Костромская лесная глушь. Только что миновала пора крепостничества, и в церквах и на сельских сходках был зачитан манифест об «освобождении крестьян».

Уездный городок Солигалич не трудно описать. Но и в то время как-никак там было девять церквей, три училища – духовное, уездное и приходское. Сохранился земляной вал, ограждавший когда-то город от вражеских нашествий.

Небогато жили солигаличские обитатели и в более давние времена, когда они от нужды великой добывали соль.

При Петре Первом город был приписан к Архангелогородской губернии, а лет через семьдесят перешел в подчинение Костромскому губернатору…

По соседству с этим захолустным городком находится село Гнездниково, весьма небогатое. Обычная деревня, но селом она называлась потому, что здесь находилось волостное правление. В том правлении служил писарь – Дмитрий Герасимович Сытин, от скуки и тоски пил, от запоя спасался тем, что уходил из дому в лесные трущобы, до самых вологодских границ, искать спокойствия и уединения. Возвращался он через много дней и ночей свежим и здоровым, исцеленным общением с природой. Недолгое время волостной писарь держался трезвых правил, работал как подобает: писал прошения, отчитывался в сборах податей, – а потом опять запивал вместе с учителем одноклассной школы, находившейся тут же, в одном с правлением, обшитом досками деревянном доме…

Книжная лавка Петра Шарапова находилась на бойком месте в центре Москвы, у Ильинских ворот. Над воротами возвышалась зубчатая башня с конусообразной надстройкой. На верхушке башни поскрипывал от ветра железный флажок на стержне. Рядом с проездом часовенка, а возле нее, под затертой временем вывеской, – не бедная и не богатая торговля книгами и картинами, дешевыми и невзрачными. У Петра Николаевича своя небольшая типолитография, свои печатники, приказчики и мальчики на побегушках.

Должность мальчика считалась «собачьей должностью». А те небогатые хозяева и купчики, которые не держали при себе услужливых мальчиков, сплошь да рядом собакам своим давали кличку Мальчик – знай, дескать, наших, и у нас есть свои «мальчики»…

Спустя полвека Сытин пишет такие строки:

«Мне было 14 лет. Я был велик ростом и здоров физически. Всякий труд мне был по силам. Моя обязанность была быть „мальчиком“. Вся самая черная работа по дому лежала на мне: вечером я должен был чистить хозяину и приказчикам сапоги и калоши, чистить ножи и вилки, накрывать приказчикам на стол и подавать кушанье; утром – приносить с бассейна воду, из сарая – дрова, выносить на помойку лохань и отбросы, ходить на рынок за говядиной, молоком и другими продуктами. Все это выполнялось мною чисто, аккуратно и своевременно, за что через год я был уже „камердинером“ хозяина, служил в его покоях вместе с его близким слугой и допускался в древнюю молельню – счищать пыль и чистить серебряные и золотые части риз на иконах, которых были десятки…»

Владелец книжной лавки Петр Николаевич был в преклонных летах, но крепок физически, так что в случае надобности, мог воздействовать на мальчиков вицей, а для взрослых приказчиков находил более строгие меры расправы. Но больше всего он действовал уговором, «божьим словом». Чтил он древние иконы и книги «дониконианского» письма. В досужее время, под праздники, вечерами, сам справлял в домашней молельне службы и проводил душеспасительные беседы, вспоминая заступника старой веры, сожженного в Пустозерске протопопа Аввакума.

В свое время даже Пушкин говорил о лубках, что «картинки эти заслуживают, как в нравственном, так и в художественном отношениях, внимания образованного человека». А расходилось картин по русской земле среди неграмотного населения несметное количество. Для неграмотных был выразителен и понятен рисунок, для грамотных – преподносился текст сочный, занозистый, иногда песней, иногда райком или просто крепким мужицким словцом.

Ивану Сытину приходилось не только торчать за прилавком у Шарапова, но пока не было у хозяина своей хромолитографии, случалось нередко бывать в подмосковных и владимирских деревнях у артельщиков, раскрашивающих картины. Производство лубочных картин было несложное: художник наносил карандашный рисунок на липовой доске, затем по этому рисунку ножом делал углубление тех мест, которые должны остаться белыми. Смазанная краскою доска под прессом оставляла на бумаге черные контуры картины. Отпечатанные таким способом на серой дешевой бумаге картины-простовики упаковывали и отвозили артельщикам. Позднее возник новый, более совершенный способ изделия лубочных картин, появились художники-граверы. Тонким резцом на медных пластинах они гравировали штриховкой рисунок, со всеми мелкими подробностями, чего невозможно было сделать на липовой доске. Но способ расцветки картин оставался тот же. Хозяева-артельщики принимали от издателей-лубочников огромные, в сотнях тысяч экземпляров, партии картин и заканчивали над ними работу, пользуясь самой что ни на есть вольной, неприхотливой выдумкой по своему усмотрению.

