Тагир Бахметов пребывал в скверном расположении. Нехорошие мысли гнездились в мозгу и не давали покоя. Сорвана операция. И из-за кого? Опять из-за этого презренного гяура агента ФСБ Кольцова. Шайтан ему в глотку! А ведь как все было прекрасно задумано. Русский убивает Руслана Татиева. Он, Бахметов, выявляет русского и убивает его, и уже национальным героем Кавказа становится во главе всего дела. Все довольны, все смеются. Если бы не этот подполковник, все так бы и было.

Тагир даже не заметил, как сгустились сумерки и наступила ночь. Он лежал на диване в своей комнате смотрел невидящим взглядом в черное пространство перед собой и думал невеселые думы. Что же теперь делать? Надо было что-то срочно предпринимать. Иначе... Даже не хотелось думать, что может быть иначе. Нет, он не был трусом. Любил рисковать и не боялся смерти. Но одно дело — принять смерть в бою, как настоящий джигит, и совсем другое — умереть под пытками, как ничтожнейший предатель. Нет-нет, только не это.

Тагир Бахметов с детства мечтал прожить жизнь ярко и красиво. Когда ему было лет двенадцать в их горный аул приехал двоюродный брат его мамы морской офицер Тэнгиз Сачкилава. Это и предопределило судьбу Тагира. Он до того влюбился в красивую форму, что буквально заболел морем. С этого момента он читал книги исключительно о море и морских офицерах. После окончания школы Тагир без раздумий отправился в далекий Владивосток поступать в Высшее военно-морское училище, которое когда-то заканчивал его кумир Сачкилава. После окончания училища молодого офицера распределили в Советскую Гавань на сторожевой корабль командиром БЧ-3. В его хозяйство входили два торпедных аппарата, глубинные мины и четыре реактивные установки бомбометания. Бахметову нравилась служба. Через пару лет его боевая часть все учебные задачи выполняла только на отлично и считалась образцовой не только на корабле, но во всей бригаде противолодочных кораблей. Тагиру прочили большое будущее. Наверное, все так бы и было, если бы... Этот черный день, круто изменивший всю его жизнь, до сих пор сидит занозой в сердце. Такая вскипает в груди злоба, что так бы порвал всех к такой матери или себе в глотку вцепился от безысходной ярости. Честно. А история самая, что ни есть банальная. На третьем году своей службы Тагир женился на первой местной красавице Людмиле Левитиной. Она работала художественным руководителем в Доме офицеров. По Людмиле вздыхали буквально все молодые холостяки Советской Гавани, но она предпочла красивого стройного кавказца. После свадьбы Бахметов взял отпуск и повез молодую жену к своим родителям. Они опечалились выбором сына, так как давно присмотрели для него местную красавицу Нану, работавшую врачом в поликлинике, но смирились с обстоятельствами и вида не подали. В общем, все было замечательно.

В тот день их корабль должен был участвовать в учениях по поиску, обнаружению и уничтожению подводной лодки условного противника. Сыграли боевую тревогу, вышли в море. Но тут же последовала команда «отбой» — что-то случилось с подлодкой. Их корабль вернулся на базу. Едва он причалил к пирсу, как Тагир сломя голову побежал домой к любимой жене, но застал на своей квартире в неглиже заместителя командира базы по работе с личным составом контр-адмирала Кочана Михаила Юрьевича. Вот когда Бахметов пожалел, что прошли те времена, когда бы он смог потребовать у этого рыжего борова сатисфакции, чтобы смыть позор его или своей кровью. Горячая южная кровь ударила в голову Тагира и он, забыв все на свете, сильно избил большого начальника. Тот написал рапорт на имя командира базы, заявив, что пьяный Бахметов беспричинно напал на него прямо на улице. Кочан недаром работал с личным составом — был уверен, что самолюбивый Бахметов никогда не признается в истинных причинах своего поступка. Так и случилось. Затем был суд офицерской чести. Тагиру вынесли неполное служебное соответствие и списали на берег заведовать складом боеприпасов. Приятели говорили, что ему ещё повезло — все могло закончится настоящим судом. Но иначе думал Бахметов, был убежден, что на его военной карьере можно поставить жирный крест.

Через год после развода Людмила вышла замуж за Кочана. Видеть их вместе было выше сил Бахметова и он добился перевода во Владивосток. А ещё через два года он их убил, инсценировав ограбление квартиры. Но это не принесло удовлетворения и душевного покоя. Нет. Наоборот, создало лишь новые проблемы. Долгими сумрачными вечерами он надирался как горький пьяница и, вспоминая прошлую жизнь, скрипел зубами, выл будто шакал от безысходности и матерился. По всему, он сильно любил Людмилу, эту блудливую стерву, а с её смертью в нем окончательно рухнули надежды на семейное счастье. Скорее, что так. Но в этом он не хотел признаться даже самому себе. Служба стала все более тяготить его. Теперь он носил интендантскую форму и морские офицеры презрительно, свысока посматривали на него. Он знал, что между собой они называют его «тыловой крысой». Все его попытки вернуться на корабль закончились неудачей. И Бахметов дезертировал. Поехал в очередной отпуск на Кавказ, да там и остался, примкнув к армии генерала Дудаева. Красивый, умный и исполнительный молодрой офицер выгодно отличался от окружения генерала, — людей, как правило, малообразованных, амбициозных, нередко с уголовным прошлым. Новый чеченский вождь заметил Тагира, по достоинству оценил его скромность и деловые качества и быстро приблизил к себе. Бахметов был при нем что-то вроде офицера по особым поручениям. Наблюдая за развитием событий, сообразительный Тагир очень скоро понял, что сам генерал лишь играет роль национального героя, а за ним стоят могущественные режиссеры, сидящие то ли в Москве, то ли ещё где-то. Именно они разыгрывали национальную карту, ловко разжигая национализм. В сознании чеченцев быстро внедрилась уверенность, что во всех их бедах виноваты русские. Тогда-то и был объявлен поход за независимость Чечни. Дудаев был объявлен президентом новой суверенной республики и потребовал вывода федеральных войск со своей территории, на что Москва довольно легко согласилась и, выведя солдат, оставила в Чечне огромное количество вооружения и военной техники. А затем в Чечню стали поступать по фальшивым авизо баснословные суммы, которые тратились на вооружение и обучение национальной армии. Гордый и трудолюбивый народ постепенно превращался в воинствующую толпу, одурманенную словами «свобода и независимость». Бахметов понял, что все неминуемо плохо кончиться и, не желая участвовать в этом свинстве, решил уйти от Дудаева.

