Они двигались вперёд, большую часть времени не видя друг друга, и всё–таки их связывала незримая нить. Нить, состоящая из интуиции, горя, отсутствия выбора и потаённых стремлений. И, конечно, состоящая в первую очередь из обстоятельств, этого бича всех живущих.

У каждого из них эти звенья имели своё соотношение. У кого–то доминировало горе, исходящее из сердца очень медленно, отступая с неохотой затяжной зимы, чья жизнь превысила все мыслимые сроки. У кого–то главным было отсутствие выбора.

То, как они двигались друг за другом, не смог бы заметить даже орёл, парящий у самых облаков. Величественная, невозмутимая птица, пережившая все передряги этого Мира, отдавшись на волю воздушных потоков, видела сотни других людей, не имевших отношения к этому движению. Кроме того, между людьми лежали лесные массивы, поля, заросшие высокой густой травой. Иногда между ними оказывались города и крохотные деревеньки, пятнами усыпавшие землю.

Чёрная птица видела каждого из них, но никак не выделяла этих людей из общей картины безмолвной, безликой жизни серого муравейника.

Она видела мальчика, шагавшего, казалось, в никуда, похожего на одинокий, сорванный ветром листок, порывы которого гнали его всё дальше, рождая иллюзию чьей–то злобы, неудовлетворённой тем, что его и так отсекли, обрекши на высыхание. Мальчика сопровождала летучая мышь, существо из подвида вампиров, питающихся кровью теплокровных животных. Странное сочетание, если учесть, что летучая мышь спала большую часть светлого времени суток, и лишь с наступлением сумерек снова находила человека с помощью дара, присущего только её собратьям эхолокации.

Прежде чем мальчик выбежал из рощи и увидел собственный дом и чёрный дым, клубившийся тяжёлой зимней тучей, он уже знал, что случилась беда. Он почувствовал это, как иногда чувствуешь на себе чей–то взгляд. Чувствуешь, но осознаёшь его, лишь повернув голову и заметив чужие глаза.

Он выскочил из царства могучих многовековых дубов и застыл. Спустя минуту это созерцание, которое впечатается в его податливую память до конца жизни, подрубило его невидимым мечом, и ребёнок десяти лет от роду медленно опустился на колени.

После чего завалился на бок. Дыхание спёрло, и он даже не мог плакать. Лишь сипел, глухо и жутко, но его никто не слышал.

Он осязал смерть своих родителей и сестры, но, конечно, не мог не пойти к изувеченному огнём дому, чтобы убедиться в этом. Предыдущие дни внезапно обнажили свою истинную сущность, которую скрывали до сих пор. Сразу стала понятна тревога матери, безмолвно следящей за отцом, объяснилось поведение отца, хмурого, погруженного в себя, выдавливающего улыбку, если только к нему обращался кто–то из детей. Они что–то предчувствовали или это стечение обстоятельств?

Наконец, из глаз хлынули слёзы, и он заплакал, громко, захлёбываясь, одновременно встал, шатаясь и удерживая равновесие, будто из–за огня, бесчинствующего над домом, содрогалась земля. Ребёнок протягивал руки, выдавливая бессвязные звуки, хотя ему казалось, что он зовёт отца и мать, делал шаг за шагом, крохотным шагом, превратившим его в младенца, который учится ходить, и шёл почти вслепую — слёзы размазали картину, и он не различал дороги.

Время от времени глотая слёзы, Дини уходил всё дальше и дальше от того, что некогда было его домом.

Он очнулся на закате. Лёгкие оказались пропитаны гарью, и мальчик долго кашлял. Одновременно он боролся с желанием обернуться и посмотреть на то, что осталось от дома. К счастью, благословенные сумерки не позволили различать детали, когда ребёнок, не выдержав, всё–таки взглянул на дом. От него остался почерневший, расплывающийся в сумраке, остов.

Дини сидел, глядя, как картина размывается растекающейся по земле тьмой, и тихо, бесконечно плакал. Моментами ему казалось, что он слышит голоса отца и матери. Мать успокаивала его, говоря, что смерть ничего не значит. Отец требовал от него мужества.

Эти призрачные голоса помогли.

Женщина, застывшая на крыльце, выглядела едва ли не пожилой, хотя Дини интуитивно почувствовал, что она молода. Что–то подсказало ребёнку, что всему виной незримая вуаль горя, укрывшая её лицо.

