Конь тревожно прядал ушами. Находясь в стойле за двумя рядами толстых стен, закрытый на пять замков, он тем не менее ощущал беспокойство. Коня томило тревожное ожидание перемен. Это чувство впервые посетило его в тот день, когда на покрытом сочной травой выгоне появился закутанный в плащ человек с могучим торсом. Лицо незнакомца скрывала маска того же черного, что и плащ, цвета. Человек внимательно осмотрел коня, полюбовался его легким шагом, провел ладонью по слегка подрагивающему крупу с шелковистой черной кожей и одобрительно кивнул. После этого он бросил склонившемуся в низком поклоне пастуху, который ухаживал за конем:

— Хорош. Даже более чем хорош. Это будет мой конь. Отныне зовите его Черной Стрелой.

Конь не понял смысла произнесенных человеком звуков, но почувствовал, что понравился незнакомцу. Это должно было бы обрадовать самолюбивого скакуна, однако в его сердце возникло иное, странное чувство. От незнакомца исходила некая холодная сила, которая заставляет дрожать и людей и животных. Такой человек не может быть другом. Такой человек может быть только хозяином — заботливым, но бессердечным.

Конь же нуждался в друге. Он думал о друге, нервно перебирая копытами и вслушиваясь в играющую неясными шорохами тишину.

В друге нуждался и человек, перелезавший в этот миг через дворцовую стену. То был кочевник-скиф, молодой годами и мужественный сердцем. Несколькими днями раньше он участвовал в лихом налете на шедший с юга караван. Искателей приключений было пятеро. Их, отважных до безрассудства, не остановило даже то, что караван, перевозивший драгоценный фарфор и дорогие благовония, сопровождал многочисленный отряд хорошо вооруженных воинов. Застигнутые врасплох охранники валились из седел, пораженные меткими выстрелами. Вскоре их число уменьшилось наполовину — лишь тогда опомнились защитники каравана. Вспыхнул бой, перевес в котором был не на стороне нападавших. Потеряв двух товарищей, зарубленных кривыми, остро отточенными мечами, разбойники бросились наутек. Двое из них были настигнуты и погибли, последнему повезло. Вонзившаяся в шею его коня стрела повергла бедное животное на землю, а перелетевший через голову скакуна скиф рухнул в заросли колючих кустов, какими изобилуют пологие песчаные склоны. Падение оглушило его, но боль от вонзившихся в тело колючек привела в сознание. Раздирая одежду и обветренную степными ветрами кожу, беглец забрался в самую гущу зарослей и затаился там. Охранники стреляли вслепую, не достигли цели, а попытаться отыскать разбойника они не решились, ибо уже имели возможность убедиться, что его стрелы никогда не летят мимо. Воины вскоре ушли, но беглец, опасавшийся ловушки, просидел в убежище до самых сумерек и лишь тогда выбрался из зарослей, добавив к старым царапинам с десяток свежих.

Солнце…

Огромный раскаленный шар висел точно над головой человека, высасывая последние остатки живительной влаги. Измученный конь медленно переступал копытами по песку. И человека и животное мучили накопившиеся за три дня непрерывной скачки усталость и раны, но более всего жажда. Жажда…

— Пить!

Губы выдавили это сладкое слово, и Скилл очнулся. Пить! Он мог думать лишь об этом. Живительная прозрачная влага. Он мог думать лишь о ней. Последний раз он и его конь пили два дня назад в оазисе Мазеб. Там-то их и настигли рыжебородые стражники бога зла Аримана.

Когда засвистели стрелы, спугнувшие мирных купцов, что остановились напоить верблюдов, Скилл в мгновение ока вскочил на спину Черного Ветра. Левая рука привычным движением выдернула из горита лук, правая — стрелу, и один из врагов рухнул с коня, схватившись руками за пробитое горло. Мгновение — и вторая стрела сбросила наземь еще одного рыжебородого. Затем полетела третья стрела…

Оставив Тенту и Черного Ветра возле укрытого меж финиковыми пальмами источника, Скилл направился к темнеющим неподалеку каменным глыбам, покрытым кустарником и редкими деревьями. Необходимо было осмотреться, а если повезет, подстрелить какую-нибудь добычу. Прежде проблема питания не волновала его. Гораздо важнее, чтобы был сыт Черный Ветер, скорость ног которого напрямую зависела от наполненного желудка. Скилл вполне мог довольствоваться куском черствой лепешки и глотком воды или вина. Кусок мяса был в его понимании роскошью, без которой вполне можно обойтись. Но теперь на его попечении оказалась девушка-нэрси, привыкшая к сытной, более того, изысканной пише.