Кто же мог предположить, что моя пассия воспылает столь безумной страстью, что даже забудет о культе своего неподражаемого тела и будет так расточительствовать им, требуя от меня адекватных действий. Моя энергетика трещала по всем швам, а физические силы нуждались в пополнении, причем, очень срочном. Иначе скоро буду походить на ипохондрика, качаемого ветром. Поэтому на очердное требование Окуневой — немедленного переезда в её трехэтажный «Эдем», я ответил категорическим отказом, облачив его в более или менее приемлимую форму. Майя обрела дурную привычку — после каждого моего грубого слова впадать в прострацию, а то и лишаться чувств.

— Любовь моя, — сказал я, равнодушно гладя её роскошное тело, — мы с тобой погрязли в неге и праздности. А ещё древние греки говорили: «Оциа дант вициа» (праздность рождает пороки). А потому, чтобы не деградировать до уровня двух влюбленных шимпанзе, нам с тобой надо срочно заняться делом.

— Работа — не волк... — с дурацким смешком начала она, пытаясь превратить мои серьезные намерения в глупую шутку. Очень не хотелось ей менять стиль жизни. Но я самым решительнешим образом её перебил. Сказал строго:

— Майя, я удивляюсь твоей несерьезности и безответственности. Еще Ромэн Роллан однажды заметил: «Когда в жизни нет иной цели, кроме себялюбивого счастья, жизнь вскоре становиться бесцельной».

— Дурак он — твой Роллан, — безапелляционно заявила она. — Все философы были импотентами, потому и говорили всякую чушь.

Ночь. Темная. Сырая. Зябкая. Зыбкая. Тревожная. Жаркий душный май внезапно сменился холодным июнем. Зарядили дожди. Долбят и долбят по подоконнику нудно и монотонно, отдаваясь болью в висках. Будто молотком по голове, в натуре. Бр-р. Афанасия Ступу мучили бессоница и радикулит. Так собака прихватил, что спасу никакого нет, не вздохнуть, ни выдохнуть. «Эх, ма! Была б шкура цела!» — любил он говаривать в молодости. Все было нипочем. А уж в каких только переделках не пришлось побывать. Отлежится, залижет, как пес, раны и опять за свое. Вот все эти «геройства» молодости и вылезли ему сейчас боком. Стал походить на старую калошу — вот-вот развалится. Ну. Настроения никакого. Такая к груди клокочет злоба, что не дай Бог кому под руку подвернутся. Всю душу к шутам изглодала. Хочется забиться в какую-нибудь волчью нору и повыть на весь сучий свет, выпростать душу. Столько в ней всякого дерьма накопилось, что на десятерых хватит. Не жизнь — пытка. Тоска зеленая! Профукал он жизнь, спалил под чистую. Факт. Оглянешься назад, а там сплошной смрад и пепел. Кругом один. И скучно. И грустно. И некому руку подать. Точно. Никогда не думал, что одиночество такая убойная штука, так измочалит и душу, и тело. А ведь когда-то он гордился, что сам по себе, как одинокий волк — ни от кого не зависит и никому ничего не должен. Дурак! Нашел чем гордиться. Сейчас бы он все отдал, чтобы рядом был такой парнишка, как Витек Аббат. Такой крутой малый, такой насмешник. Ну. Полюбил его Туча, сердцем прикипел. Сколько не уговаривал Танина отпустить Аббата с ним в Новосибирск, тот уперся, что баран — ни в какую. Козел! Кто бы мог подумать, что этот вонючий хорек наберет такую силу. Ведь ещё каких-то девять лет назад Танин был уже, можно сказать, покойником. Если бы ни он, Ступа, давно бы превратился в дерьмо. В то воемя Танин был в столице коммерсантом средней руки — имел оптовую базу и ряд торговых точек. Однажды один из его клиентов сильно его нагрел, расплатившись фальшивыми долларами. До того Танин переживал этот случай, что, видно, от горя разум помутился. Когда к нему пришли рекетиры за очередной данью, подсунул им фальшивые доллары. Это было его роковой ошибкой. Таких вещей рекетиры никому не прощают. Через пару дней они вновь объявились, уделали его, как Бог черпаху и заявили, что если не отдаст им все свое имущество, то примет мученическую смерть. Танин понял, что страшного конца ему не избежать при любом раскладе. Вот тогда-то он и вышел на Афанасия Ступу. Тот до сих пор не может понять, чем этот жадный фраер тронул его каменную душу, но только отмазал его от рекетиров. С тех самых пор они и скорешились. За эти девять лет Танин стал таким крутым боссом, в такую, гад, силу вошел, что стоит ему только пальцем пошевелить, как от него, Ступы, мокрого места не останется. А на Аббата Танин сам виды заимел — это Афанасий сразу понял. Потому и уперся отпустить парня. Но ничего, сделает Ступа здесь дело и вернется в Москву. И заживут они с Витьком. Будь здоров, как заживут! Он сделает все, чтобы парень ни в чем не чувствовал недостатка. Женит его на какой-нибудь красивой и ладной девке и нарожает она Ступе внуков. И до того сладкие эти были мечты, что даже боль в пояснице поутихла. Так хотелось остаток дней провести в кругу дорогих и близких ему людей. Так хотелось, что... А! Что об этом говорить. Слил он свою жизнь прямиком в унитаз. Дураком был. Думал всю жизнь прогарцевать. Вот и отгарцевался. Закроешь глаза, пытаешься вспомнить что-то хорошее, доброе. А вспомнить нечего. Всплывают в сознании пьяные кутежи, шальные деньги, пересылочные тюрьмы, этапы, лагеря, крик надзирателей да лай свирепых псов. Эх, ма! Разве ж это жизнь. Тошно! Так бы и вывернул себя всего наизнанку и долго бы полоскал в горной холодной и звонкой речке, что всю злобу черную, всю дрянь смыть к шутам. Слишком трудно все это в себе носить. Тело стало дряхлым совсем. Ноги от тяжести подгибаются. Неужели же вот для этого он и заявился на свет? Ну отчего такая сволочная жизнь?! У-у, суки! Витек! Сынок! Где ты? Как ты? Изболелась, истосковалась душа от тоски по тебе! Свидятся ли? При такой-то работе все может случится. Приперла жизнь-подлюка прямиком в угол. Жалко вдруг стало себя до зубовного скрежета. Эх, ма! Была б шкура цела! А тут ещё дождь долбит и долбит, будто дрыном по голове.