Она вышла из дому с кастрюлькой в руках, выплеснуть воду. Увидев ребёнка, замерла. Дини не только не стучал в дверь, даже не приближался к дому, просто проходил мимо, но за минуту до того, как появилась женщина, что–то задержало его. Мальчик остановился, непонимающе разглядывая дом, самый обычный дом для такой деревеньки, остановился, хотя паутина сумерек оплетала улочки, и он рассчитывал покинуть селение, провести ночь вне его пределов.

Он уже не был голоден, и его ни что тут не удерживало. Дини получил еду в первом же доме, куда постучал. Ему открыла пожилая пара, мальчику понадобилось несколько слов, чтобы старики вынесли ему лепёшек, молока и даже кусочек ветчины. Глядя, как ребёнок ест, неуверенно предложили ему зайти в дом, провести у них ночь, но Дини робко отказался. Старики не настаивали, пожелав счастливого пути, на прощание дали ему несколько лепёшек, и мальчику пришлось уходить. Он двинулся на другой конец деревни, чтобы уже там свернуть с дороги к лесу. Кругом было пусто. Одновременно с долгожданной приятной тяжестью в желудке, он испытывал необъяснимую тревогу.

Он не прошёл и половины деревеньки, когда рядом пронеслась уродливая тень, встряхнувшая неподвижный сиреневый воздух. Летучая мышь снова нашла его. Теперь Дини пожалел, что не принял предложения стариков. Быть может, проведи он у них ночь, за следующий день получилось бы оторваться от назойливого существа. Летучая мышь, пронёсшись всего один раз, исчезла, но мальчик не испытывал по этому поводу иллюзий. Он всё равно собирался ночевать в лесу.

Всполохи пламени лизали холодные стены узкого коридора, ведущего вглубь башни, не удовлетворившись безвкусным лакомством, проворными бесплотными ящерицами убегали прочь. Чтобы вернуться и повторить всё сначала.

Драго смотрел в спину провожатому, нёсшему факел, и наряду с другими вопросами, иглами пронзавшими мозг, спрашивал себя, принадлежит ли тот к ордену Талхов. Конечно, он не знал всех в лицо, особенно из тех, кто окружал Старха, главу монашеского Ордена. Однако с трудом в сознании укладывалось, что в окружении имелись люди столь отталкивающего вида.

Когда Драго увидел человека, ожидающего внизу, у начала винтовой лестницы, этого пути на верхние этажи, его передёрнуло. Он всегда считал себя человеком в меру отрешённым, чтобы не реагировать не только на чью–то внешность, но и на вещи похуже, и всё же не сдержал непроизвольной реакции. Высокий мужчина с плотностью каменной глыбы, которую не скрадывала даже широкая одежда, обладал приплюснутой физиономией то ли обезьяны, то ли бульдога. Маленькие поросячьи глазки не имели ресниц, подбородок увечил чёрно–фиолетовый шрам. Лоб и щёки были покрыты россыпью крупных, продолговатой формы бородавок. Казалось, на его лице благополучно и незаметно для хозяина устроились пиявки, обожравшиеся кровью настолько, что им было лениво отлепиться.

Урод ничего не сказал, даже не кивнул, призывая за собой, просто окинул подошедшего взглядом, пустым, как покинутая пещера, и повернулся, чтобы после ни разу не оглянуться.

На следующий день Драго получил приглашение к Старху.

Он не спал практически всю ночь. Думал, пытался предугадать, что принёс ему час Бдения. Монах–охранник проводил его к выходу, перепоручил провожатому и напоследок сказал, что Драго обязан находиться в своей келье, не отлучаясь, молиться весь следующий день и никого не принимать.

С одной стороны в этом не было ничего особенного, подобное рекомендовали всем прошедшим час Бдения, но Драго напутствие охранника не понравилось. Казалось, от него потребовали ждать своей участи, не пытаясь скрыться. В некотором роде так и было. После часа Бдения возможны любые перемены. Но может остаться всё по–прежнему. Если бы речь шла о том, продвинется ли он дальше или нет, Драго просто бы лёг на кровать и выспался. Какой смысл гадать о том, что от тебя не зависит? Но его по–настоящему волновало другое — догадался ли старый монах, что Драго проник в тайник? Проверяли комнату под полом библиотеки после ухода испытываемого или всё–таки нет? И, если да, какой участи ему ожидать? Драго ведь никогда не слышал о подобных преступлениях или, если это правильнее, проступках.