Тента доставляла Скиллу достаточно много хлопот, но он не мог не признать, что ее общество имело и весьма приятные стороны. Благодаря ей ночи стали куда короче. Кроме того, Скилл использовал нэрси как летающего дозорного. Вначале он опасался, что пленница воспользуется первым подходящим моментом и сбежит, но вскоре понял, что Тента не слишком рвется на свободу. Видно, общество Скилла устраивало ее куда больше, чем оргии с подземными людьми да обременительная служба Ариману. Убедившись, что нэрси не попытается бежать, скиф развязал ее и предоставил полную свободу действий. Утром и вечером — днем нэрси не летали из-за палящих лучей солнца — она парила в небе, облегчая жизнь Черного Ветра, а заодно обозревая окрестности, так как Скилл опасался погони.

Из рассказов Тенты выяснилось немало интересных подробностей относительно женщин-нэрси и подземных существ, которых девушка именовала харуками. Она рассказала Скиллу, что харуки используются Ариманом для разного рода темных дел — убийств, похищения людей, грабежа купеческих караванов. Иной была роль нэрси, которые служили в качестве летающих курьеров, шпионов, а также ублажали гостей Аримана.

Бог зла предстал пред Скиллом почти человеком, в чем-то всемогущим, а в чем-то уязвимым, не чурающимся вполне людских интриг и слабостей. Скиф узнал, в частности, что Ариман неравнодушен к совсем юным девушкам и харуки периодически похищают их по его приказу.

Тента поведала, что стала нэрси не так уж давно. Кем она была раньше, девушка не помнила. Ее воспоминания ограничивались днем, когда рыжебородые слуги Аримана напали на купеческий караван и захватили ее в плен. Тента помнила горячий потный круп коня и крепкие руки, бесцеремонно сбрасывавшие ее на вечерних привалах. Плененная девушка приглянулась владыке тьмы, а еще больше его гостю — магу Заратустре. Желая сделать приятное магу, Ариман уступил ему Тенту с условием, что тот вернет девушку не позже, чем через луну. Рассказывая о времени, проведенном у мага, Тента с некоторым самодовольством заметила, что Заратустре было жаль расставаться с ней, но он побоялся разгневать бога зла, которому не составляло труда испепелить своего врага взглядом.

— …Напали разбойники. Я отчаянно бился с ними, но их было слишком много, и мне пришлось спасаться бегством. И когда дорогу мне вдруг преградила горная река, я, не задумываясь, прыгнул в воду. Быстрое течение принесло меня прямо к вашему селению… — Скилл прервал рассказ и перевел дух.

Он сидел в небольшой глинобитной хижине на окраине арианского селения. На плечи скифа был накинут потертый дехканский халат, а его одеждой занималась дочка хозяина. Она же позаботилась о луке, тщательно осушив его и смазав бараньим салом. Скилл пробежал пальцами по ослабшей тетиве и подумал, что ее придется перетянуть. Он вновь вспомнил, что приключилось с ним накануне, и на его коже выступил холодный пот. Лишь чудо или горячие мольбы матери спасли ему жизнь минувшей ночью. Когда под ногами разверзлась земля, расколотая лучом Аримана, Скилл подумал, что пришел конец. Впрочем, такой жизненный финал устраивал его куда больше, чем перспектива быть рассеянным по горам через желудки людоедов дэвов. Об этом Скилл успел подумать, пока падал вниз, с самодовольством отметив, что сердце не дрожит в предчувствии смерти.

Однако судьба и в этот раз пощадила его — он рухнул не на скалу, а в довольно глубокую горную реку. Падение оглушило Скилла, но ледяная вода мгновенно привела в чувство. Бешено работая руками и ногами, он вынырнул на поверхность и подплыл к берегу в надежде найти расщелину или древесный корень, за которые можно уцепиться, а затем выбраться наверх. Но тщетно. Стены каньона были ровны и столь гладки, что казались отполированными. Темнота и водяная взвесь делали их обманчиво расплывчатыми, мешая точно определить расстояние. Вода с огромной скоростью несла Скилла по каменному желобу. Ему пришлось оставить мысль немедленно выбраться из реки и сосредоточить все усилия на том, чтобы сделать свое вынужденное плавание как можно более безопасным. Изменчивое течение то и дело швыряло скифа на извилистые стены каньона. Скилл изо всех сил отталкивался окоченевшими руками от мокрого камня, и река несла его дальше. Это было поистине адское путешествие!

