Артур Конан Дойл
Запечатанная комната
Юрист, предпочитающий вести активный образ жизни и обожающий спорт, но вынужденный ввиду специфики своей профессии сидеть с десяти до пяти в четырех стенах своей конторы, должен по мере возможности задавать себе по вечерам физическую нагрузку. Поэтому у меня вошло в привычку совершать дальние полуночные прогулки, во время которых я добирался до Хэмпстеда и Хайгейта, чтобы очистить легкие от дурного воздуха Эбчерч-Лейн. Именно во время одного из этих своих бесцельных странствий я и повстречался в первый раз с Феликсом Стэннифордом, в результате чего испытал впоследствии самое необычное приключение в своей жизни. Как-то поздним вечером в конце апреля или начале мая 1894 года, гуляя по северной окраине Лондона, я шел по одной из пяти улиц, застроенных высокими кирпичными особняками, которые возводятся все дальше и дальше от центра, как будто огромный город их выталкивает. Был чудесный ясный весенний вечер, в безоблачном небе сияла луна, и я, пройдя уже много миль, не торопился и в задумчивости смотрел вокруг. Мое внимание привлек один из домов, мимо которых я проходил. Это было довольно большое здание, стоявшее посреди участка немного поодаль от дороги. Оно казалось построенным недавно, и все же не выглядело таким новым, как соседние дома, каждый из которых был кричаще и вызывающе современен. Среди их симметричных очертаний зиял провал - здесь к улице была обращена заросшая лаврами лужайка, за которой неясно вырисовывались очертания большого, мрачного, погруженного во тьму здания. Это была, очевидно, загородная резиденция какого-то богатого негоцианта, выстроенная, наверное, когда ближайшая улица города была в миле отсюда, а затем постепенно окруженная и захваченная красными кирпичными щупальцами огромного спрута, именуемого Лондоном. Следующей стадией, подумалось мне, будет, наверное, поглощение и переваривание особняка подрядчики возведут дюжину дешевых, обходящихся по восемьдесят фунтов в год построек прямо на участке перед фасадом. Однако после того, как все эти мысли пронеслись у меня в голове, произошел случай, направивший течение моих мыслей совершенно в другое русло. Четырехколесный кэб, это позорище Лондона, трясясь и скрипя, ехал в одном направлении, в то время как в противоположном перемещалось желтое пятно света от велосипедного фонаря. На всем протяжении длинной, залитой лунным светом улицы было только два движущихся объекта, и все же они столкнулись с той зловещей неизбежностью, которая сводит в одну точку два океанских лайнера в безбрежных просторах Атлантики. Виноват был велосипедист. Он попытался переехать на другую сторону дороги перед кэбом, неправильно рассчитал расстояние и, ударившись о грудь лошади, был отброшен наземь. Чертыхаясь, он поднялся; кэбмен огрызнулся в ответ, а затем, сообразив, что его номер в темноте не виден, хлестнул лошадей и с грохотом умчался. Велосипедист взялся было за руль повергнутой машины но потом вдруг охнул и сел на землю. - О господи! - простонал он. Я пересек улицу и подбежал к нему. - Вы ранены? - спросил я. - Да вот лодыжка, - сказал он в ответ. - Думаю, всего лишь вывих, но очень больно. Позвольте опереться на вашу руку? Он лежал, освещенный желтым светом велосипедной фары, и, помогая ему встать, я заметил, что это молодой человек, по виду джентльмен, с тонкими темными усами и большими черными глазами, чувствительная, нервическая внешность которого, как и впалые щеки, изобличала его слабое здоровье. Усталость или заботы оставили следы на его тонком желтоватом лице. Я потянул его за руку, и он встал, но одну ногу держал в воздухе, и когда попытался пошевелить ею, застонал. - Не могу поставить ее на землю, - пожаловался он. - Где выживете? - Здесь! - кивнул он в сторону того самого большого темного дома, стоявшего в глубине сада. - Я как раз сворачивал к воротам, когда этот проклятый кэб въехал прямо в меня. Не поможете ли мне добраться до дому? Это было не так сложно. Я завел его велосипед на участок, затем, поддерживая молодого человека под руку, провел его по аллее и помог взойти на крыльцо. Света нигде не было, все вокруг было погружено во тьму и безмолвие, как будто здесь никто никогда не жил. - Ну, вот мы и пришли. Большое вам спасибо, - сказал он, водя ключом по двери в поисках замочной скважины. - Нет уж, позвольте убедиться, что с вами все в порядке. Он попытался выразить слабый, обиженный протест, но потом понял, что ничего не может со мной поделать. Дверь наконец открылась; за нею виднелась черная дыра коридора. Молодой человек двинулся вперед, все еще опираясь на мою руку. - Вот эта дверь с правой стороны, - сказал он, пробираясь ощупью в темноте. Я открыл дверь; в тот же момент он ухитрился зажечь спичку На столе стояла лампа, и мы