Афанасий встал, включил свет. Два часа. Закурил. За стенкой раздался тяжелый простуженный кашель Колоды, бессвязное бормотание. Неспойно спал кореш. Вчера он приволок список стукачей ментовки. Ступа едва глянул в него, и чуть не прослезился. Кто бы мог подумать, что эти вот ходят в шестерках у начальников. Особенно поразило Тучу, что в этом списке был Хват, с которым он сам ни раз ходил на дело. Скурвился значит братан, ментам продался. Вот сука! С Хвата он и решил начать. На сегодня на два часа назначил сходку авторитетов. Там все и решат. В воровском мире многое изменилось. За время отсутствия Тучи некоторые «валеты» умудрились выскочить в «тузы» и теперь с ними приходилось считаться. Однако, авторитет Ступы до сих пор был непререкаем. К тому же, он был представитем центра. Предложение Тучи организовать вместе с крутыми свою систему безопасности было многими воспринято без особого энтузиазма. Но, после довольно продолжительных дебатов, вынуждены были согласиться. Все понимали, что воровская вольница закончилась. Ей на смену пришла мафия со своими правилами игры. Она не терпела разброда и шатаний, проповедовала железную дисциплину и беспрекословного подчинения личных интересов корпоративным. Многие «в законе», такие, как Ступа, это давно поняли и добросовестно на неё пахали. Остальным приходилось это понять сейчас. Иначе поезд уйдет и трудно в него будет запрыгнуть на ходу, не угодив под колеса. Сообща легче будет установить тот порядок, при котором всем будет хорошо. Всем, кроме остальных. Ха-ха-ха! А тем так и надо.

Сходку решили провести за городом на берегу Обского водохранилища на территории так называемого «солдатского пляжа». Там предприимчивые мужики построили летнее кафе, танцевальную веранду, организовали сервиз по высшему разряду. Место это стало очень популярным среди «золотой» молодежи. Организаторы сходки Урюк и Длинный обещали приличную равлекаловку. Заплатив большие «бабки» за аренду кафе, они удалили из него всех чужих, выставив на васоре более двух десятков блатных.

Ровно в два часа четырнадцать самых видных авторитетов Новосибирска сидели за длинным столом в помещении кафе. Во главе стола восседал Афанасий Ступа. Здесь же в ближнем от входа углу сидел Семен Чистилин по кличке Хват, мужик лет сорока с хвостиком, худой, жилистый с некрасивым горбоносым лицом, нервно грыз ногти, из-под лобья воровато зыркая на присутствующих. Поначалу, когда ему сказали, что его вызывает Туча, он подумал, что авторитет вспомнил о старом кореше и решил отметить с ним встречу и очень этому обрадовался. Теперь он понял, что на подобный сходняк просто так не вызывают. Долго шарил в своей памяти — что сделал не так и чем провинился, но ничего серьезного вспомнить не смог. По косым неприязненным взглядам авторитетов, он понял, что готовиться надо к самому худшему. От страха у него тряслись все поджилки. Непрятно сосало под ложечкой. Тошнило.

На субботу и воскресенье забрал Верочку из интерната. Решил устроить дочке праздник. Да и самому надо было хоть немного отвелечься от дела, а то уже голова стала пухнуть. Хотя совсем отвлечься вряд ли удастся. Такова профессия следователя — где бы не был, чтобы не делал, но мысли постоянно крутяться вокруг да около дела. Черт знает что такое!

В субботу с утра поехали в зоопарк, расположенный на территории бывшего Ботанического сада. Здесь я оказался впервые и был приятно удивлен обилием цветов, порядком, просторными вольерами. Зверюшки здесь чувствовали себя очень даже комфортно. К своему стыду, о существовании многих из них я даже не догадывался. Недаром наш зоопарк считается одним из лучших. В старый, что напротив Центрального рынка, тесный и убогий , я даже пацаном не любил ходить — это было натуральное издевательство над братьями нашими меньшими. Здесь же совсем другое дело. Верочка была в восторге. Особенно её очаровали три маленьких львенка. И она ни в какую не хотела отходить от клетки. Один из львят, самый хулиганистый, ухватившись лапами за хвост степенно вышагивающего красавца льва, долго катался на своем бате.

— Папа, папа, смотли! — указывала Верочка на львенка рукой и заливисто смеялась.

Как же она поразительно похожа на мать. Даже смеется также. При этом воспоминании внутри поднялась душная волна, подступила к горлу. Стало трудно дышать. Нет, мне уже никогда не оправиться от этой утраты.

Наконец, льву надоело таскать сына за собой, он повернулся и так рыкнул на него, что тот, поджав хвост, поспешил с своим братьям.

Итак, я, фигурально выражаясь, решил взять за жабры Тагира Бахметова и сделать из него агента ФСБ. Мало мне, видите ли, было босса. Вот таким я чувствовал себя крутым и самоуверенным. Отдав кассету с записью разговора с Первенцевым Рощину и предупредив, что её нужно хранить, как зеницу ока, и оберегать от любопытных глаз, как любимую девушку, я вышел из дома и потопал к штабу, где проживал мой будущий агент. Ночь была тихой и прохладной. На черном небе, как гроздья винограда, висели крупные, начищенные до ослепительного блеска, будто вышедшие на парад, звезды и тонкий серп нарождающейся луны. Внизу, в долине опиумного мака, стелился белый туман. Я шел по улице и мои шаги гулко отдавались в ночной тишине. Большинство домов уже спало беспробудным сном, равнодушно взирая на меня темными провалами окон. А где то там впереди в высоком тереме сейчас лежит в своей постели моя любимая и думает обо мне. И так мне стало от этой мысли хорошо на душе, так захотелось сделать что-нибудь замечательное.