Наконец река сделала резкий поворот и вынесла беглеца на просторы равнины. Стремительный прежде бег ее замедлился. Едва шевеля непослушными конечностями, пловец подгреб к берегу и попытался взобраться наверх, что удалось ему сделать лишь с третьей попытки. Совершенно обессиленный, Скилл рухнул на пожухлую траву и провалился в беспамятство. А звезды равнодушно смотрели на смуглое избитое тело.

Возвращение в реальность было не из приятных. Руки и ноги не слушались. Тело болело так, словно его пропустили через мельничные жернова. В голове шумело. С огромным трудом Скиллу удалось встать на четвереньки, а затем принять вертикальное положение. Он осмотрелся по сторонам и заметил невдалеке макушки крыш небольшого селения. Стены, хозяйственные пристройки и заборы совершенно утопали в тумане. Скиф тяжело вздохнул и, пошатываясь, побрел туда, откуда уже несло запахом свежевыпеченных лепешек. Там было тепло. Там была жизнь.

И вспыхнул яркий свет…

Скилл зажмурил глаза и почувствовал, как его частички вновь собираются в единое целое, принимая облик тошего, иссеченного шрамами и невзгодами скифа. Как только образ был завершен до конца, Скилла невежливо уронили на нечто твердое, что при ближайшем рассмотрении оказалось мраморным полом.

— Хорошо, что необъезженные скакуны научили меня падать! — пробормотал скиф, приземляясь на все четыре конечности.

Спустя мгновение он стоял на ногах и попытался нащупать лук. Однако ни лука, ни акинака, ни мешка с золотыми монетами не оказалось. Как, впрочем, халата и прочих предметов одежды. Скилл был в чем мать родила. Чтобы переварить подобное унижение, потребовалось время. Затем кочевник поднял глаза и осмотрелся. Хватило одного взгляда, стремительно обежавшего вокруг, чтобы понять: было бы лучше, если б он остался в оазисе Сфинкса. Там имелся всего один противник, и тот если честно признаться, порядочная мямля; местное общество выглядело куда серьезнее.

Из огня — в полымя. Да еще в какое полымя! Скилл попал в Чинват — судилище над душами мертвых. Об этом было нетрудно догадаться, рассмотрев помещение и присутствующую в нем публику.

Четыре огромных существа, о которых не хотелось думать, что они имеют что-то общее с людьми, привязывали истошно кричащего сотника-мидянина к стальным кольцам, вделанным в перекладины огромного креста из черного камня. Мидянин пытался отбиваться, хотя уже понял, что это бесполезно. Существа были слишком сильны, чтобы человек мог совладать с ними. В их гибких стальных мышцах таилась не просто сила — непостижимая человеческому рассудку мощь. Несколько мгновений назад сотнику довелось стать свидетелем того, как один из четверых его врагов небрежным ударом кулака развалил надвое каменную плиту, мешавшую ему пройти. Несмотря на это, человек продолжал сопротивляться с тем отчаянием, которое присуще существам, предчувствующим смерть. Он извивался, пытаясь вырваться; когда же руки оказались прикреплены к кольцам, пробовал отбиваться ногами; и, лишь убедившись, что все его усилия тщетны, обмякнув, повис на сковывающих его запястья и щиколотки цепях. Он проиграл.

Существа поняли, что пленник смирился со своим поражением. Придирчиво проверив надежность оков, они вышли, оставив человека наедине о самим собой. Когда отзвуки тяжелых шагов растворились в толще каменных стен, мидянин поднял голову и огляделся.

Помещение, в котором он очутился, оказалось просторным, но лишь относительно. Протяженность его извилистых стен могла поспорить с периметром ападаны — главной залы — царского дворца в Персеполе, но потолок был непомерно низок. Он буквально нависал над головой, ломая всякие представления об архитектурных законах, отчего помещение походило на пещеру или темницу. Однако пещерой оно, скорее всего, не являлось: пол и потолок выглядели идеально ровными, а стены хотя и извивались, но несли в своих линиях ту законченность, которая определяет границу между хаосом первозданного и гармонией подчиняющегося канонам форм. Для темницы оно было слишком просторно, а кроме того, здесь имелся свет. Он лился узкими скупыми струями из трех аркообразной формы отверстий-окон, проделанных в стене слева. Все помещение покрывал однородный темный материал, цвет которого колебался от серого — таким был пол — до фиолетового на стенах, плавно переходя в пурпур грозно нависающего свода. Сочной окраской покрытие походило на отполированный гранит, но она распределялась неестественно равномерно, из чего пленник сделал вывод, что этот материал гранитом все же не является.

