— Тут дело в волшебстве, — сказал Сандерс. Он щелкнул кольцом пивной банки и отпрянул, когда сквозь щель, шипя, поползли хлопья пены. — Вот дрянь…

После Мелвин не мог сказать, когда началась эта история — в тот субботний вечер в конце августа или тридцать лет назад. А может, и сто. При желании можно найти еще с десяток отправных точек, но Мелвин склонялся к тому, что завертелась она после таинственных слов Сандерса. С чего он тогда заговорил о волшебстве, так и осталось загадкой.

Они сидели за столиком уличного кафе на центральной площади Порт-Корвета и пили пиво, приходя в себя после озвучки «Суперкротов». Местное пиво оказалось самым действенным средством успокоить расшатанные нервы.

Заставить пластилиновых кукол говорить не легче, чем их сделать или научить двигаться. Полдня работы, три минуты экранного времени, и Мелвин чувствовал себя выжатым досуха, словно его пропустили сквозь пресс для глажки белья. Реплики Полковника Блюма и Леди Сью намертво отпечатались в соответствующих долях мозга. Полбанки назад Мелвин не сомневался: стоит кому-нибудь поблизости сказать: «Мне кажется, я слышу подозрительный шорох…» или «Осторожно, картошка!», — и все обернется катастрофой.

Погода в тот вечер выдалась прекрасная, на небе ни облачка. Солнце катилось к закату; небо за плоскими крышами муниципалитета и почтового управления отливало густыми оттенками лилового и синего и поблескивало, словно глянцевая бумага. Краски неряшливо стекали к горизонту, будто над головой расплескали акварель. Как помнил Мелвин, подобные выходки характерны для стиля Джеймса Уистлера. Только импрессионизм природы выглядел трогательнее любой из работ художника и настраивал на спокойный, если не сказать — умиротворяющий лад. Капуста, собака Мелвина, должно быть, чувствовала это и тихо посапывала под столиком.