совместными усилиями ее зажгли. - Ну вот, все в порядке. Теперь можете оставить меня одного. До свидания! - сказал молодой человек; с этими словами он упал в кресло и потерял сознание. Я оказался в затруднительном положении - парень так побледнел, что я не знал, жив ли он еще. Вот губы его дрогнули он задышал ровнее. Однако глаза его закатились и напоминали теперь два белых пятна, а цвет лица был как у мертвеца. Обстоятельства возложили на меня ответственность, которая была мне не по плечу. Я дернул шнур звонка и услышал, как где-то вдали зазвенел колокольчик. Но никто не откликнулся. Звон раздавался в тишине, которую не нарушали ни голоса людей, ни звуки шагов. Я подождал, потом позвонил еще раз, с тем же результатом. Но должен же кто-то быть в доме! Не может же этот молодой джентльмен жить один в таком огромном здании! Его слуги должны узнать, что ему плохо. Если они не хотят откликнуться на звонок, я разыщу их сам. Я схватил лампу и выбежал из комнаты. То, что я увидел в доме, меня удивило. Холл был пуст, ступени лестницы вместо ковра покрывала желтая пыль. В коридоре было три двери, открывавшиеся в просторные комнаты, однако все они оказались пустыми, без ковров и занавесок, если не считать свисавшей с карнизов серой паутины и красовавшихся на стенах пятен лишая. Звуки моих шагов отдавались эхом в этих заброшенных и погруженных в тишину покоях. Потом я прошел до конца коридора, надеясь, что хоть кухня в конце концов окажется обитаемой. Может, в одной из отдаленных комнат притаился хотя бы один человек, приглядывающий за домом? Нет все помещения оказались пустыми. Отчаявшись получить хоть какую-то помощь, я прошел еще по одному коридору и здесь набрел на нечто такое, что изумило меня больше всего. В конце коридора была большая коричневая дверь, на которой виднелась красная восковая печать размером с пятишиллинговую монету; она закрывала замочную скважину. Мне показалось, что печать здесь была уже давно, потому что воск выцвел и покрылся пылью. Я все еще разглядывал ее, недоумевая, что бы такое могло быть в этой комнате, когда услышал окликавший меня голос и, вернувшись, обнаружил, что мой новый знакомый сидит в кресле, весьма удивленный тем, что очнулся в темноте - Какого черта вы унесли лампу? - осведомился он. - Я пошел за помощью. - Вы могли ходить за ней до второго пришествия, - заметил он. - Я живу один. - Весьма неудобно, когда вам нездоровится. - Глупо с моей стороны было падать в обморок. Я унаследовал от матери слабое сердце, и боль или переживания действуют на меня подобным образом. Когда-нибудь оно меня доканает, как доканало ее. Вы, случайно, не врач, а? - Нет, я юрист. Меня зовут Фрэнк Элдер. - А меня Феликс Стэннифорд. Забавно, что мне встретился юрист - мой друг, мистер Персивэл как раз говорил, что он-то нам вскоре и понадобится. - В таком случае мы встретились весьма кстати. - Ну, это, знаете ли, будет зависить от него. Вы сказали, что обошли с лампой весь нижний этаж? - Да. - Весь целиком? - переспросил он, пристально глядя на меня - По-моему, да. Я надеялся кого-нибудь там найти. - И вы заходили во все комнаты? - спросил он, не сводя с меня глаз. - Во всяком случае, в те, куда я мог попасть. - О, так значит, вы заметили ее? - воскликнул он и передернул плечами с видом человека, стойко переносящего неприятности. - Заметил что? - Да дверь же, ту самую, на которой печать! - Да, заметил. - У вас не возникло желание узнать, что там, за нею? - Во всяком случае, это поразило меня своей необычностью. - Как, по-вашему, могли бы вы жить один в таком доме год за годом, все время сгорая от нетерпения узнать, что же скрывается по ту сторону двери, и все же не открывая ее? - Вы что, хотите сказать, что не знаете этого сами? - Не более, чем вы. - Тогда почему вы не откроете дверь? - вскричал я. - Я не должен этого делать, - ответил он. Он говорил с каким-то напряжением в голосе, и я понял, что затронул весьма деликатный предмет. Не думаю, что я любопытнее других людей, но в ситуации этой определенно было нечто интригующее. Однако все причины оставаться в доме были исчерпаны, поскольку мой собеседник полностью пришел в себя. Я поднялся, собираясь уйти. - Вы спешите? - спросил он. - Нет, у меня нет никаких дел. - Что ж, буду рад, если вы побудете со мной немного. Дело в том, что я веду здесь уж очень уединенную и замкнутую жизнь. Не думаю, что так живет еще хотя бы один человек в Лондоне. Я отвык даже разговаривать с людьми. Я оглядел его маленькую, скудно обставленную комнату, у одной из стен которой стояла софа. Потом я подумал об огромном пустом доме и о зловещей двери, запечатанной выцветшим красным воском. Ситуация была странная, даже гротескная, и мне захотелось узнать какие-нибудь подробности. Я подумал, что если останусь, то, может