По долгу службы мидянину приходилось не раз и не два иметь дело с самыми разными камнями, которые использовались для отделки роскошных дворцов парсийского царя. Причиной его нынешних неприятностей в какой-то мере и был камень. Царю донесли, что в далеких восточных горах найдены необыкновенной красоты кристаллы, своим блеском и игрой превосходящие даже алмазы, которые привозили купцы из-за Инда. Два десятка воинов во главе с сотником отправились на поиски неведомых камней. Невероятно, но посланцам удалось обнаружить их. Сотник купил у неведомых варваров три десятка переливающихся, правильной формы кристаллов. Желая поскорее обрадовать владыку драгоценной находкой, мидяне возвращались домой горной дорогой, которая была почти втрое короче традиционных караванных путей. Про эти места ходили недобрые слухи, но что может устрашить двадцать отчаянных парней, вооруженных луками и острыми кривыми мечами, парней, которых ожидает впереди щедрая награда! Взяв проводника, отряд двинулся по узким скалистым тропам. На исходе второго дня пути мидяне попали в засаду.

Сотник ничего не знал о судьбе своих воинов, потому что в самом начале схватки брошенный со скалы камень угодил ему в голову и лишил чувств. Впрочем, он мог считать происшедшее не засадой, а обычным горным обвалом, но, придя в сознание, обнаружил себя в этом гигантском мрачном помещении в руках четырех ужасных существ, чьи лица походила на застывшие, подернутые тленом маски.

В горах смеркается рано. Блекнущие лучи еще скользят по лысым, изъеденным трещинами вершинам, а на кряжистые склоны уже опускается тень. Вначале робкая, серая, она постепенно набирает силу, вливая в себя черноту подступающей ночи. И горе тому, кого сумрачная тень застигнет в пути. Странник, не успевший засветло найти место для ночлега, почти наверняка обречен погибнуть. Горы сожрут его, особенно если речь идет о скалистых отрогах Дрангианы.

Вряд ли в мире есть место более суровое и неприветливое. Острые пики вздымаются к небу, подобно отточенным мечам, и столь же резко падают вниз, расползаясь у самого основания коварными осыпями и пропастями, некоторые из которых, как уверяют старики, соединяют солнечный мир с мрачным царством Аримана. Смерть грозит всякому, кто волею судьбы попадет в эти горы. Здесь царят ветер и холод, рука об руку убивающие все живое. Плотные тучи, навечно повисшие на пиках, заслоняют собой солнце, препятствуя его животворным лучам оплодотворить скудную землю. Потому-то в этих краях почти нет растительности. Лишь ядовитые лишайники да редкие колючие стебли неприхотливых трав, на которые позарится разве что верблюд. Но верблюды не появляются в этих краях.

Двое странников, державшие путь на запад, в земли парфян, хорошо знали о коварном характере гор. Им не раз случалось бывать здесь раньше, неся на плечах тяжелые тюки с товаром. И потому они еще засветло стали готовиться к ночлегу. Путешественники расположились в неглубокой укромной расселине, по дну которой струился пробивший каменную толщу ручеек. Массивные бока сходящихся склонов надежно защищали от свирепого ветра, небольшой карниз, нависающий над головой, должен был уберечь от дождя или случайного камнепада. Журчащая по желобу вода дала жизнь целой цепочке низеньких кряжистых кустов, некоторые из них, погибшие лютой зимой, представляли отличное топливо для костра.

Для двоих путешественников ночевка в горах являлась привычным делом. Очень скоро в наспех сооруженном очаге заплясали веселые оранжевые огоньки. Самая длинная зеленая ветвь пошла на перекладину, на которой был подвешен котелок с варевом. В воздухе распространился аппетитный аромат мяса, который подействовал на путников схожим образом. Оба они ничего не ели с самого утра, в сморщенных желудках урчало от голода. Поэтому стоило их горбатым носам учуять запах варева, как их обладатели позабыли обо всем на свете. Сложив поклажу у стены, странники уселись подле костра, с нетерпением дожидаясь, когда суп будет готов.