Ещё больше ему не понравилось, когда не появился Лон, хотя день перевалил за середину. Приятель знал о часе Бдения Драго и никак не сдержал бы любопытство, имея в крови свойство игнорировать мелкие запреты. Конечно, Лон мог быть занят, жизнь талха, проходившего этап ученичества, очень насыщенна, но приятель должен был найти выход, освободиться на минуту, пусть даже такой примитивный, как естественная нужда.

Утро лишь зарождалось, в воздухе хозяйствовало равновесие между светом и тьмой, короткое, как жизнь падающей звезды, и Дини удивился, увидев впереди на дороге трёх человек.

Как часто бывало за последние недели, мальчик покинул очередной дом на заре. В этой приятной глазу деревеньке он и без того задержался на целых три дня. Дини не был голоден, в предыдущем селении ему наполнили сумку нежнейшими медовыми лепёшками, он просто свернул сюда, следую некоему зову, который слышал лишь он один.

Он обнаружил больного уже в третьем доме. Это был молодой мужчина с очень сложным переломом. У него оказалась раздроблена кость. Дини сидел над ним около часа. Затем, после девятичасового беспробудного сна, ребёнку снова пришлось приложить руки к ноге мужчины. Когда всё закончилось, уже миновало два дня. Дини собирался уходить, но тут к хозяевам пришла женщина с мольбой о помощи. Оказывается, она прослышала, что у них в деревне мальчик, который лечит людей. Её дочь сильно простыла, и женщина подозревает, что это воспаление лёгких.

Конечно, Дини согласился помочь.

Женщина тряслась, прижимая дочь, и смотрела на своего сына, лежащего на кровати у противоположной стены большой комнаты. Её муж следил за ней, как будто стремился сдержать от неразумного порыва.

Около получаса назад ушёл местный деревенский знахарь, оставив после себя чёрное облако неумолимого вердикта.

Он осмотрел мальчика, после чего попятился, и как он не хотел, чтобы его реакция осталась незамеченной, хозяин дома всё же уловил её. Мать ребёнка оказалась менее наблюдательной. Возможно, интуиция подсказывала ей, что дела плохи бесповоротно, и её внимание полностью приковывал мальчик. Её муж, следивший за знахарем, жестом выманил его в соседнюю комнату. Тот заметно дрожал и, казалось, раскаивался в том, что вообще пришёл.

— Он умрёт? — прямо спросил мужчина.

Близился полдень. Драго проваливался в нервную дрёму, вскидывал голову, убеждался, что ничего не изменилось, и снова позволял унести себя лёгкому, обволакивающему течению. Одеяло сна, тонкое до прозрачности, почти не отделяло мозг от реальности, и монах вконец измучился.

Минуло более двух суток с того момента, как они с Мороном видели мальчика, вошедшего в деревню. Драго чувствовал, как истончается его хладнокровие и выдержка. Конечно, мальчик мог задержаться в деревне не на один день, в этом не было ничего удивительного, наоборот, при сложившихся обстоятельствах для него лучше было никуда не спешить. Драго не беспокоился, что мальчик уйдёт другим путём, монах уже привык к здешнему воздуху и безошибочно улавливал в нём запах болот, мощных, непроходимых, обложивших деревеньку с трёх сторон. Однако его беспокоило другое. Промедление давало шанс гвардейцам, и, кто знает, кому ещё. Воины Правителя вряд ли были такими уж простачками, и даже они могли выйти на это поселение, раз у них появилась фора во времени. Но и это было не всё.

Драго всё отчётливее чувствовал слежку.

Несколько раз внутри что–то тяжело ворочалось. Изредка Драго ускользал от места слежки вглубь леса, предварительно убедившись, что Морон контролирует выход из деревни, но это ничего не дало. Драго не обнаружил ни единого признака потенциального наблюдателя. Он снова подумал о талхах, о лазутчиках Ордена, и теперь это ещё больше не понравилось.

Предводитель группы, правая рука Лерха, нагло рассматривал громадного, уродливого мужчину с мальчиком в руках. Казалось, он ждал, что тот упадёт на колени и, оставив мальчика, станет отползать, моля не отбирать его собственную жизнь.

Этого не произошло, и тогда предводитель, наконец, сделал шаг вперёд.