— "Никто не сравнится с Матильдой моей!" — взорвал ночную тишину мой жизнеутверждающий голос. Мне ответила криком какая-то ночная птица да залаяли собаки. Светочка, любовь моя, этот подвиг я посвящаю исключительно тебе!

А вот и штаб. Окно квартиры Хозяина ярко светилось. Не спит архаровец, переживает не удавшееся покушение. Ему можно лишь посочувствовать. Однако, я очень сомневался, что сам Бахметов решился на подобное. За ним явно кто-то стоял. Определенно.

Стоящий на посту у дверей абрек с лицом потенциального убийцы хотел было меня остановить.

— Спокойно, джигит! — сказал я. — Мне нужно срочно к Хозяину по очень важному делу.

Очнулся я в машине, весь упакованный, как очень ценный экспонат зоологического музея. Рот заклеен скотчем. И это было самым отвратительным. Терпеть не могу, когда мне затыкают рот и лишают слова помимо моей воли. Я замычал, пропуская звук через нос. Получилось нечто ужасное, напоминающее блеяние тура в брачный период. Сидящие впереди бандиты обменялись по этому поводу впечатлениями.

— Клиент кажется оклемался, — сказал один.

— Лучше бы он этого не делал, — с сожалением ответил другой и оба рассмеялись. Им было весело. Им было хорошо жить на свете. Они были уверены в себе, ибо знали, что их ждет впереди. Я невольно им позавидовал. Для меня будущее было весьма и весьма проблематичным. А постэриори (по опыту) знал, что надеяться мне на оптимистический конец не приходится, а потому стал готовить себя к самому худшему. Прежде всего следует определиться, так сказать, на местности. Кто они такие и кому служат? От этого многое зависит в моей дальнейшей судьбе. То, что не принадлежат к силовым структурам, — это очевидно. Те обычно действуют открыто и официально. Тогда — кто? Танин? Нет, глупости. Ему легче было меня взять в офисе без шума и пыли. Я перебрал множество вариантов, пока в голову не пришла простая, как палочка Коха, и ясная, как взгляд идиота, мысль — кто-то разгадал хитрость Потаева с публикацией компромата в американских газетах. Точно! И этот кто-то был не Таниным. Но кто, кроме моего шефа, мог быть настолько недоволен расторжением выгодной сделки? Фирма Танина входит составляющей в финансовую империю Виктора Сосновского. Неужели же он сам стоит за всем этим? Не исключено. Да, но тогда об этом должен был знать Танин? Не обязательно. Возможно, что это господин маленького роста, но с высокими возможностями, решил сам сыграть партию, не посвящая в это своих соратников по совместной борьбе за очередной передел собственности. Очень даже может быть.

Вы думаете, что мне стало легче от подобного открытия? Ничуть не бывало. Я, как жалкое крохотное зерно, попавшее между двух мощных жерновов под названием олигархи. Что я мог им противопоставить? Ничего. Они сотрут меня в порошок и даже не заметят этого. По всему, фата виам инвэниэнт (от судьбы не уйдешь). Если мне суждено погибнуть от рук мафии — значт, так тому и быть. Можно один раз обмануть судьбу. Даважды обмануть её невозможно. Факт. Что ж, фэци квод потуи, фациант мэлиора потэнтэс (я сделал, что мог, кто может, пусть сделает лучше). Разведчик, как и сапер, ошибается только один раз. Моя ошибка состояла в том, что я вмешался в схватку титанов, слишком переоценил свои возможности. Конечно, эррарэ хуманум эст (человеку свойственно ошибаться). Конечно. Но, как говорил ещё Гораций — "эст модус ин рэбус, сунт церти дэниквэ финэс (есть мера вещей и существуют известные границы). Но я напрочь забыл эти простые истины. Мудрецы мне были не указ. Кого там! Я сам с усам! Был наивен и беспечен, как самовлюбленный Нарцис. Вместо того, чтобы подвергнуть свое безответственное поведение серьезному самоанализу, буквально захлебнулся от эйфории: «Ах, какой я крутой парнишка! Как мне замечательно удается всех дурачить!» В итоге, дураком оказался сам. Придут большие дяди и надерут мне попу, как отпетому оболтусу и заядлому второгоднику. И поделом. Не думай, что ты всех умней. Не пренебрегай опытом прошлого. Известный иранский историк Казвини говорил: «Счастлив тот, кто берет пример с других, а не тот, кого ставят в пример». Очень верно сказано.

Да, но куда же меня везут? Раньше я видел в окно многоэтажные коробки новых новостроек. Сейчас же ничего не было видно. И воздух стал заметно чище. Похоже, что мы уже за городом.

Время от времени ловлю на себе какой-то странный, неподвижный взгляд Сережи, и мне становится не по себе. И счастье мое кажется таким зыбким, текучим — просочится вот так, сквозь пальцы, и все. Он будто сравнивает меня с ней, с Катей. Неужели он до сих пор её любит?

«Нет-нет, он любит меня. Только меня одну. А её он помнит. И это вполне естественно. Это даже хорошо, что он у меня такой», — пытаюсь я убедить себя в такие минуты. Но у меня плохо получается. Так становится холодно, так болит душа, что хочется убежать куда-нибудь подальше от всех и хорошенько выплакать и эту боль, и эти сомнения.