Путешественников звали Нагу и Ургим. Приятели — а они считали себя таковыми — были родом из Бактрии, жители которой давно позабыли о своих изначальных корнях. Орды народов, переселявшихся с запада на восток, а затем с востока на запад, причудливо перемешали кровь коренных обитателей бактрийских равнин, превратив ее в густую терпкую смесь степных трав, горных ручьев и красноватой пустынной пыли. Нагу и Ургим походили друг на друга не больше, чем овца на быка. Нагу был светловолос и коренаст. Приземистая фигура и кривые ноги свидетельствовали о том, что далекие предки Нагу предпочитали прочим видам передвижения стремительных скакунов. Ургим был повыше ростом, более узок в кости и черняв. Увидев его, массагет ни на мгновение не усомнился бы, что перед ним зобоносый парс, в то время как надменный царский щитоносец без раздумья обрушил бы свою палку на «сакскую свинью».

Поутру, распрощавшись с гостеприимными хозяевами, скиф продолжил путь. Бактрийцы снабдили его на дорогу большим сухарем, половина которого незамедлительно перекочевала в тощее брюхо Черного Ветра. Жеребец побежал веселее, а вскоре, к его великой радости, путешественники наткнулись на приличных размеров лужайку. Расседлав Черного Ветра, Скилл предоставил ему возможность подкрепиться, а сам в ожидании, пока конь наестся, уселся на камень неподалеку.

Лишь несколько дней минуло с того утра, когда Заоблачный замок Аримана канул в бездну. Скиллу посчастливилось уцелеть, хотя это было непросто. Теперь он пытался выбраться из Заоблачных гор. Места неприветливые, дикие, даже гиблые. Если бы не меткий лук да Черный Ветер, Скиллу не продержаться бы и пары дней. Конь, как и прежде, уносил своего хозяина от опасности, проходя по таким кручам, где не смог бы прокрасться и снежный барс, а лук без промаха разил любую дичь, какой можно было набить желудок. Дважды Скиллу удавалось подстрелить небольших горных птиц, а в дальнейшем он не брезговал змеями и мышами, которые попадались все реже и реже. Скиф был уже на грани полного истощения, когда заметил в ночи тусклый огонек. Горячее варево и хлеб подкрепили силы и вернули почти потерянную надежду на спасение. От контрабандистов Скилл узнал, что не дольше чем через пять дней пути лежат земли ариев, а оттуда рукой подать до степей, где кочуют массагеты, у которых скиф рассчитывал встретить радушный прием.

Скилл чувствовал себя великолепно. Ощущая приятную тяжесть в желудке, он предвкушал пир, который закатит, едва окажется в первом же селении ариев. Этот народ не отличался особым гостеприимством, но любил серебро, а горит Скилла был сплошь покрыт серебряными бляшками. Хотя нет, теперь не сплошь. Одну из них скиф утром срезал и тайком сунул в тюк Нагу. Он не мог не отблагодарить людей, предоставивших ему кров и пищу.

Запустив руку в карман, Скилл извлек половину лепешки, подаренной ему бактрийцами, и принялся есть, рассеянно наблюдая за тем, как Черный Ветер щиплет траву. Конь руководствовался принципом верблюда, спеша набить брюхо до отказа. Он знал — может случиться так, что ему еще долго не удастся повстречать ни единого клочка травы.

Пока Черный Ветер пировал, тусклое из-за вечной в этих краях дымки солнце скрылось за облаками, на смену которым с востока надвигались черные шевелящиеся комки туч. Они лениво выползали из-за длинного серого хребта, тяжело падали вниз и начинали неспешное наступление, тесня и поглощая своих более легковесных собратьев. Постепенно усиливался ветер. Он уже дул ледяными порывами, заставляя скифа зябко ежиться. Подобная перемена погоды не предвещала ничего хорошего. Шла снежная буря. Скилл не испытывал желания быть застигнутым ею на крутом склоне. Следовало позаботиться об убежище.

Существо выглядело малосимпатичным, а его намерения вряд ли следовало считать дружелюбными. Оно устремилось вперед с таким азартом, словно перед ним был не человек, а сдобренный пряностями кусок мяса. Но Скилл не тронулся с места. Несмотря на свою комплекцию, человек ночи, по мнению скифа, не представлял опасность, от которой следовало спасаться немедленным бегством. Как у любого опытного лучника, движения кочевника были отработаны до автоматизма. Громила в черном не успел сделать и двух шагов по направлению к незваному гостю, а Скилл уже натягивал тетиву.

