Мишка считал себя самым разнесчастным человеком на белом свете. Не везет ему в жизни, это теперь совершенно ясно. Каждый день какая-нибудь беда обязательно свалится на его голову. Позавчера мать нашла в ранце коробку перьев с расплющенными концами для игры, расстроилась, бросила их в печку. Стыдит, ругает его, а у самой слезы на глазах. А потом и совсем по-настоящему плакать стала. Хуже всего, когда она плачет. Лучше б ударила, и то легче…

— Как тебе не стыдно? До каких пор ты будешь меня тиранить? Когда же поймешь, что не для меня учишься, а для себя? Головушка ты моя горькая! Я работаю, стараюсь, стараюсь, а ты…

Больно Мишке слушать материны упреки, а еще больнее видеть ее слезы. Насте, сестренке, той хорошо, никаких забот: в третьем классе — что там делать? Даже экзаменов нет. А тут одна математика замучит. Шестой класс — это тебе не третий!

И вот только позавчера все это обнаружилось с перьями, он дал слово больше не безобразничать, а вчера опять несчастье.

На последней перемене Мишка выключил свет. Мимо бежал, подпрыгнул — щелк, свет и погас. Девочки в темноте начали визжать, а ребята — бегать по партам. Мишка хотел включить свет обратно, но не вышло, никак не мог достать.

Рано утром, уходя на работу, мать разбудила Мишку:

— Встань, сынок, закрой дверь.

Было еще совсем темно, но она уже торопилась. С недавнего времени мать работала в парке отправления товарных поездов, здесь дежурства дневные и ночные — неудобно: дети одни остаются, да и работа не из легких — технический конторщик. Но зато платят больше. С первой же получки это сразу почувствовалось: она купила Мишке ботинки, а Насте — варежки…

— Встань, сынок, закрой, — повторила она.

Мишка сквозь сон слышит материн голос, но не может проснуться. Наконец он встает и, натыкаясь на табуретки, идет в сенцы.

На вокзале, куда Мишка пришел, было пусто. Редкие пассажиры, ожидающие проходящих поездов, сидели на скамьях, положив ноги на чемоданы, дремали. В обычные дни здесь шумно, пригородные поезда увозят и привозят много людей. Но сегодня выходной, завод не работает, поэтому и народу совсем мало. Праздно шатающихся тоже не было — холодно.

Мишка не знал, куда приткнуться. В полупустом зале он почувствовал себя неловко, у всех на виду, и поторопился скорее уйти в темный угол и сесть там на скамейку.

Напротив сидели две женщины — одна молодая, другая пожилая, уже почти совсем старушка, — разговаривали. Пожилая говорила громко, весело, хотела, чтобы ее все слышали — такая она была радостная.

— Зовет к себе в город жить! — кричала она. — А что я там не видела? Я ему так и отписала: «Ты, сынок, если после армии застрял в городе и тебе там любо, так и живи, других не сманивай. По мне, лучше, если б ты домой возвернулся»… Так он просит хоть в гости приехать. Вот — еду, посмотрю, как он там живет. Гостинцев напекла, везу, — кивнула она на свои узлы и покосилась на Мишку. Потом придвинула их ближе к себе, обняла.

«За вора принимает, — подумал Мишка. — Чудачка, что я — бандит, что ли?..» Но этим он себя не успокоил, а наоборот, ему стало одиноко и грустно. К тому же не он, а будто кто-то другой в ответ подумал: «Бандит не бандит, а вор настоящий: украл у матери деньги и проиграл. Теперь домой боишься идти…»

Время лечит. Заврачевало оно и эту Мишкину рану. Постепенно все забылось, мать успокоилась. После того случая Мишка присмирел, учиться стал прилежнее, хотя по-прежнему без желания. Теперь он больше занимался домашними делами, «по хозяйству». Мать довольна, бабушка, когда приходила, похваливала, и Мишке было приятно.

В выходной день он решил сделать на дверь приспособление, чтобы она могла сама запираться. Уж очень надоело ему вставать по утрам и закрывать ее за матерью, когда та уходила в дневную смену. «Сделать бы автомат!» — мечтал не раз Мишка и придумывал разные хитроумные изобретения. Но все они были не под силу ему. Теперь он наконец придумал: сделает на засове зазубрины, и мать сможет задвигать его снаружи крючком через отверстие в двери.

Мишка попросил у соседей молоток и зубило, вытащил засов — полуметровый плоский кусок железа, с трудом установил его ребром на рельсу, приставил зубило и, хекнув, ударил. Засов со звоном упал, и его снова пришлось устанавливать. После второго удара случилось то же самое, и Мишка, сдвинув на затылок шапку, почесал лоб. Не хватало рук: в одной он держал молоток, в другой — зубило. А засов держать нечем.

— Да-а, — сказал он, напряженно соображая, как ему приспособиться. — Так можно провозиться до морковкина дня. — И, ничего не придумав, крикнул: — Настя, иди подержи засов.

Настя выглянула в сенцы, спросила:

В середине третьей четверти в Мишкином классе появилась новая ученица — Валя Галкина, которая перевернула всю Мишкину жизнь.

Как всегда, после второго звонка Мишка мчался по коридору и уже у самых дверей класса чуть не сбил с ног незнакомую девочку. Она стояла одна и, волнуясь, то наматывала на палец, то разматывала кончик косы, перекинутой через плечо. Мишка выскочил из-за угла, увидел ее, но остановиться уже не мог и толкнул ее.

— Э, путаешься тут под ногами, — буркнул Мишка, чтобы как-то оправдаться не столько перед девочкой, сколько перед самим собой.

Девочка виновато заморгала белыми ресницами, отступив к стене. Мишка встретился с нею глазами и неожиданно почувствовал, как лицо и уши его загорелись огнем. Ему стало стыдно. Не зная, что делать, он быстро отвел в сторону глаза, решительно дернул за ручку дверь и вошел в класс. Все уже сидели на местах, но учительницы еще не было. На него никто не обратил внимания, кроме Симки.

— Чего это ты раскраснелся как рак, у директора был? — с издевкой в голосе спросил он.