него дома, стоила огромных денег, была, что называется, фирменная и на этой фирменной аппаратуре слушал Толик преимущественно виниловые пластинки. Которые тоже были фирменные и стоили немало.

– Ты зачем, придурок, продал Торгерсона какой-то шлюхе? – возмущался Рок-н-ролл и даже поплёвывал на Артёма брызгами слюны при этом. – Не мог мне его предложить? Я бы тебе хорошую цену дал, а не копейки копеечные. Ушёл за такой мизер! Мозги у тебя вообще есть или пропил все?.. Как она тебя охмурила? Чем взяла? На вид-то – сука из сук! Арт, ну что ты в самом деле! Зла на тебя не хватает… Ну, подумай, на кой ляд ей «Человек с лампочками»? Что она в этом понимает? Наверняка, толконула его уже…

Артём молчал, виновато пожимал плечами и криво улыбался. Объяснять ему ничего не хотелось. Да и трудно было словами объяснить. Соседка из второго подъезда – это просто его женщина, и всё тут. Пусть она страшненькая, пусть далека от совершенства, а он что – Ален Делон? Он же неудачник и алкоголик. С ней ему хорошо бывает. Этого достаточно. И рассказывать Толику подробности, как ему бывает с ней хорошо и от чего – всё равно, что трусы свои обосранные на всеобщее обозрение выставлять. Любовь – дело интимное. Индивидуальное. Даже Толику, близкому другу, о ней говорить не следует.

– Что это там по ящику показывают? – чтобы сменить тему, Артём перевёл стрелки на другие рельсы. Телевизор у Рок-н-ролла показывал что-то странное. Звука, правда, не было.

– Медведев в Кремле Deep Purple принимает. Вчера с телека записал. Как Гавел для «Пинк Флойда», так и Медведь для «тёмно-лиловых» устроил рокерам великосветский приём.

Хрустальная люстра просто убила меня наповал. Практически вся целенькая, ничуть не заросшая водорослями и прочими разными ракушками, висит себя такая и посверкивает отражёнными иглами лучиков. Я даже дышать перестал, когда она из мрака возникла. И речь отнялась. Минуты на две. Не меньше.

Ну и молодец «Джэйк»! Так бы и поцеловал его. Прямо в стеклянный глаз. Пролез туда, куда батискафы русских никогда бы не добрались. Не зря мы его и «Элвуда», дублёра, смастерили. Не зря кучу долларов на них истратили. Отработали ребята затраты. В полной мере. Теперь все эти кадры мы выгодно продадим.

Хорошую прибыль получим. А если ещё удастся кое-что из найденных предметов на борт «Академика» поднять, так вообще миллионерами станем. Это точно.

Билли сидел слева от меня, за соседним монитором, наблюдал за находками нашего робота. Он также, как и я, оторваться не мог от экрана. Я лишь мельком на него взглянул и понял, что мой приятель сейчас смотрит самый интересный фильм в своей жизни. Вся продукция Голливуда сейчас для него превратилась во второразрядную подделку. В мусор, который не имеет никакой ценности. Потому что фальшив, как вставная челюсть. А то, чем в настоящий момент занимался Билли, практически сросшись с «Джэйком» при помощи джойстика, это вот и было настоящее кино.

Русские тоже парни, что надо. Если бы они не нашли корабль, фиг бы я сегодня люстрой любовался. Судно у них хорошее, головы умные, руки золотые. А капитан так вообще умница. Язык знает, в искусстве разбирается и дисциплину железную на «Академике» держит. Я оторвался от экрана, посмотрел на «мастера». Он в это время у цветного эхолота стоял. О чём-то с Мишкой-«чифом» беседовал.

Все ликвидаторы имели личные номера, и только у него, помимо цифрового кода, было ещё и прозвище – Хет-трик. Как-то раз ему удалось за одни сутки ликвидировать три объекта. Он был один такой уникальный в Управлении.

На этот раз задание было пустяковое. Один старый хрыч (из бывших) впал в маразм и стал слишком много болтать. Наболтал известному таблоиду то, чего не должен был, и теперь надо было ему заткнуть рот. Намертво.

