В номер включены фантастические произведения: «Кафа (Закат земли)» Геннадия Прашкевича (окончание), «Ночь в кругу семьи» Дмитрия Тихонова, «Роззи» Константина Ситникова, «Ищи меня» Натальи Анисковой и Майка Гелприна, «Без особых претензий» Сергея Соловьева, «Портал на Релагу» Федора Береснева, «Страж» Владимира Марышева.
Колонка дежурного по номеру
Зря фантастика не верит в Провидение. В истории земной фауны находится факт, подтверждающий наличие воли и цели. Вспомним Четвертый день творения:
«И сказал Бог: да произведет вода пресмыкающихся, душу живую…»
Это закат палеозоя, миллионов 285 лет тому назад, т. н. пермь. Рептилии оккупировали Пангею – тогда единственный материк – и, терроризируя лягушек, превратились в господствующий класс.
Новые существа были очень разные, но сделаны – фактически все – кое-как. Главное – ужасный внешний вид.
Однако вскоре выделился и круто приподнялся вооруженный отряд наиболее симпатичных – зверообразные, а в его составе – подотряд зверозубых: горгонопсы. Ударение на слоге предпоследнем, – а жаль! Потому что эти модели создавались явно с перспективой последующего превращения. Их утеплили (кое-кого – чуть ли не натуральной шерстью), снабдили вторичным нёбом (а не как поначалу: либо глотай, либо дыши, а задумчивый обречен), даже потовыми железами, почти доходило уже и до молочных.
1. Истории Образы Фантазии
Краткое содержание начала повести Геннадия Прашкевича «Кафа (Закат Земли)»
Наркому Николаю Ежову становится известно, что в Ленинграде, на Охте, возле дачного дома инженера Мстислава Сергеевича Лося, произошел направленный взрыв чудовищной силы-землю выбило канавой размером в два метра глубиной и шириной. При этом сам дом совершенно не пострадал…
Такое взрывчатое вещество очень бы пригодилось Советскому Союзу в борьбе с врагами. Для изготовления боевых ракет.
Однако сам инженер исчез, а его вероятных помощников А. Гусева и Е. Полгара уже успели осудить за вредительство и отправили отбывать наказание на Колыму. Еще при Лосе жила немая девчонка по имени Кафа с кожей синюшного цвета, отданная после исчезновения Лося в детдом…
Ежов вызывает к себе лейтенанта Рахимова, который занимался расследованием происшествия, и командирует его тайно искать осужденных. Прибыв в Магадан, Рахимов начинает розыски, но нужный ему з/к Гусев, вроде бы имевший в прошлом сношения с Марсом, кажется, уже умер. А вот з/к Полгар, кажется, еще жив. И надо встретиться с ним…
Геннадий Прашкевич
Кафа (Закат Земли)
Повесть
[1]
«В качестве кого работает – лесозаготовка.
Отношение к труду – плохое, симулянт.
Сколько проработано дней – инвалид.
Участие в культурно-воспитательной работе – не допускается».
Счастливый критянин
«…на сапоге бога Шамаша сидел жрец Таху.
Он всегда появлялся незаметно – из-за мраморных колонн, со стороны черной горы, тяжело рассевшейся от подземных толчков. За обрушенными стенами Полигона необычные плоские машины окружали новое, уже подготовленное к полету металлическое яйцо. Влажный воздух струился, мрел, колебался, отдельные детали расплывались, казались нечеткими, земля подрагивала, машины ползали, как ленивые черепахи, вокруг решетчатых ферм. Если подойти ближе, можно было увидеть больше, но не подойдешь: вблизи стен, даже обрушившихся, все еще действовала
другая
сила. В первые годы, когда война с морскими народами шла еще на далеких территориях Ливии и Египта и рабов доставляли в Кафу почти каждый месяц, свободные аталы придумали особенную игру. Черные и смуглые рабы, обгоняя друг друга, должны были достичь каменной стены Полигона. Тому, кто этой стены достигнет, обещали свободу. Сделавшие ставку подолгу обсуждали шансы каждого раба. Всех интересовало, как победители распорядятся обретенной ими свободой. Накручивая тренировочную скакалку, рабы отмалчивались, сумеречно улыбались. Они ничего не знали о
другой
силе, но чувствовали опасность. Находились такие, впрочем, что после победы собирались осесть где-нибудь на тенистом склоне черной, пусть и трясущейся, горы или перебраться подальше от города – к морю, где на береговых клиньях жирной земли можно выращивать овощи. Конечно, для тяжелых работ нужны рабы, но победителю они полагались. Находились и смутьяны, это само собой. Они и на родине, наверное, всегда говорили о несправедливости, грозный взгляд Шамаша их не останавливал. Они до смерти пугались Хранителя бездны, но все равно говорили о несправедливости. Если мы не добежим до стены, говорили они, нас убьет охрана, а если мы коснемся стены, нас убьет
другая
сила. Это несправедливо, утверждали они. Солнца для нас нет, женщин нет, вкусной еды нет – и добежать до свободы нет возможности.