Я стала верить в судьбу. Убеждена, что все значительные события в нашей жизни заранее предопределены и от нашей воли не зависят. Сережа — моя судьба. Без него у меня нет и ничего не может быть впереди. И совсем неважно поженимся мы или нет. Даже если все расстроится, то он все равно до конца дней моих будет у меня вот здесь вот, в моей душе, как был до нашей помолвки и как есть сейчас. Это я знаю точно. Наша встреча была предначертана судьбой. Потому, очевидно, до двадцати пяти лет я почти не замечала мужчин. Ну есть они и есть, какое мне до них дело. Когда впервые увидела Сережу, то мне он показался поначалу очень несерьезным, даже вызвал легкое раздражение. Я ещё подумала тогда: «Как можно в таком возрасте быть таким несерьезным?!» А потом... Потом, как в омут с головой. Даже стало страшно. Поняла, что это навсегда. Такая уж я ненормальная. И мне совсем неважно было тогда — любит ли он кого, женат ли? Важно, что я его любила. Это потом узнала, что он женат второй раз. От первого брака имеет сына, а от второго — дочку, что безумно любит свою жену. Как же я завидовала его Екатерине, как хотела на неё походить. Постоянно сравнивала себя с ней и почти всегда проигрывала в этом сравнении. Мы были с ней совершенно разные. Она — красивая, статная, женственная, с мягкими, плавными движениями и теплым светом зеленоватых глаз — была для меня недостижимым идеалом женщины. Я же вся сотканна из противоречий. В душе была наивной и мечтательной Марианной виконтессой Дальской. В жизни — педантичной, строгой, деловой и постоянно комплексующей. Еще в школе девчонки меня называли сухарем. Я страшно обижалась, плакала, убеждала, что я не такая. А потом свыклась с этим. Сухарь, так сухарь. Какая, в принципе, разница.

Слух о нашей помолвке быстро распространился по управлению. Мои сослуживицы отчего-то считали своим долгом поздравить меня. Многие делали испуганные глаза и непременно спрашивали — не пугает ли меня разница в возрасте? Я с беспечной улыбкой отвечала, что нет, не пугает. Уж эти мне сочувствующие! Они, что, думали этим вопросом посеять в моей душе сомнения? Какая глупость! И потом, я убеждена, что возраст — это не состояние тела, а состояние души. А Сережа, он... А, да что об этом говорить! Мне часто кажется, что во многих житейских вопросах я гораздо старше его и опытней.

Теперь мы каждый вечер забираем Верочку из детского сада и все вечера проводим втроем. Никогда не думала, что это может быть так замечательно. Верочка искренне ко мне привязалась, как, впрочем, и я к ней.

Над Москвой бушевали слухи. Молодые и сильные ветры гнали их со всех концов Малого и Большого света прямиком к столице некогда великой страны и, почувствовав благодатную почву, слухи прнимались за дело. Сверкали молнии и гремели громы слухов. Они обрушивались на головы людей невиданным доселе потоком. Выплескивались на страницы газет и журналов, вещали по радио, говорили устами симпатичных дикторш с экранов телевизоров. Средства массовой информации будто взяли на себя повышенные обязательства — ни дня без сенсаций и разоблачений. И не было в Белокаменной ни одного человека, кто вышел бы сухим из под этого мутного и зловонного потока. Одни тут же писали опровержения. Вторые подавали в суды заявления о привлечении злостных распространителей слухов к ответственности за клевету. Третьи взрывали машины и офисы своих обидчиков. Для четвертых же слухи были своеобразным наркотиком, без них жизнь бы сразу стала серой, вялой, неинтересной. И всем было хорошо. Все были при деле.

Теплый южный ветер пригнал слух и с Северного Кавказа. Он покружился над Москвой, завладел умами сотрудников одной из самых массовых газет «Деловые люди» и примостился на её первой странице под сенсационном заголовком: «Тайные планы братьев Татиевых».

Со статьей Руслан Татиев познакомился в самолете. В ней говорилось о том, что ходят упорные слухи, будто братья Татиевы готовятся к священному джихаду и что очень скоро всех иноверцев ждет страшная участь. Был найден даже свидетель, некий Султан Рамзаев, утверждавший, что его приятель участвовал в совещании известных людей Кавказа, организованном братьями Татиевыми, и что именно на этом совещании и был объявлен джахад. Фамилию приятеля Рамзаев конечно же назвать не мог из опасения за его жизнь. Приводилось интервью с генералом ФСБ Крамаренко, который косвенно подтвердил эти слухи, сказав, что ФСБ в этом направлении уже давно работает.

— Презренный гяур! — в сердцах проговорил Татиев и скомкал газету. Он прекрасно понимал причину этих слухов. Газета принадлежала Сосновскому. Тот решил добить его, Татиева, как говорят русские — «не мытьем, так катаньем». Не получилось — убить, значит надо — опорочить. Следовательно, этот нелепый страшный уродец начал открытую с ним войну? Что ж, к этому Руслан уже готов и предпринял кое-какие меры.

Через час после отъезда Татиева я уже был у его «фамильного замка», но натолкнулся у ворот на «цербера» с кавказским лицом, преградившего мне дорогу.

— Нэльзя! — лаконично сказал он, и для убедительности слов повел в мою сторону дулом автомата.

— Как это — нельзя! — возмутился я. — Малыш, ты не прав! Ты внимательно посмотри на меня. Это же я — ваш, можно сказать, национальный герой, спасший вашу «малину» и вашего «пахана» от серьезных катаклизмов. По моему, своим героическим поведением я заслужил преимущественное право беспрепятственного доступа во все дома вашего вшивого анклава. — И сделал решительный шаг в нужном направлении. Но не тут-то было. Лицо стража стало ещё более сумрачным и непредсказуемым, а дуло автомата уперлось в мою грудь.

— Нэльзя! Нэ могу! — упрямо проговорил он. — А то малэнко стрелал буду. Да?

Я понял, что этого «маленько» мне будет больше чем достаточно и отступил. Этот дитя гор получил от своего хозяина «Дракулы» твердые инструкции и не остановится ни перед чем, чтобы их выполнить.

Каждое время выбирает своих героев. На этот раз оно выбрало меня. Шутка. Нашел, блин, героя, да? Нет, время таких героев, как Иванов, кануло в лету. Сменились жизненные ориентиры. Поменялся и полюс притяжения людей с плюса (при всех моих многочисленных недостатках я отношу себя все же в этому полюсу) на минус. Где-то что-то коротнуло, произошел сбой в законах развития мироздания и, совершая новый виток, вместо того, чтобы быть наверху, мы опустились до уровня пищерного капитализма, где правят свои законы: «человек человеку — волк», «для достижения цели хороши все средства» и тэдэ и тэпэ, где в героях ходят сосновские, чубайсы, гайдары и прочие российские ротшильды и черчили. Удастся ли нам поменять полярность нашей жизни — покажет время. Я, как отчаянный оптимист и махровый идеалист, лично в это верю. Верю, что это может случиться ещё при жизни нынешнего поколения. Во всяком случае, постараюсь сделать все от меня зависящее. Иначе... Даже страшно представить, что может быть иначе. По черной выжженной пустыне будут одичало бродить полулюди-полузвери с обоженным черными лицами и голодым блеском в глазах. Встретив соотечественника, будут набрасываться на него, рвать зубами его тело, пить теплую кровь, а потом страдать несварением желудка. Иначе нельзя. Иначе не выжить. Брр! Картина не для слабонервных. Надеюсь, что до этого не дойдет. Не хотел бы я своим детям такого будущего. Очень бы не хотел. А их у меня, если верить достоверным источникам, скоро будет трое. Правда, они все от разных жен, но отец-то у них один — ваш покорный слуга.