Объект был нетрудный. Поэтому Хет-трик не стал лезть на крышу, или на балкон, или подниматься чёрным ходом, а пошёл напрямую, через парадное крыльцо, прихватив с собой лишь пару микрофонов и пистолет-шприц.

Консьержка оказалась первой категории внушаемости. Фактически можно было сделать так, чтобы она сама всю его работу выполнила. Но он не захотел возиться, а только запрограммировал её на неузнавание.

Дверь искомой квартиры была стандартная: два английских замка, обычный глазок. Таких дверей у него были тысячи. Микрофоны вообще не понадобились. И так было ясно – работает телевизор, старый хрыч наверняка сейчас смотрит футбол. Именно в это время должны были играть наши со швейцарцами.

– Ты видишь то же, что и я? – спросил Немец. – Или мне чудится?

Мы только что разломали упаковку. Вокруг нас валялись фанерные щиты. Гвозди угрожающе торчали, того и гляди – наступишь. Немец бросил на пол молоток и ломик.

– Красивая, зараза. Неужели она прямиком из Англии прибыла?

– А то. Вон у окна фотка висит. Из журнала вырезал. Там Сева Новгородцев рядом с такой же стоит.

Изучив фотографию, Сашка произнёс:

Когда Хет-трик пришёл в себя и разлепил веки, то увидел сразу двух Аналитиков. Сначала он подумал, что у него двоится в глазах, но потом обратил внимание, что один Аналитик отличается от другого. Тот, что сидел в левом кресле, спал и похрапывал. А тот, что в правом, просто сидел и смотрел на него, на Хет-трика. На коленях у того, что смотрел, лежали большой рыжий парик и чёрная папка. Лица близнецов тоже несколько отличались. У того, что сидел слева, цвет кожи был, как у покойника.

Не спавший Аналитик заговорил первым. Он сказал, что ждал его, Хет-трика, ещё вчера; что интервью таблоиду он дал специально, чтобы Управление встревожилось и прислало ликвидатора; что всё получилось так, как он, Аналитик, и спланировал; что ликвидатор, то есть Хет-трик, попался на удочку; что хотя ему, Аналитику, и 97 с лишним, но голова у него очень хорошо работает, а будет она работать намного лучше, если он, Хет-трик, выполнит его, Аналитика, задание.

Хет-трик ещё плоховато соображал, но понял, что старик действительно ловко переиграл его, что этот хитрый лис вколол ему медицину, и что, скорее всего, заснял его откровения на цифру, а рассказать ему, Хет-трику, есть о чём, и что, если Контролёр обо всём этом узнает, то ему, Хет-трику, конец.

Словно прочитав его мысли, Аналитик сказал, что положение у него, Хет-трика, на самом деле аховое, но отчаиваться не надо, а надо послушаться его, Аналитика, и сделать так, как он посоветует.

Хет-трик обнаружил также, что сидит он в кресле-каталке и что руки и ноги у него закованы, но не в наручники, а в какие-то чудные, никогда ранее им не виданные мини-кандалы с цифровым замком, от которых вряд ли можно было быстро избавиться. Кроме того, выяснилось, что Аналитик тоже владеет гипнозом и уровень у него очень даже приличный.

Телефонная будка своей иллюминацией слегка походила на светофор. Короны в самом верху светились желтым цветом; ниже надписи TELEPHONE – кроваво-красным, а над дверной ручкой английское слово PULL горело зелёным.

– Аккумулятор в ней где-то спрятан, – сказал Сашка. – То ли под полом, то ли в крыше. И датчик, видимо, стоит. Среагировал на расконсервацию, – он поглядел на меня. – Да не ломай ты себе голову. Кто-то хреново пошутил. Какая-то сволочь прикрылась именем твоего отца. Кто-то из знакомых, которому известна история вашей семьи… Папа у тебя ведь, кажется, военным был. А он точно умер двенадцать лет тому назад?

– Точнее не бывает.

– И тело его ты видел?

– Конечно.

«Блюда» в меню располагались по мере увеличения цены.

Первыми в списке значились: «Apollo» и «Spoetnik». Стоили они одинаково – по 5,00.