Он не далёк, догадался Уд. Наверное, поэтому до сих пор всего лишь подчиненный Лерха. Тот, что стоял рядом с ним, выглядел более дальновидным. Во всяком случае, по его хмурому взгляду Уд решил, что тот видит в нём серьёзного противника. Несмотря на количество находившихся поблизости партнёров.

Пожалуй, он и был самым опасным. Остальные всего лишь ждали команды, более–менее уверенные, что один человек, пусть даже такой мощный, не успеет лишить жизни кого–нибудь из них. К счастью, арбалет был не у него и всего лишь один. Это и являлось их самой главной ошибкой. Будь они все вооружены арбалетами, быть может, при благоприятном стечении обстоятельств им удалось бы справиться с талхом.

Драго видел, что в тёмном зеркале громадного вечернего озера находится дыра. Ровно посередине. Это казалось противоестественным, но талх, созерцавший водную поверхность, видел её отчётливо.

Дыра постепенно сжималась, уменьшалась в размерах, края сходились друг к другу, но медленно, не так, как хотелось монаху. Каким–то образом Драго чувствовал, что это очень важно, от этого зависит его жизнь, но ускорить процесс он не мог. Он был настолько измотан, что даже не ощущал собственного тела. Оно как бы отсутствовало, что, впрочем, монаха удивляло меньше, нежели можно было представить. Он лишь сосредотачивался на лениво плывущих друг к другу краях.

Он наблюдал их, но так и не увидел, как дыра исчезла окончательно, когда его податливое сознание вернулась в прежнюю реальность. Драго приоткрыл глаза и, несмотря на то, что уже наступил вечер, болезненно зажмурился.

Так он лежал около часа. Просто лежал, возвращая себе из файлов памяти последние события. Это оказалось нелегко. События, словно стебли подводных растений, были опутаны тиной забвения. Драго терпеливо снимал настырную слизь, не желавшую возвращаться к равновесию.

Дини долго возвращался к прежнему состоянию.

Несколько раз мальчик, казалось, начинал осознавать происходящее вокруг, но затем снова следовал провал. Дини как будто погружался в тину, вязкую, но неосязаемую, и она заслоняла мир, сначала неуверенно, после чего всё наглее и наглее. Притупляла ощущения и мысли.

В конце концов, всё произошедшее с ним возвращалось в память, мальчик вспоминал всё больше деталей, но со значительным опозданием.

Когда он понял, что его везли на повозке в сильно пахнущей клетке, Дини уже находился в подвале неизвестного дома. То, что это подвал, мальчик догадался по крохотным отверстиям у потолка, откуда проникал тусклый свет. Его оказалось достаточно, чтобы рассмотреть тяжесть каменных стен и неприглядность земляного пола. Об этом утверждали и редкие смутные звуки, доносившиеся откуда–то сверху. Впрочем, это мог быть обман слуха.

Когда пала лошадь под Гелом, Уд решил, что Небо всё–таки отвернулось от Ордена. До этого момента они ещё рассчитывали на то, что настигнут гвардейцев, но сейчас это будет особенно тяжело.

Придержав коня, тоже хрипевшего, Уд смотрел, как Гел выбирается из–под издыхающего животного. У него мелькнула мысль, мчаться дальше одному, не беспокоясь, что теперь он не пошлёт гонца, если настигнет гвардейцев, но не отобьет у них мальчика. В конце концов, важнее не упустить гвардейцев с ребёнком, нежели не потерять связь со Стархом. Меньшее из зол, так сказать. И всё–таки Уд решил рискнуть.

Гел вскочил к нему за спину, и Уд пришпорил коня. Его чутьё подсказывало, он ещё настигнет гвардейцев. Он оставит Гела, когда чутьё поблекнет, утверждая, что разрыв слишком велик. Уд надеялся, что гвардейцы также сбавили темп.

Когда он отыскал Гела в толпе, что окружала вход в Антонию, гвардейцы исчезли из вида. К счастью, двум талхам повезло с лошадьми. Им не пришлось захватывать животных у воинов, отгонявших толпу и пытавшихся обнаружить тех, кто стрелял из арбалета. Лошадей изъяли из повозок, находившихся в стороне. Благо хозяева отвлеклись настолько, что талхам не понадобилось оставлять после себя трупы или увечья. И всё–таки они выжимали из себя всё возможное, чтобы догнать отряд, увёзший мальчика. На их стороне было лишь то, что их всего двое, и отряд никак не сравнится с ними в скорости.