Нет, не знаю, что советуют медики и как там живут на Западе, а у нас, на Руси, спать на пустой желудок противопоказано. Точно. Проверено на личном опыте. Пустой желудок возбуждает в голове мрачные мысли. Здесь ни то что спать, — жить не хочется. О-хо-хо!

Включил настольную лампу. Половина второго, а сна ни в одном глазу. Бессонница — первый признак старения плоти. Нет, с этой беспардонной гостьей надо что-то делать. Испытанный способ — поесть. Осторожно, чтобы не разбудить Светлану, выбираюсь из постели. Не смог отказать себе в удовольствии — полюбоваться на спящую любимую. Она была прекрасна! Я долго стоял у кровати и смотрел на нее, как смотрит маленький мальчик на новогоднюю елку. А в голове моей бродили сумбурные непричесанные мысли, то уносящие меня к истокам моего Я, то забрасывающие в далекое будущее. И на душе было светло, радостно и, одновременно, печально. Печально, — что жизнь уже перешла рубикон и теперь катиться к логической развязке. Радостно, — что прожил я её в общем и целом нормально. Да что там! Хорошо я её прожил, на полную, можно сказать, катушку. А светло — оттого, что меня любит такая чудесная девушка! Даже не вериться, что такая девушка смогла полюбить такого поношенного типа, как я.

Очевидно, у меня был до того глупый и смешной вид, что Иванов не выдержал и саркастически рассмеялся, сопроводив смех своим традиционным: «Ну, ты, блин, даешь!»

Это меня отрезвило, и я поплелся на кухню бороться с бессонницей традиционным методом. Внутренность холодильника свидетельствовала о наличии в доме женщины. Он был заставлен кастрюлями и завален продуктами. Прежде в нем можно было отыскать разве что кусок зачерствелой брынзы или, в лучшем случае, — полуобглоданную куриную ножку. Он и работал сейчас иначе — удовлетворенно, утробно урчал, А раньше трясся, как припадочный. Точно. Извлек приличный кусок полукопченой колбасы, нашел даже бутылку пива. Фантастика! В этом доме пиво никогда не имело счастья дойти до холодильника — всегда уничтожалось по дороге к нему. Отломил краюху хлеба и принялся активно бороться с бесссонницей. Все мои бывшие жены (Светлана не стала исключением) утверждали, что ломать хлеб неприлично. Я не возражал, но продолжал молча делать свое дело. Нарезанный хлеб, по моему твердому убеждению, теряет вкус и запашистость.

Если быть до конца честным, то Владиславу Юрьевичу Леоньеву этот Иванов сразу не показался. Нет, определенный шарм у него конечно есть, кто спорит. Впечатляет. А Светлана... О, Светлана! А Светлана тем более. При воспоминании о девушке большое сердце Владислава Юрьевича стало беспокоится, стучать гулко и призывно, как Герценский колокол. Фу, какая пошлость! Взбрело же в голову подобное дурацкое сравнение! Одним словом, Светлана ему очень понравилась. Этакая Блоковская незнакомка! Хороша! А её голубые по-детски распахнутые глаза! Просто чудо какое-то! Как там: «Пускай ты выпита другим. Но мне осталось, мне осталось. Твоих волос стеклянный дым и глаз осенняя усталость». Нет, это кажется Есенини. И образ совсем другой. Но все равно красиво. Что и говорить, Светлана до того очаровала Леонтьева, что он долго не мог заснуть — образ её так и стоял перед глазами. Повезло этому следователю. Такая девушка! А Иванов... В нем есть шарм. Этот его юмор, простоватая улыбка, хитроватый взгляд. Все это впечатляет. Людмила кажется серьезно им увлеклась. Когда она рассказывала, как они в коридоре, Владислав Юрьевич едва со смеху не помер. Хорошо, если бы у неё с ним получилось. А потом бы об этом узнала Светлана. Хорошо бы. Если честно, то такая девушка не для Иванова. Нет. Ее должна окружать роскошь и красота. Она должно носить вещи от Гордена, в крайнем случае, — от Юдашкина, иметь приличные драгоценности. Разве может ей это дать Иванов? Глупо даже об этом говорить. А вот он, Леонтьев, ей бы все это мог устроить, ничего бы не пожалел. Такая девушка! И все же, Владислав Юрьевич интуитивно чувствовал, что с этим Ивановым не все в порядке. Правда, понял это, когда на следующий день позвонил Крамаренко и доложил о встрече, и когда тот отсчитал его за проявленную инициативу, как... как последнего мальчишку. И вообще... Эти генералы. Грубые они очень. Никакого тебе такта, воспитания. Как чуть не по ихнему, так орать, оскорблять. Солдафоны, одним словом. Возмутительно! Вот и этот Крамаренко... Еще не дослушав до конца Владислава Юрьевича, начал орать:

— Кто тебе, твою мать, разрешил идти на контакт с Ивановым?! Почему со мной не посоветовался, так-перетак?!

— Я пробовал дозво... — хотел было разъяснить ситуацию Леонтьев, но генерал его и слушать не стал.

— Дурак ты, Леонтьев! — рявкнул Крамаренко. — Дурак и пустозвон. Толку от тебя, что от козла этого самого. Ты все дело, можно сказать, под удар подставил.

Владислава Юрьевича даже передернуло всего от возмущения и отвращения к этому солдафону. Как можно с такими общаться?! Это прямо вонствующий коллаборационист!