Мысли его ворочались вяло, но всё ещё ворочались, и он подумал: «Американская и советская космические программы повлияли и на наркош. “Аполлон” со “спутником” увековечены в названиях химической дури. Теперь без всяких ракет можно в космос летать».

Следующими шли «Joints» по цене 10,00 за один.

«Косяки с марихуаной. Пробовал-пробовал я эти сигаретки. Неплохая вещь, но слабовато. Не пойдёт. Надо что-то убийственное. Гробовое. Чтобы уже не вернуться».

– Ловко ты с пожаром придумал, Ваня. Не ошибся я в тебе, – похвалил его Аналитик. Говоря это, он на Хет-трика не глядел, а всё своё внимание сосредоточил на телефонной будке. И к тому же руки потирал, словно собирался что-то вкусненькое скушать.

– Откуда сведения? – загоняя тельфер в дальний конец ангара, Хет-трик мысленно увидел, как огонь пожирает трёхэтажное здание.

– Интернет, Ваня, да и в «Евроньюс» кое-что сообщили, – Аналитик, одетый в белый халат, доставал из карманов резиновые перчатки. Ни дать, ни взять – хирург готовится к операции. Только вот шапочки недоставало и марлевой маски. – Денег-то тебе хватило?

Пожар действительно был замечательной идеей. Музейные работники сами вынесли будку наружу. Осталось её лишь в атмосфере всеобщей паники и дыма незаметно подменить на похожую. Что им блистательно и было проделано.

– Хватило, Олег Петрович. Около десятки ещё на карточке лежит, – Хет-трик остановил тельфер, бросил пульт управления, тот закачался на толстом электрошнуре, словно маятник.

Какое-то смутное, едва уловимое беспокойство разбудило Вольфа посреди тёплой московской летней ночи. Он открыл глаза. Спальню снизу до верху заливал серебряно-голубой лунный свет. Повинуясь неведомой силе, Вольф поднялся с постели. Луна притягивала, манила, обещала ответы на все вопросы. И только что-то тёмное, с обратной её стороны, мешало их получить. Он подошёл к настежь распахнутому окну. Маленькая полная Луна глядела на него своим единственным гипнотическим глазом. Появилось острое желание влезть на подоконник. «Нужно сделать лишь пару шагов. Ответы так близко», – услышал он голос в своей голове. «Не влезай, – предостерегал кто-то другой. – Ты никуда не улетишь. А просто разобьёшься». Несмотря на полусонное состояние, невероятным усилием воли Вольфу удалось удержать своё тело на месте. Он смог отвернуться от опасного окна. Присел на край подоконника, вытащил из лежащей на нём пачки папиросу, закурил. Жадно затянулся.

«Мама говорила, что в самом раннем детстве я страдал лунатизмом. Вылечила корытом с холодной водой, поставленным у моей кровати. Нога попадала в воду, и я просыпался… Видимо, всё повторяется снова. Опять нужно ставить корито… Что же меня в последнее время так мучает, какая неудовлетворённость грызёт?» Магические чары Луны развеивались, сонливость уходила, он пытался разобраться в своих переживаниях. В сознании всплыла реплика булгаковского председателя Акустической комиссии: «…всё-таки желательно, гражданин артист, чтобы вы незамедлительно разоблачили бы перед зрителями механику ваших фокусов… Разоблачение совершенно необходимо… Без этого ваши блестящие номера оставят тягостное впечатление».

«Вот оно что. Который уж год не могу забыть заключение, полученное из Института философии Академии наук СССР, в котором говорится, что в моих опытах нет ничего сверхъестественного, и что все их можно объяснить материалистической наукой… Ну, ладно, телепатию и гипноз, допустим, можно. А вот какой наукой объяснить мои предвиденья? Откуда мне стало известно, чем закончится Карибский кризис, и что первыми на Луну ступят американцы?.. Сталин даже правительственную телеграмму прислал в мае 45-го с благодарностью за точно названный мною день окончания войны… Меня изучать надо, а они не замечают…»

Вольф представил висящую в пространстве бесконечно длинную ленту киноплёнки, где каждый кадр – это день из жизни человечества. «Я каким-то образом умею перемещаться по этой ленте и рассматривать кадры, находящиеся далеко впереди или далеко позади от того места в истории, где в данный конкретный момент я пребываю. Может быть, всё на свете уже давно предрешено?»