Утро. Запах сырости, исходящий от стен, никогда не знавших в своей жизни солнечного света.

Дини испытал ощущение, что ночью его перенесли в другое место. В памяти, той её части, что отвечала за обоняние, остались запахи свежей подстилки из соломы и козьего пуха. И чего–то ещё, что имелось лишь на прежнем месте.

Мальчик с опозданием понял, что вернулся в обычное состояние не после сна, завершилось действие вещества, с помощью которого его погрузили в бессознательное состояние. И возвращение сопровождалось стоном. Дини сначала воспринял его, как стон человека, находившегося рядом. И лишь спустя некоторое время он догадался, что это его собственный стон.

Он остался в той же позе, глаза закрыты, но ошибка наверняка уже допущена. Тот, кто находится рядом и следит за ним, догадается, что Дини пришёл в сознание.

Клунс давился безмолвной паникой, как нечто гигантское, уродливое, что, наконец–то, получило по заслугам, по незнанию приняв внутрь то, что вызвало сильнейшее отравление. Около четырёх десятков стражников носились по мрачным коридорам с глухими восклицаниями, утверждавшими, что поиски пока безуспешны.

Начиналось это медленно, неповоротливо, будто не желало того, что неминуемо наступит.

Когда Камень и Булох увидели, что камера пуста, они созерцали эту пустоту не меньше минуты, прежде чем что–то сделали. Но и делом это сложно назвать. Скорее это была паника, заглушаемая трансом, что протягивал к ним свои руки.

Первым очнулся Камень. Он поднялся, проковылял к камере, открыл дверь и заглянул внутрь. Смысла в этом не было, прутья позволяли видеть камеру, находясь снаружи. Булох пошёл ещё дальше. Он отпихнул Камня, вбежал внутрь, заметался, как зверь, угодивший по случайности в клетку, хлопками исследовал стену, будто жаждал убедиться, что та цела и не содержит в себе невидимых глазу лазеек. Перед ним находилась обычная каменная стена, и ее ничто не нарушало, несмотря на то, что несколько минут назад сквозь неё прошёл мальчик.

Флек вошёл в покои Правителя после короткого двойного стука, не дожидаясь ответа. Охранники перед дверями вытянулись, как образцовые солдаты, не говоря ни слова и глядя перед собой, словно направления их взглядов были загипсованы.

Внутри вместе с Правителем находился Нелч.

Флек среагировал на присутствие третьего лица и поклонился. Когда Правитель бывал один, Флек опускал подобную формальность. Присутствие лекаря ему не понравилось. Нелч не мог прийти просто так, существовала причина и, наверное, веская. Вот это Флеку и не понравилось. Нелч должен был сначала поговорить с ним, позволить быть Флеку в курсе всего, прежде чем об этом узнает Правитель. Во всяком случае, Флек рассчитывал, что тайное и полезное для обоих сотрудничество развивается в нужном направлении.

Оказалось, не совсем так. Флек заговорил первым:

Драго чуть отстранился от стены, посмотрел вверх. Если охранники на стене и заметили его, виду они не подали. Может, ждут, полезет ли он туда, прежде чем пытаться поразить его из арбалета с такой приличной высоты?

Столица убеждала, что она основной Город Всех Заселённых Земель, высотой стен не в последнюю очередь. Вальцирия и Антония имели высоту своих стен в шестьдесят локтей. Остальные были значительно ниже. Столицу обнесли стенами высотой в восемьдесят локтей. Сейчас это имело не такое значение, как во времена междоусобиц баронов, но Драго от этого не становилось легче.

Он так и не понял, обнаружили его или нет. Подумал, не пройти ли ещё вдоль стены, но отказался от этого. Место, где он находился, ему нравилось, оно его устраивало. Об этом говорила, прежде всего, интуиция.

Иных вариантов попасть в Столицу у талха нет. Драго предполагал, что таким же образом попытается преодолеть стену и Старх. То, что он это сделает, не вызывало у Драго сомнений. Другой вопрос, что им двигало. Желание исправить то, что сделает Правитель? Или стремление оказаться рядом с мальчиком, когда тот сотворит нечто, что выправит наклонную плоскость этого мира? Не потому ли глава Ордена подтолкнул в нужном направлении Драго? Чтобы тот стал помехой гвардейцам и, значит, помощником Старха?