Дорогие читатели, здравствуйте! Воспользовавшись временным отсутствием автора, спешу объяснить вам некоторое положение вещей, чтобы у вас не создалось привратного обо мне мнения. А такая опасность, уверен, существует. Я вам очевидно представляюсь этаким беспечным малым, баловнем судьбы, шлепающим веселыми ногами по ниве жизни. Признайтесь — именно таким я и рисуюсь в вашем воображении? Но смею заверить, что я не такой, альтэр эго (другой я). Это автор делает из меня легкомысленного и недалекого типа. Я уже неоднократно протестовал по этому поводу. Бесполезно. Легче пятитонный грузовик сдвинуть с тормозов, чем автора сего романа — этого бронтозавра эпохи перезрелого социализма. Его дурацкие принципы родились гораздо раньше его самого. Факт. Ну если ты такой, простите великодушно за современный вульгаризм, упертый, то и рисуй мой образ от своего имени, верно? Зачем же от первого лица? Ведь это ко многому обязывает. Что обо мне подумают люди?

Вон он идет. Леког на помине.

Автор подходит, насмешливо смотрит на меня, спрашивает:

— У вас, Андрей Петрович, есть ко мне какие-то вопросы?

— Да, Владимир Иванович, обязательно есть.

Я даже сам не заметил когда и каким образом мне удалось перескочить в мягкий вагон, предназначенный исключительно для «баловней жизни». Видно, судьба решила сжалиться надо мной и отпустить из «козлов отпущения». Интересно, — надолго ли? Не знаю, не знаю. А пока я ловил миг удачи и упивался свободой и счастьем близости с любимой женщиной, как радуется двоечник известию о болезни любимой учительницы. В самолете Настя спала, а мы со Светланой говорили, говорили и все никак не могли наговориться. Еще никак не верилось, что у нас в запасе целая жизнь и, что мы не только успеем наговориться, но и надоесть друг другу своими разговорами. Впрочем, что это я такое говорю?! Ну, не придурок ли! Как может надоесть общение со Светланой? Этого просто не может быть. Определенно.

В Новосибирск мы прибыли при полном радиомолчании, не выпустив в эфир ни одного телефонного гудка, ни одного позывного. Но мои друзья не были бы моими друзьями, если бы не предприняли ответных действий. Их глубокая разведка доложила им о нашем количестве, дислокации и даже о морально-волевом настрое. А потому в аэропорту Толмачево они встречали нас шумною толпой с широченными улыбками, цветами и даже, можете себе представить, с женами. Такого парада красивых и счастливых людей я ещё никогда не видел. Определенно. Здесь были: Колесов со своей Леной. Юра Дронов с Верой, Валера Истомин и даже мой непосредственный начальник полковник Рокотов и прокурорский генерал Сергей Иванович Иванов. Казалось, пустячок, а приятно.

Больше всех, само-собой, радовался Сережа Колесов. Он до того соскучился по моим приколам, что даже стал заметно полнеть. Ничего, он очень скоро обретет свою былую форму. Это я клятвенно обещаю его жене красавице Елене.

— Димка! Черт! — орал Сергей благим матом, тиская меня в объятиях. — Ну ты даешь! Ну ты молоток! Ну отмочил, так отмочил!

— Сережа, ты не прав, — сказал я решительно. — Мне кажется ты слишком злоупотребляешь положением друга. Сегодня все имеют равные права доступа к телу героя. Так что, освободи, пожалуйста, место. Дай возможность и другим насладиться общением со мной.

Петр Эдуардович Потаев не был амбициозным человеком, не любил светиться по телевизору, участвовать во всех этих массовых шоу, благотворительных вечерах. Не любил. Не умел и не любил выступать перед аудиторией. «Я — человек дела», — говорил он. И это была сущая правда. Замкнутый по характеру, он трудно сходился с людьми, и это доставляло в начале его карьеры массу неприятностей. Но зато он имел светлую голову, недуженный аналитический ум и выдающиеся организаторские способности. Эти качества в конечном итоге и оказались решающими в его судьбе.

После окончания металлургического института он был распределен на Ново-Липецкий металлургический завод, где и произошло его становление. Через шесть лет он был назначен главным технологом завода, а ещё через пару лет — главным инженером. Там же, на заводе, он женился на молодом технологе Марии Телечкиной, симпатичной и скромной девушке с милыми ямочками на пухлых щеках. Серьезный Петр и смешливая Маша — они словно дополняли друг друга и отменно ладили. Вскоре у них на заводе случилась министерская проверка, по результатам которой проводил совещание сам министр черной металлургии. Ему очень понравился молодой главный инженер и он взял его одним из своих заместителей. Так в тридцать чыетыре года Потаев оказался в Москве, в кресле замминистра. У иного бы от столь стремительной карьеры закружилась голова, появились бы всякие там амбиции. Но не таков был Петр Эдуардович. Он вообще был лишен всего этого. Он знал, что новая должность ко многому обязывает, требует от него ещё больших затрат ума и энергии, и с головой ушел в работу. В Москве родился сын, названный в честь деда — Эдуардом. Приход Горбачева и объявленную им перестройку Потаев встретил с воодушевлением, так как был убежден, что в промышленности и в целом — экономике страны нужно принимать кардинальные меры. Страна стала буксовать, темпы роста промышшленного производства резко замедлились. Вопреки логике и здравому смыслу интенсивно развивались сырьевые отрасли и почти остановилось развитие машиностроения и приборостроения. Создавалось впечателние, что ни ЦК партии, ни правительство совершенно не думают о завтрашнем дне страны, что будет с ней через пять или десять лет. В конце семядисятых — начале восьмидесятых годов многие крупные промышленники, видные ученые экономисты понимали и доказывали необходимость перемен в экономике. Среди них был и Петр Эдуардович. Главное — необходимо было срочно восстановить такой основной экономический показатель, как снижение себестоимости продукции. Отмена его в конце шестидесятых годов причинила экономике непоправимый урон и привела к парадоксальной ситуации, когда руководители предприятий, чтобы без особых осложнений выполнить план, были заинтересованы в увеличении себестоимости продукции. Поэтому стремительно росли цены на товары, самих же товаров становилось все меньше и меньше. Во всем стал ощущаться острейший дефицит. Потаев не знал, кому именно взбрела в головы столь дурацкая идея — заметить снижение себестоимости продукции на рентабельность, но только они не были друзьями своей страны. В этом он был убежден. Кроме того, он вместе с другими,настаивал на необходимости введения элементов рыночной экономики. Любое предприятие должно оцениваться ни по объему выпускаемой (зачастую, никому не нужной) продукции, а лишь по степени её реализации. Их группу в то время так и называли — «рыночниками». Вот отчего Потаев весьма доброжелательно встретил перестройку. Однако уже через пару лет понял, что экономика разворачивается совсем не в ту сторону, в какую надо. К управлению огромным хозяйством страны пришли политические выскочки и говоруны, которые мало что смыслили в экономике, но зато умели красиво говорить. Они стали ратовать за «свободный рынок», уверяя, что только это может спасти страну. Известный в то время экономист академик Аганбегян так и говорил: «Чтобы научиться плавать, надо сначала войти в воду». Вот и вошли. И «поплыли». Прямиком ко дну. Те, кто ещё вчера с пеной у рта доказывал незыблемость законов социализма, как попка твердя: «Правильной дорогой идем, товарищи!», сегодня вновь оказался у руля. Нонсенс. Те же, кто прежде убеждал в необходимости перехода на рыночные отношения опять оказались не у дел, так как не вписывались в концепцию дикого капитализма — рыночной анархии и вседозволенности. Чем дальше, тем больше. Началась «знаменитая» ваучеризация и приватизация. За бесценок продавались здания, торговые комплексы, предприятия. И тогда Потаев понял, что если не принять мер, то очень скоро от страны просто ничего не останется — вчерашие партай геноссе, хапуги и рвачи разных мастей и откровенные уголовники растащат её по частям, отдадут в заклан западным транс-национальным монополиям. И решил действовать. Так он стал капиталистом. С его знанием дела, организаторскими способностями и свзями он бысто добился ощутимых результатов и вскоре стал одним из самых богатых людей страны. Нет, он не гнушался никакими средствами в конкурентной борьбе. С волками жить — по волчьи выть. Цель оправдывает средства.