Он мысленно попытался отправиться туда, откуда, как ему показалось, надвигалось что-то тёмное и зловещее. Переместился лет на тридцать-сорок вперёд. Но там некое неведомое невидимое существо, типа домового, своими волосатыми лапами сдавило, смяло, скрутило его до боли в сердце и в висках. И он вынужден был отступить от этого ада. И не заглядывать туда больше никогда. До самой своей смерти.

Со стороны орбитальная станция Skylab с пристыкованным к ней «Аполлоном» была похожа на вертолёт. Иллюзию пропеллера создавал комплект астрономических приборов со своими четырьмя длиннющими панелями солнечных батарей, образующими крест. «Ну, вылитый несущий винт геликоптера», – подумал Алан. Он висел в безвоздушном пространстве, ничем не соединённый со станцией. Это вот Оуэн Гарриот был связан с ней фалом, а Бин – абсолютно ничем. Миссия второй экспедиции подходила к концу, и сегодня экипаж занимался последним из запланированных экспериментов – испытывал ранцевую установку для перемещения в открытом космосе.

На спине у командира корабля располагался алюминиевый ранец со стальным шарообразным баллоном сжатого азота. К его ботинкам были прикреплены микродвигатели. А на подлокотниках находились ручки управления. Оуэн, выбравшись наружу из бокового люка шлюзовой камеры, одной рукой держался за поручень, а другой снимал Бина портативной кинокамерой. Джек Лусма, второй пилот, в это время был в помещении орбитальной станции. За испытаниями он мог наблюдать разве что через иллюминатор.

Самостоятельно летая в космосе, Бин наслаждался своими новыми возможностями. При помощи ранцевой установки он мог удаляться от станции на любые расстояния, он мог за считанные минуты долететь до какой угодно её части, он мог совершать такие повороты и перевороты, которые без этого замечательного приспособления астронавту были недоступны, а самое главное – ранец давал возможность ощутить непередаваемую радость свободного полёта, от которого просто дух захватывало.

– Как картинка? – спросил Алан. – Всё заснял?

– О’кей, босс. Лучше не бывает. Теперь вы – герой Голливуда. Правда, буквы «S» на груди не хватает. А так – высший класс. Ха-ха-ха!.. Ой!

«Какая ещё Машина? Что за фигня?» – подумал Артём.

Между тем трубка продолжала говорить. Теперь уже приятным женским голосом:

«Вы обратились в Центр Обслуживания Абонентов. Центр Обслуживания Абонентов исполняет следующие категории желаний. Деньги, золото, драгоценности – нажмите 1. Власть и титулы – нажмите 2. Слава, популярность – нажмите 3. Сексуальные забавы – нажмите 4. Азартные игры и игрушки – нажмите 5. Приключения и путешествия – нажмите 6. Наркотики – нажмите 7. Экзотические напитки – нажмите 8. Деликатесы – нажмите 9. Для связи с оператором – нажмите 0».

Голос, как в мобильном телефоне, был синтезированным, искусственным, механическим. Закончив перечисление, трубка добавила:

«Важное сообщение. В этом месяце самым популярным желанием является тур в Гонолулу на четыре недели. Выберите опцию “Приключения и путешествия”. Посетите земной рай». А затем начала повторять всё сначала: «Вы обратились в Центр Обслуживания Абонентов…» и так далее.

Прилетев из Стокгольма, он сразу же позвонил Аналитику.

Аналитик снова не ответил. Подсознательно сработал сигнал тревоги. Хет-трик живо представил свою голову в перекрестии оптического прицела. «Опять он меня наколол. Напрямую связался с американцами. И кого-то ещё взял в помощники. Теперь я ему больше не нужен… В последний раз всё называл меня Ваня, Ванечка, Ванюша. Старый педик!» Мобильный телефон с единственным занесённым в его память номером Хет-трик выбросил в урну. Из «Домодедова», взяв такси, прибыл не в Управление, а в «Альфа-банк». Там из индивидуальной ячейки взял пистолет Макарова. Ехать домой к Аналитику не имело смысла, поэтому он спустился в метро и отправился на Каширку, предварительно помотавшись по кольцевой линии, чтобы замести следы. На всякий случай.