быть, мне это удастся. И я ответил, что с удовольствием побуду у него еще. - Спиртное и графин с содовой вон на том столе. Вы уж простите, что я не могу поухаживать за гостем, но я не в состоянии пересечь комнату. Там же стоит лоток с сигаретами. Пожалуй, я тоже возьму одну. Значит, вы юрист, мистер Элдер? - Да. - А я - никто. Я самое беспомощное из человеческих существ - сын миллионера. Меня воспитали как будущего обладателя большого состояния. Итог налицо: я бедняк, не имеющий к тому же никакой профессии. И в довершение всего мне остался этот огромный домище, который совершенно невозможно содержать в порядке. Не правда ли, абсурдная ситуация? По мне жить здесь - все равно что уличному торговцу запрячь в свою тележку чистокровных рысаков. Ему больше подошел бы осел, а мне коттедж. - Почему бы тогда вам не продать этот дом? - Не имею права. - Тогда сдайте его в наем. - Нет, этого я тоже делать не должен. У меня, наверное, был озадаченный вид, потому что мой собеседник рассмеялся. - Я расскажу вам, как это вышло, если вам не скучно будет слушать. - Наоборот, мне это очень интересно. - Думаю, после того, как вы с такой теплотой отнеслись ко мне, я, по крайней мере, обязан удовлетворить любопытство, которое вы, должно быть, испытываете. Надо вам знать, отцом моим был Станислаус Стэннифорд, банкир. Стэннифорд, банкир! Я сразу вспомнил это имя. Его бегство из страны около семи лет назад вызвало громкий скандал и стало одной из сенсаций года. - Я вижу, вы вспомнили, - продолжал мой новый знакомый. Бедный мой отец оставил страну, чтобы скрыться от множества друзей, чьи сбережения он вложил в одну неудачную биржевую сделку. Он был нервным, чувствительным человеком, и сознание ответственности за содеянное лишило его способности здраво рассуждать. Законов он не нарушал. Дело было только в его сверхчувствительности. Он не пожелал даже увидеться с собственной семьей и умер среди чужестранцев, так и не дав нам знать, где живет. - Так значит он умер! - воскликнул я. - Мы не имели возможности удостовериться в его смерти, но знаем, что это должно быть так - ведь финансовые дела его снова пришли в порядок, так что теперь не осталось причин, по которым он не мог бы смотреть людям в глаза. Скорее всего он умер. Последнее письмо от него мы получили два года назад - А до этого? - О да, до этого мы получали от него вести. Именно в те времена была запечатана дверь, на которую вы сегодня наткнулись. Передайте мне вон ту папку со стола. Здесь лежат письма моего отца, и вы - первый человек, который видит их, если не считать мистера Персивэла. - Можно узнать, кто такой мистер Персивэл? - Он был доверенным сотрудником моего отца и остался другом и советчиком моей матери, а теперь моим. Не знаю, что бы мы делали без Персивэла. Он единственный видел письма, больше никто. Вот первое из них, пришедшее семь лет назад, в тот самый день, когда отец мой бежал. Прочтите его, только, пожалуйста, не вслух. Вот текст письма, которое я прочитал: "Моя горячо любимая супруга! С тех пор, как сэр Уильям сказал мне, какое у тебя слабое сердце, и как может повредить твоему здоровью малейший испуг я избегал говорить с тобой о моих финансовых делах. Однако пришло время, когда, невзирая ни на какой риск, я не могу больше скрывать от тебя, что судьба обошлась со мной сурово. Это заставляет меня ненадолго тебя покинуть, однако с полной уверенностью говорю тебе, что мы очень скоро увидимся. Можешь вполне положиться на мое слово. Мы расстаемся лишь на очень короткое время, моя любимая и единственная, поэтому не беспокойся, а главное - не позволяй этим событиям влиять на твое здоровье - именно этого я больше всего хочу избежать. Теперь вот что. Я должен сделать одно распоряжение, и заклинаю тебя ради всего, что нас объединяло, исполнить его в точности. В моей темной комнате, которой я пользовался как фотолабораторией, - она в конце коридора, ведущего в сад, хранятся некоторые вещи, которые я не хотел бы никому показывать. Чтобы ты не поняла это превратно, могу заверить тебя раз и навсегда, дорогая: там нет ничего такого, чего я мог бы стыдиться. Но все же я не хочу, чтобы вы с Феликсом входили в эту комнату. Она заперта, и я прошу тебя, когда получишь это письмо, запечатать дверь и оставить ее в таком виде. Не продавай и не сдавай внаем этот дом, потому что в противном случае моя тайна будет раскрыта. Пока вы с Феликсом живете в нем, я знаю, что все будет так, как я просил. А теперь прощай, моя любимая. Во время нашей недолгой разлуки ты можешь обращаться за советами к мистеру Персивэлу, он пользуется полным моим доверием. Ужасно не хочется оставлять Феликса и тебя - хотя бы даже на время, - однако другого выхода нет.
Навеки твой любящий супруг.
Станислаус Стэннифорд. 4 июня 1887 года."