Первое впечатление, которое может получить от сборника японской фантастики читатель, мало знакомый с современной Японией, — это несоответствие между тем, что он знает, привык знать о Стране восходящего солнца, и тем, что найдет в рассказах. Несоответствие облику страны, звучанию отдельных нот и даже основной мелодии. Япония вежлива — но по рассказам этого не чувствуется. Всему японскому в привычном представлении свойственны утонченность, невозмутимость, спокойное достоинство. Достаточно вспомнить пейзажи японских художников в наших музеях, веками выработанное искусство резчиков по дереву, знаменитые короткие стихотворения — танки:

Столетия поэтической традиции, долгие годы пристального, неторопливого вглядывания в окружающее должны стоять за поэтом, чтобы он мог так, в трех прозрачных музыкальных строчках, изобразить целую жизнь, высказать целую философию. Но вот читатель открывает сборник — и не находит ничего похожего на то, что ожидал. Стиль рассказов поспешен, сюжет то бежит, то, споткнувшись, цепенеет, все линии размыты, все не гладко, шероховато.

И не только это. Япония, как мы знаем, — одна из наиболее своеобразных стран на земле, может быть, самая своеобразная. Ее обычаи, аспекты ее культуры уникальны, часто характерны только для нее самой, эндемиины, как говорят о растениях, произрастающих лишь в данной местности и больше нигде в целом свете. Действительно, разве есть еще страна, где существуют праздники «любования луной» и «любования осенними листьями», где в клетках, в комнате, поют кузнечики, где в специальных школах девушек обучают составлять букеты, где насчитывается пять или шесть различных степеней выражения благодарности?.. Другими словами, Япония — это своеобразие. Но как раз своеобразия, самобытности и не увидишь, — во всяком случае, с первого взгляда — в рассказах японских фантастов. Напротив, в глаза бросается подражательность: там узнаешь Бредбери, тут мелькает Азимов; все тот же привычный любителю фантастики космос, те же «машины времени».

Сомнения одолевают читателя: а может быть, устарели его представления о Японии, может быть, она попросту обезличилась, утеряла сейчас свои национальные черты? Но нет. Туристские поездки, фильмы, фотографии и статьи в японской периодике убеждают, что самобытность осталась. Япония — все та же страна аккуратности, обязательности, особой, только ей свойственной эстетики быта, ремесел, передаваемых из поколения в поколение, «японских» маленьких садиков и вековых карликовых сосен в цветочных горшках. Возникает и еще одно, новое несоответствие. Национальная экономика стремительно идет вперед, выводя Японию на первое место по судостроению, полимерам, электронике. Товары, производимые на островах, успешно конкурируют на мировом рынке с продукцией наиболее развитых промышленных государств. Страна как будто процветает. Но удивительно не сочетается с этим благоденствием отнюдь не оптимистичный, тревожный, озабоченный тон рассказов сборника.

В отделе редких книг одной из библиотек мы с женой случайно нашли старинный альбом репродукций, изданный еще в двадцатом веке. В альбоме среди других работ были картины Хокусая. Они произвели на нас колоссальное впечатление.

— Потрясающе! — восторженно воскликнула жена. — Это же Фудзияма! Увидеть ее — моя мечта!

— К сожалению, неосуществимая, — возразил я. — В двадцать третьем веке, после страшного извержения, Фудзияма осела и деформировалась.

— Можно съездить в более отдаленную эпоху, до извержения, скажем в двадцатый век.

— В Японии двадцатого века стали вовсю развивать промышленность. Из-за дыма они там, вероятно, не видели дальше собственного носа, не то что Фудзияму. Ты же просматривала фотографии тех времен. Разве они сравнятся с этими репродукциями? Если судить по книгам путешественников, Япония тогда была ужасным местом: перенаселенным, с диким количеством автомобилей и никудышными дорогами.