Трясясь в вагоне, мысленно прокрутил подробности последней акции. Объект, сдав лондонскую агентуру, спрятался в Кардиффе. В усиленно охраняемой психиатрической лечебнице.

Англичане сделали ему пластику, поселили в люкс-палате и через неделю собирались перевезти в Ирландию. С новыми документами. А оттуда, скорее всего, в Канаду. Можно было устроить пожар, как в музее электротехники и средств связи, но он устроил потоп. При помощи лопнувших водопроводных труб и гипноза почти без проблем добрался до объекта, повесив предателя родины на проводе от торшера. Особенно запомнился момент, как объект обмочился. От страха.

Дверь ангара была заперта. Ключи, как это ни странно, подошли. Замки были не электронные, а простые, поэтому здесь подвоха он не ожидал. А вот саму дверь открывал с большой осторожностью – с обратной стороны могла стоять растяжка. Но нет, никаких неприятных неожиданностей Аналитик для него не приготовил. Удивило лишь то, что ещё недавно будучи пустым, ангар сейчас был чем-то забит под завязку. Какой-то бумагой.

Итак, что мы имеем? Есть телефонная будка. Английская. Прислана из Лондона. Есть отправитель, назвавшийся именем моего отца. Есть также кто-то, кто позвонил на радио и сделал заказ на поздравление. Некий Боб Клоуз. Понятно, что псевдоним. Понятно, что и Боб Клоуз, и отправитель – одно и то же лицо… Сто процентов, что это не Юрим. У него с деньгами негусто, работает в Вильнюсе дорожным строителем… Тот, кто отсылал будку, богат. Очень богат. Может быть, даже миллионер. Кому из миллионеров мира сего я писал письма? С кем контактировал? Ага… Флойдов исключаем сразу. Жадные до невозможности. Кроме не лучшего качества фотографий с автографами, я от них больше ничего не получил. У Ника Мэйсона, барабанщика, попросил для Клуба экземпляр его книги «Inside Out» – отказал.

Значит так. Королева Великобритании Елизавета Вторая. Потом премьер-министр Тони Блэр. Дальше. Президент EMI Стивен Ралбовски. Директор издательства Omnibus Press Крис Чарльзворт. Кинорежиссёр Алан Паркер. Музыкант, актёр, продюсер Боб Гелдоф. Художник-карикатурист Джерри Скарф. Дизайнер Сторм Торгерсон. Сценические декораторы: Марк Фишер и Джонатан Парк… Вот. Кого ещё я забыл? Из богатых, кажется, все.

Королева и премьер – маловероятно. Из оставшихся миллионеров теоретически будку мог выслать любой. Чисто теоретически… А имя моего отца? За деньги всё что угодно можно узнать. Хорошо. Но зачем тогда кто-то из них подогнал мне будку? И не просто будку, а телефонную будку, исполняющую желания?

Доллары оказались настоящими. Как и вино. Каннабис вроде тоже. Женщина была самая что ни на есть реальная. Приехала из противоположного конца города. Волосы, лицо, фигура, интеллект, пристрастия – всё полностью соответствовало моему заказу. Единственно, она вела себя так, словно частично потеряла память. Ей казалось, что мы с ней давно знакомы, но она не могла вспомнить, где и когда мы повстречались. Ладно.

Никогда не верил ни в какие потусторонние силы. А тут самое время начать. Потому что в голове не вмещается, каким образом будка так ловко исполняет желания… Возможно – фокусы, иллюзионизм, престидижитация. Что там ещё у нас? Нанотехнологии, голография, компьютерные трюки. Скорее всего. Участвую в розыгрыше, снимают скрытой камерой. Потом покажут на всю страну. Или на весь мир. Все перечисленные особы, так или иначе связаны с шоу. С реалити-шоу в том числе. Кто же из них кукловод?..