“Я – вчера. Я знаю завтрашний день”.
Критянин застонал, и жрец подтвердил: “Ты ликуешь”.
Солнце падало между каменными колоннами, мерцало на зеркальной поверхности Бассейна, играло на выпуклостях кое-где потрескавшихся карнизов, изукрашенных золотом, серебром, орихалком. С верхней площадки Большого храма широко, как ниоткуда, открывалась столица аталов. Разрушенная, дымная, плоская. В некоторых местах густой дым отрывался от огня и плавал в воздухе сам по себе.
Синяя трава
Синюю девчонку Кафу отыскали в январе – на дальней командировке.
Даже названия не было у командировки, обозначалась простым номером.
Автодорога – трасса – от Магадана уже в тридцать восьмом вытянулась почти на тысячу километров, но последние пять лейтенант Рахимов шел пешком. Все было занесено снегом. Два вооруженных стрелка вывели его на ободранное ветрами плечо сопки, указали на упрятанный внизу среди скал приземистый домик: «Дальше сам, лейтенант!»
В общем, добрался до указанного домика.
Птенцы Шамаша
«…толклись рабы. Те, наверное, кому поручалось разгонять сумасшедших, осматривать руины, догадываться по запаху, не завалило ли кого обломками. Самые верные. Любой мог умереть за хозяина, им вместо морских ежей выдавали иногда свежую рыбу. Смрад влажно и душно окутывал руины Кафы, со стороны гипподрома, как из разверстой пасти, тянуло серой, удушьем, пакостью.
“Когда станешь моим рабом, уйду”, – сказал Хипподи.
“А куда уйдешь?” – покивал критянин.
“В горы, в горы уйду”.
“Но там мохнатые”.
Пропуск в будущее
Проснулся лейтенант в темноте.
Тихо. Не видно ничего. Огонь в печке угас.
Окликнул: «Пугаев!» Из темноты никто не ответил.
Лейтенант толкнул дверь своей (пугаевской) каморки, вошел в холодную темноту. На ощупь вздул огонь, засветил свечу. Колеблющийся свет упал в один угол, потом в другой – на нары, пустые, с брошенным на них ненужным тряпьем. Позвал громче: «Зазебаев!» Тогда из кухоньки из темноты смутно выдвинулся темный человек, запахло землей, тлелым навозом.
Дмитрий Тихонов
Ночь в кругу семьи
Рассказ
Никодим уже начал всерьез подозревать, что пару минут назад выбрал не тот поворот, когда впереди наконец показались наполненные желтым теплом прямоугольники окон. Свет фар мазнул по зарослям крапивы, выхватил из мрака покосившийся забор, уперся в припаркованные у самого крыльца машины братьев. Никодим, как и следовало ожидать, приехал последним. Он заглушил двигатель и вышел из машины, поднялся по скрипучим ступенькам, опираясь рукой о стену. Застыл перед дверью, такой же древней и изношенной, как и весь дом, не в силах заставить себя постучать. Они наверняка слышали, как он подъезжал, знали, что он уже здесь, и не было никакого смысла торчать на крыльце, чувствуя длинные, холодные пальцы ночи за воротником. Но решиться на этот последний шаг оказалось трудно – внутри, в уютных комнатах, кисло пахнущих старыми коврами, его не ждало ничего хорошего.
Позади раздался шорох. Никодим вздрогнул и обернулся, хотя прекрасно понимал, что для серьезных опасений время еще не пришло. Несколько мгновений вглядывался он в сплошную черноту за стволами яблонь, полукругом стоявших вокруг крыльца, потом вздохнул и, вновь повернувшись к двери, несколько раз ударил костяшками пальцев в посеревшую от времени доску.
Ему открыла сестра. За пять с половиной лет, прошедших со дня их последней встречи, она сильно постарела: на худом загорелом лице заметно прибавилось острых углов и неровных, подрагивающих линий, в коротко остриженных волосах серебрилась проседь. Но широкая коричневая юбка и выцветшая кофта, казалось, были те же самые, что и пять лет назад.
– Приехал, – прошептала она, встретившись с ним взглядом. – Здравствуй, Никодим.
– Здравствуй, Вера, – он заставил себя улыбнуться, хоть и чувствовал, что получается неискренне. – Как вы тут?
Константин Ситников
Роззи
Рассказ
Ольга позвонила в половине десятого. Иван сидел в баре и пил шнапс. Перед ним стояло пять стаканчиков, и четыре из них были уже пусты.