В одном селе Никольском под Москвой более тысячи человек, преимущественно женщин, занималось раскраской картин. Этим же делом промышляли в Ковровском уезде и в селе Мстера Владимирской губернии.

…По снежному первопутку Сытин отвозил в Никольское очередную порцию для раскраски, а там уже артельщик приготовил в срок к сдаче то, что у него находилось в «художественной» обработке.

Брака, как правило, не было. Какой же мог быть брак, если сам потребитель хотел, чтобы ему было «посмешнее, пострашнее да подикастее»… Артельщик-хозяин отдавал работу на дом. Не мог же он содержать фабричное помещение на сотни рукодельниц – «цветильщиц». Да и женщинам было удобнее работать у себя дома без отрыва от семьи и домашнего хозяйства. Кроме того, и малолетние дети были в столь несложном красильном деле хорошими помощниками своим матерям.

Еще до того как стать владельцем собственной литографии и книжной лавки, Сытин нередко видел Льва Николаевича Толстого у Ильинских ворот в Никольском рынке. Сытин тогда служил у Шарапова, за книжным прилавком, и, конечно, для него и для самого хозяина каждый раз появление писателя было важным событием. Сколько-нибудь известные писатели считали ниже своего достоинства заглядывать на Никольский рынок, рынок дешевого и грубого лубка, состряпанного за самую низкую цену «подворотными» авторами. А тут вдруг стал появляться сам Толстой, и чаще в такую пору, когда со всех концов России на Никольский рынок в Москву приезжали закупщики, разносчики-офени за книжками и картинками, выходившими большими тиражами.

Лев Николаевич заходил к Шарапову в лавку, расспрашивал хозяина о способах продвижения книги в деревню; прислушивался к мужицким разговорам. Шарапов хвалился тем, что лучше всего книги и картинки идут на ярмарках, где бывает большое скопление деревенского люда, и что охотнее всего покупают раскрашенные лубки с чертями. Из божественных – ходкий товар картины «Страшного суда» да лики святых, которые, по мнению верующих, могут пред богом изыскать для крестьянина пользу. К таким святым ходатаям относится Пантелеймон-целитель, покровитель коневодства Георгий Победоносец; от пожаров оберегает «Божья мать – неопалимая купина», ремесленники спрашивают святых Козьму и Демьяна.

– Выходит, ваше сиятельство, по мужицкому разумению, как слуги перед царем на земле не все одинаковы, так и святых бог не уравнял, одни приносят пользу, а других нет смысла и молитвами тревожить. Посмотрите, ваше сиятельство, наши новинки, может, что и приглянется, – предлагал Шарапов, а его приказчик Иван Сытин выкладывал на прилавок книжку за книжкой.

Лев Николаевич скидывал башлык, прятал рукавицы в карман и принимался разглядывать книжки всех сортов, вышедшие у разных издателей Никольского рынка. Иногда, сурово сдвинув брови, Толстой ворчал себе под нос, но так, чтобы и хозяин с приказчиками и посторонние слышали, а иногда смеялся до слез, и снова осуждающе ворчал.

Вот он взял с прилавка первую попавшуюся книгу с несуразной обложкой: две голые женщины поддерживают щит с изображением сердца, охваченного пламенем. Длинное заглавие гласило:

В свое время Петр Первый предпринял доброе дело – заменил церковнославянский шрифт более удобным, гражданским. В царствование Петра были изданы первые научно-познавательные, учебные книги, отпечатанные «новоизобретенною амстердамскою азбукою». В основном, это книги переводные с иностранных; среди них были по истории, по теории государственного устройства, географии, геометрии, астрономии, «Притчи Эзопа», «Приклады како пишутся комплименты» и другие, свыше сотни названий.

В большинстве своем эти книги печатались в Амстердаме тиражами весьма незначительными и не находили в петровской России должного сбыта, так как грамотные люди тогда были редкостью.

В 1703 году, в год основания Петербурга, Петру жаловался один амстердамский издатель русских книг, что он терпит убытки, что русские приезжие из Архангельска купцы их не берут: «Понеже охотников (т. е. читателей. –

К. К.)

в землях вашего царского величества зело мало».

И не только в петровские времена, но и позднее читателей в России почти не прибывало. И эти книги петровской эпохи не расходились, лежали на складах, и если были нужны, то крайне узкому кругу знатных персон.

Спустя полвека после смерти Петра ценнейшие издания лежали, не находя сбыта. Позднее люди, ведавшие залежами петровских изданий, распорядились употребить их на обертку и на папки к переплетам новых книг. Таким способом было истреблено несколько тысяч экземпляров петровских календарей, ведомостей и указов.