Изначально я не хотел вмешиваться в процесс. Думал, просто со стороны понаблюдаю. Переживу такие ощущения, которых никогда в моей жизни не было. Но вмешаться всё-таки пришлось. Сатаму, или правильнее будет сказать – Сатану, ликвидировал в бостонском аэропорту. А иначе как бы я попал на самолёт? Плюнул в него дротиком, когда он мочился в писсуар. А потом расстегнул ему штаны и на унитаз усадил, пусть посидит, пока его обнаружат.

Захват они начали точно по графику – в 8:14. Подкараулили, когда стюардесса пилотам кофе понесла. Сразу же её отпихнули, и двое в кабину ворвались. А третий, тот, что с бородкой, стюардессу за волосы схватил, сказал: «Всем молчать, никому не двигаться, – а потом добавил: – Аллах велик».

С лётчиками они быстро управились. И, как вышли из кабины, их лидер, Мохаммед Атта, резко поднялся с кресла и к штурвалу пошёл. А эти трое саудовцев в салоне остались, порядки наводить. Стюардесса пыталась вырваться, так тот, что с бородкой, ей в живот кулаком двинул. Тогда один из пассажиров вступиться за неё решил. Скромного вида такой, щупленький.

Убили они этого щупленького. Горло ему перерезали. Я не уловил, чем ему по шее полоснули, но, видимо, лезвием от бритвы. Его во рту спокойно пронести можно. И тут, как народ кровь увидел, все в движение пришли, а то сидели, словно мумии, – немая сцена в театре. Мужчины ругаться стали, дети плакать, а женщины выть. А одна, в зелёной кофте, так завизжала, что у меня даже уши заложило. Ну, думаю, началась потеха.

А потом из динамиков по внутренней связи объявление прозвучало. Мол, сидите тихо, и всё в порядке будет, возвращаемся в аэропорт. И через минуту снова: «Никому не двигаться. Если вы попытаетесь двигаться, вы подвергнете опасности и себя, и самолет». Ну, толпа немного приутихла. Кто молится, кто беззвучно слезу пускает. В 8:26, чувствую, самолёт разворот делает. То есть действительно на Нью-Йорк пошли.

На указателе было написано: SAN TROPEZ.

Потянулись сельские деревянные домики. На фоне одного из них я увидел молодую супружескую парочку – танцующих испанцев. На самом деле они не танцевали, а только делали вид, что танцуют. Поскольку танцевать им не позволяли туго натянутые верёвки, во все стороны идущие от их гибких тел. Концы верёвок были привязаны к колышкам, вбитым в землю. Как у туристической палатки.

– Что-то типа ныряльщика, – сказал я.

– Да. Там, на озере, был их сынок, – подтвердил Гримбл-Громбл.

У ныряльщика из воды торчали ноги, а круги от него не шли. Видимо, он давно нырнул, да забыл вынырнуть.

Зал взорвался овациями. Зрители хлопали, стоя. В знак уважения к человеку, который только что завершил своё потрясающее шоу. Расшитая блёстками рубашка, строгие тёмные брюки, театральные жесты признательности, обворожительная улыбка. Маг, волшебник и чародей, великий и непревзойдённый Давид Копперфилд. Собственной персоной.

Артём выключил запись, подумал: «Да, его фокусы впечатляют. Особенно поражают полёты. Задаёшься вопросом – как он это всё делает? Не зная секрета, складывается впечатление, что Копперфилд – современный старик Хоттабыч или джинн из лампы Аладдина. На самом деле – хорошо подготовленные сложные технические трюки. Ничего более. Это понятно. А вот что такое моя телефонная будка? Полный туман».

Артём посмотрел на приклеенную скотчем к обоям фотографию, вырезанную из British Style. Опершись о красную телефонную будку, ему улыбался Сева Новгородцев. Седые длинные волосы, на голове чёрный цилиндр, руки нагло всунуты в карманы потёртых синих джинсов, расстёгнутый чёрный пиджак, на лацкане – аляповатый белый крест, маленьким колечком соединённый с красной пятиугольной планкой. Общий посыл – «посмотрите на меня, какой я крутой, получил орден из рук коронованной особы, да я теперь небожитель, не меньше». Журнал вынес фото на обложку, внизу приписав: «Сева Новгородцев: Sax, Sex & Sixty Six».