Тонко свистнув, стрела впилась недругу точно в левый глаз. Человек ночи остановился как вкопанный, Скиллу даже почудилось, что тот начинает валиться наземь, однако это предположение так и осталось в пределах желаемого. Гигант выпрямился, яростно ухватился за стрелу обеими руками и единым махом вырвал ее, издав при этом утробный рык. Затем он стремительно бросился вперед с явным намерением посчитаться с обидчиком. Ступал верзила тяжело и основательно, вбивая ноги с такой силой, что сотрясалась земля. Из пораженной глазницы сочилась желтая вязкая жидкость.

Живучесть существа неприятно удивила скифа, но не ввергла его в панику. Скиллу доводилось иметь дело с совершенно неуязвимыми на первый взгляд созданиями, но, в конце концов, он находил способ победить и их. И вообще скиф был твердо убежден, что в мире нет ничего, что могло бы устоять перед его метким луком. Два быстрых движения — и новая стрела устремилась в живот существа. Она полетела с такой скоростью, что должна была войти в утробу гиганта по самое оперение, но вместо этого, глухо звякнув, упала на землю. Существо издало победный рев. Оно было уже совсем рядом. Тогда скиф, не мешкая, выхватил новую стрелу и выбил ею второй глаз недруга.

Воя, человек ночи упал на колени и попытался вырвать пронзившее его мозг острие. Пока он, вцепившись в древко, мотал головой, скиф сунул лук в горит и подскочил к врагу. Стрелы причиняли существу вред, но не могли умертвить его; следовало проверить, устоит ли его бронированная шкура перед акинаком. Размахнувшись, Скилл обрушил клинок на голову человека ночи. Ощущение было такое, словно сталь наткнулась на гранит. Выругавшись, скиф ударил еще раз, теперь по шее. Результат оказался тот же.

Тем временем существо избавилось от стрелы, переломив ее пальцами с такой легкостью, словно это была соломинка, и, вскочив на ноги, попыталось заключить скифа в свои ласковые объятия. Скилл благоразумно уклонился, шагнув назад, но тут же очутился на земле, поваленный ударом могучей груди Черного Ветра, некстати вмешавшегося в события. Видя, что хозяину приходится туго, скакун поспешил на помощь. Его проявленная не ко времени инициатива могла повлечь последствия, весьма неприятные для Скилла, но Черный Ветер исправил свой промах. Встав на дыбы, он с размаху врезал копытами по голове существа, отчего то вновь рухнуло на траву. Не давая врагу опомниться, конь проскакал по нему, смачно впечатав копыта в широченную грудь. Этих нескольких мгновений оказалось достаточно, чтобы Скилл вскочил на ноги. Существо тоже начало подниматься. И меч, и конские копыта все же принесли ему хоть небольшой, но вред. Из многочисленных ран сочилась слизь, хотя, по всей вероятности, раны эти не причиняли человеку ночи особого беспокойства. Скилл ощутил невольное уважение к своему могучему противнику. Будь у того глаза, исход поединка был бы однозначен. Странно, но их яростную возню еще не заметили из дворца. Скилл решил не испытывать более судьбу и побыстрее покончить с ослепленным недругом.

— Странное имя — Вюнер, не находишь?

Скилл благодушно кивнул. Он сидел за столом, держа в одной руке бокал недурного вина, а в другой — истекающую соком баранью ножку. Мясо оказалось малость не прожарено, да и жестковато, но Скилл не был склонен обращать внимание на подобные мелочи. Его, в сущности, принимали по-царски, если учесть, что он — всего лишь незваный гость.

— Странное имя… — задумчиво повторил хозяин, человек из разряда тех, о которых говорят — люди без возраста. Он был совершенно лыс, не имел ни бороды, ни усов, ни даже — это особенно поразило скифа — бровей. Необычно выглядели губы — слишком узкие, а также глаза — почти бесцветные. Одежда хозяина — длинный белый балахон, покрытый узкими черными полосами, — также вызывала некоторое удивление, но Скилл, как вежливый гость, этого удивления не выказал. Тем более, что в глазах хозяина он выглядел не менее странно: нечесаный, с физиономией, поросшей невообразимой щетиной, облаченный в рваное тряпье и голодный — голодный настолько, что Вюнер даже не пытался скрыть изумления, наблюдая за тем, как скиф глотает, не пережевывая, жесткое полусырое мясо.

Скилл блаженствовал. Он был совершенно счастлив и преисполнен благодарности, и потому заранее готов согласиться со всем, что скажет гостеприимный хозяин.

— Да, странное имя, — пробормотал он, пытаясь проглотить непомерно большой кусок мяса.