– Пупсик, я соскучилась. Ты совсем забыл свою киску.
– Всё зависит от тебя. Ты нашла мне кого-нибудь?
– Ну пупсик! – заныла она. – Сейчас лето, все разъехались. Но я обязательно что-нибудь придумаю. Ты мне веришь?
Наталья Анискова, Майк Гелприн
Ищи меня
Рассказ
Возможно, мы умирали в Лондоне от чумы. Возможно, защищали от ирокезов форт на берегу озера Делавэр. Или несли по улицам Парижа камни из стен Бастилии. Очень даже возможно. Я ведь тоже не всё знаю.
1. 1918-й
Ветер пел свою заунывную песню, бросал изредка в стекло пригоршни снежной крупы. Свеча медленно оплывала на столе. Огонек вздрагивал, и по стенам комнаты метались тени.
Зина теснее прижалась к Алексу и натянула повыше одеяло.
– Замерзла, родная?
– Немного.
Холодной и голодной выдалась зима восемнадцатого года, и немудрено было замерзнуть в нетопленом Петрограде. С домов по приказу новой власти содрали вывески, и на месте огромных золоченых кренделей над булочными, ножниц над портняжными мастерскими, рогов изобилия над бакалейными лавками зияли грязные некрашеные пятна. С прилавков давно исчез хлеб, вернее, осталось два его сорта: «опилки» – рассыпающийся, с твердыми остьями – и «глина» – темный, мокрый, с прозеленью. Топили только в общественных зданиях и комитетах. В квартирах же поселились печки-буржуйки, которым скармливали мебель, подшивки журналов, книги. По улицам ходили матросы в пулеметных лентах, с бешеными глазами. Новая власть изымала излишки: комнат, ценностей, одежды и обуви. Казалось, город полнится неутолимой тоскою и злобой.
2. 1945-й
Первый лейтенант военной разведки США Фил Бенсон, подперев кулаками подбородок, задумчиво разглядывал перебежчика. Впрочем, его и перебежчиком-то нельзя было назвать. Бегут к врагу, а США и СССР пока что союзники. Правда, неизвестно, надолго ли: война подходит к концу, и кто знает, как сложатся отношения после капитуляции Германии.
Бенсон кивнул переводчику и приступил к допросу.
– Имя, фамилия, возраст, воинское звание.
– Пётр Андреевич Горюнов, 1918-го года рождения, рядовой.
– С какой целью вы дезертировали?
3. 1997-й
Солнце пекло немилосердно, зной забирался под тенниску, выбивал пот, томил. До селения от Бангалора добирались двое суток, и Ленни к концу пути уже проклинал и разбитые чавкающие грязью дороги, и барражирующих настырных мух, и невозмутимо пасущихся священных коров.
– Долго ещё? – сердито спросил он провожатого.
– Совсем недолго, сагиб.
Ленни сплюнул в сердцах. За лишние пять-десять долларов малый, наверное, станет называть его магараджей.
В селение прибыли к вечеру, когда зной немного спал. Учитель Шивкумар Марас жил в белёном приземистом строении, ничуть не отличающемся от соседних – такого же нищенского вида – хибар. Он ждал визитёра на пороге, Ленни, ожидавший увидеть ветхого старца, едва не присвистнул от удивления. Учителю было на вид лет сорок, столько же, сколько ему самому.
4. 2000-й
Утром я заплела две косы и шастала по комнате, как молодая скво. Для полной гармонии не хватало только Гойко Митича. Соседки уже разъехались на каникулы, а у меня только вчера закончилась поденщина в универе – летняя практика на кафедре романо-германских. Чай плескался в желтой кружке, за окном неспешно раскалялся день. Я быстренько собралась и глупой газелью поскакала в библиотеку – к ближайшему выходу в Интернет. В почтовом ящике ждало письмо – от Ленни.
Дома, под Борисовом, с Интернетом было не очень. Точнее, его почти не было. В одиннадцатом классе, набравшись наглости, я заявилась в учительскую и попросила: мол, не позволите ли поискать материалы для реферата по истории.
– Яночка, в этом Интернете чёрт ногу сломает! Ищи, золотко, если сумеешь, – напутствовала меня завуч.
С чёртом она, конечно, преувеличила – всё было интуитивно понятно. И я начала искать хоть что-нибудь о том, что снилось по ночам, сколько я себя помню.
И нашла. Репродукцию картины – с уходящей в облака лестницей, с двумя парами на ступеньках. Я смотрела и глазам не верила – так мне и снилось, в мельчайших деталях. На странице была ещё статья на пару сотен строк и фотография мужчины лет сорока. Мужчину, удивительно похожего на Питера О’Тула в роли Лоуренса Аравийского, звали Lennart Beard. Надо сказать, к сэру Питеру я всегда относилась с трепетным пиететом.