«В этом наряде он больше похож на Безумного Шляпника из “Алисы в Стране Чудес”, чем на диск-жокея, – усмехнулся Артём. – …Раньше я действительно боготворил Севу. Ловил каждое его слово, смеялся над его антисоветскими шутками. По пятницам в полночь настраивал старенький VEF на Русскую службу Би-Би-Си, чтобы услышать “Рок-посевы”. Потом записывал передачи на магнитофон и распечатывал текст на пишущей машинке. Как только «железный занавес» рухнул, отправил Севе письмо. Он на самом деле реально помог мне в плане организации Клуба – сделал несколько передач по моим письмам. Но потом настал момент, когда я понял, что Сева, грубо говоря, никто, лишь ловкий мошенник. Он плохо знает историю Pink Floyd. Совершенно не вник в смысл альбома “Amused То Death”. Да и вообще, как оказалось, Новгородцев не очень-то любит рок-музыку. Он ведь джазист, саксофонист. А рок-музыка для него – это просто работа, а не настоящая привязанность. Так уж сложилась жизнь, что ему пришлось делать программы о роке. За двадцать лет не взять ни одного интервью ни у одного знаменитого рок-музыканта! Я бы на его месте уже пил чай с Полом Маккартни, а с Ричи Блэкмором в футбол играл… Да, на вид точно такая же будка, как у меня. Только вот моя явно от Копперфилда».

Артём перевёл взгляд с фотографии Севы на картину Сторма Торгерсона в рамочке по соседству. На картине были изображены два идола, «два истукана с острова Пасхи», как сказал Сашка Немец, смотрящие друг на друга глаза в глаза. И он сразу же вспомнил свой наркотический трип.

– Жили-были два брата-близнеца, – рассказывал гном. – Одного звали Виш Ю, а другого – Вё Хиа…

– Китайцы? – поинтересовался я.

– Местные. Сан-тропезцы… Один работал музыкантом, второй – бизнесменом. И оба однажды сгорели…

– На работе?

– Нет. На улице. Просто поздоровались, друг другу руки пожали и натурально загорелись. Рыжим пламенем. Сперва Вё Хиа полыхнул, потом – Виш Ю.

«Дети, которые приходят в ваши дома с ножами в руках, это ваши дети. Не я научил их этому. Вы научили. Большинство тех, кто пришли ко мне на старое ранчо, тех, кого я называю “семьёй”, – это отвергнутые вами… Я сделал для них всё, что мог, я поднял их с мусорной свалки, я дал им новые имена и сказал им: “В любви нет ничего плохого”… Я представляю собой лишь то, что живёт внутри всех и каждого из вас… Я никогда не ходил в школу, так и не научился толком читать и писать, я сидел в тюрьмах, поэтому остался неразвитым, остался ребёнком, в то время как ваш мир взрослел. И вот я вгляделся в то, что вы создали, и не смог этого понять… И если бы я мог, я бы выдернул сейчас этот вот микрофон и вышиб бы им ваши мозги. Потому что именно этого вы заслуживаете, именно этого… Разве является секретом тот факт, что музыка призывает молодых подниматься на борьбу с истеблишментом? Музыка говорит с вами каждый день, но вы глухи, немы и слепы, вы не способны воспринимать её. И ещё многое… Вот дети и бегут от вас на улицы – ив конце концов всё равно натыкаются на вас!

Я хочу, чтобы вы знали – в моём распоряжении весь мир. Если вдруг я выйду на свободу, я устрою такое, что убийство Шэрон Тэйт покажется вам детской игрушкой…»

Хет-трик прочёл текст, отложил в сторону распечатку, снял очки, сделал приличный глоток из пузатой бутылки дорогущего французского коньяка, закурил сигару, подумал: «В чём-то он прав. Если бы Гитлера в своё время приняли в Венскую академию живописи, то, скорей всего, и Второй мировой войны не было бы. Общество пожинает плоды своего равнодушия к отдельно взятому индивидууму. То же самое и в случае с Чарльзом Мэнсоном. Если бы социум позаботился о нём ещё в детстве, уделил ему должное внимание, то отказ продюсера The Beach Boys записать альбом с его музыкой не разозлил бы Мэнсона настолько, что он пошёл на такое зверское убийство. Его так называемая “семья” даже не посчиталась с тем обстоятельством, что люди, которых они зарезали как свиней, не имели к этому долбаному продюсеру никакого отношения – просто дом был именно тот, где он жил, и всё. А убивали они их, распевая песни The Beatles».

Хет-трик отхлебнул из горлышка. Коньяк заполнял каждую клеточку, растекался по телу, внося в него покой и умиротворение. Всунул в рот сигару, втянул в лёгкие сладкий, расслабляющий дым. Нервы чуть-чуть успокоились. Но страшная картинка всё так же стояла перед глазами.

«Зачем мне надо было туда ходить? Шестнадцать колотых ран в беременной женщине. Беременной на девятом месяце. Жуткое кровавое месиво. А какая Шэрон была красивая! Может быть, у меня тоже, как у этого грёбаного маньяка Мэнсона, устраивающего вместо мирных демонстраций ужасные казни ни в чём неповинных граждан, нелады с психикой? Пощекотал себе нервишки, называется! Что теперь? Осталось только в фашистских концлагерях побывать и на средневековых пытках поприсутствовать. “Молот ведьм” на практике изучить».

Вакханалия достигала своего апогея. Семьдесят восемь обнажённых девушек (брюнеток, шатенок, блондинок), упившихся вином и шампанским и нанюхавшихся наркотика, уже потихоньку стали разбиваться на пары и прямо на траве заниматься лесбийской любовью. Отдельные, особо уторчавшиеся, занимались любовью втроём, вчетвером, а то и вшестером. Только ноги в белых гольфах и чёрных лёгких кроссовках выглядывали из груд шевелящихся тел. А на газоне то тут, то там валялись брошенные белые велосипедные шапочки.

Фредди, сперва появившийся в образе королевы Англии, а потом избавившийся от жаркой горностаевой мантии и парика и превратившийся в японскую гейшу, теперь скинул с плеч и расшитое цаплями кимоно, оставшись лишь в стрингах. Правда, золотая корона опять красовалась на его буйной персидско-индийской головушке. Кокетливо улыбаясь, он заигрывал с огромным нигерийским негром, одним из тех, кто, изображая рабов, три часа тому назад вынесли его на носилках к восторженно кричащей толпе. Ещё один негр, комплекцией поскромнее, чем его сотоварищи-носилыцики, постоянно торчал у Меркьюри за спиной, обмахивая его страусовым опахалом.

Помимо семидесяти восьми велогонщиц (видимо, их количество соответствовало году на календаре), присутствовало девятнадцать трансвеститов, тринадцать карликов, столько же монашек и семь факиров. Плюс я, изображавший из себя официанта. И не только изображавший, но и реально подносивший присутствующим хрустальные бокалы, до краёв наполненные шампуниевоподобными жидкостями.

Китайские фарфоровые тарелки с едой на столиках в пёстрых шатрах были опустошены, вино и шампанское выпиты, исполинский торт (в виде пениса-велосипеда) со взбитыми сливками, шоколадом и марципанами съеден, белый порошок с серебряных подносов вынюхан. Все фокусы факирами были продемонстрированы, все фейерверки запущены. Единственно, музыка никак не могла умолкнуть, снова и снова через колонки проигрывалась одна и та же песня – «Bicycle Race».

Пора было уходить. Обстановка складывалась взрывоопасная. Тем более что карлики, так же, как и я, выступавшие в роли официантов и угощавшие гостей чистым колумбийским кокаином, и сами основательно расширили себе сознание и как-то странно на меня поглядывали своими осоловевшими глазками – того и гляди навалятся гурьбой, не отобьёшься. Некоторые из них уже начали снимать с себя камзолы, сплошь усыпанные перламутровыми пуговицами, и разминаться. Я представил, как они набрасываются на меня и острыми чёрными коготками до крови расцарапывают мою белоснежную рубашку. По-моему, они заподозрили во мне переодетого журналиста.