Впервые интересы Потаева и Сосновского столнулись в борьбе за Северский алюминиевый гигант, где хозяйничали люди Сосновского — братья Вороновы. С помощью Северского губернатора и местных коммерсантов, Потаеву удалось выдворить Вороновых из Северска, а во главе дела поставить своего человека — Станислава Мамина. Зная мстительность Сосновского и его влияние на самого президента, Потаеву пришлось пойти на компромисс и уступить этому грязному дельцу одну из своих нефтяных фирм. Однако определенная напряженность в их отношениях осталась. О том, кто именно расстроил многомиллиардную сделку с кампанией «Боинг», Сосновский очень скоро узнает и тогда... И тогда со всей очевидностью встанет вопрос — кто кого? Потаев был готов к этой борьбе и уже предпринял кое-какие меры. Ему было известно, что именно Сосновский стоит за созданием подпольного Высшего экономического совета страны, о чем не догадывались даже многие его члены. Все делалось по-иезуитски хитро и преподносилось в красивой ара-патриотической обертке. Более того, от этих новоявленных ура-патриотов, вознамерившихся прекратить отток капиталов и вернуть их в Россию, больше всех доставалось именно Сосновскому, как ставленнику Запада. Капиталы этих болванов объединялись на борьбу с сосновскими, а фактически помогали им захватить власть в стране и стать безрадельными правителями. Вот такая интересная получалась арифметика.

Необходимо было раскрыть глаза некоторым бизнесменам и политикам на истинное положение вещей и объеденить усилия в борьбе с сосновскими. Борьба предстояла нешуточная, но иначе нельзя. Иначе очень скоро Россия распадется на удельные княжества, превратится в сырьевой придаток Запада и мировую свалку отходов, а народ будет обречен на вымирание.

Во всей этой истории Потаеву было искренне жаль этого молодого человека Максима Снегирева, так как был уверен, что Сосновский очень скоро его вычислит. И тогда... Тогда его участь будет предопределена. Н-да. Петру Эдуардовичу понравился этот веселый и находчивый парень. За его поступком стояло не одно лишь желание разбогатеть любой ценой, а что-то еще.

Я сидел в своем кабинете и дремотным взглядом смотрел, как электронные часы на стене отсчитывали время моего пребывания на этой симпатичной планете, превращая мое настоящее в мое прошлое. Будушее же было за семью печатями. Да и есть ли оно у меня — вот вопрос? При моей опасной работе все может статься. Но меня это мало волновало. Что должно случиться, то обязательно с фатальной неизбежностью случится. И человек ни изменить, ни повлиять на это не в состоянии. Ему, в лучшем случае, отведена роль статиста, фиксирующего события. Только и всего. Мне все больше начинает казаться, что все мы участвуем в какой-то грандиозной игре, правил которой понять не в состоянии. Мы лишь пыжемся доказать, что чего-то значим, что от нас что-то зависит. Увы! Ничего от нас, к сожалению, не завист, так как все предопределено заранее. Мы лишь в предполагаемых обстоятельствах совершаем те или иные поступки. Вот и все. Жизнь наша ничто иное, как ванитас ванитатум эт омиа ванитас (суета сует и всяческая суета). Тогда — кто мы, зачем мы и для чего? Сколько сменилось на Земле поколений, а эти вопросы так и остались без ответа. Не задумываться над ними могут лишь хомо вульгарис, вся жизнь которых сведена до удовлетворения простейших функций алчущей оболочки. Оттого, наверное, им легче живется. Но и лучшие умы человечества не смогли ответить на эти вопросы. Отсюда упадочнические теории о бессмысленности земного существовании, о неминуемом конце света и тому подобное. Все это конечно чушь несусветная. Не может Космос быть настолько расточителен, чтобы затевать это, как ненужный и бесполезный эксперимент. Нет, не может. В таком случае, в чем смысл нашей жизни? Зачем пришел в этот мир конкретно Говоров Андрей Петрович? Для какой такой цели? Возможно, для того, чтобы заработать пропуск в последующие уровни жизни? Не исключено. Более точно на этот вопрос мне сможет ответить лишь сам Создатель. Но это, надеюсь, ещё не скоро. А пока надо зарабатывать этот самый пропуск. Иначе никак нельзя. Иначе очень могу оказаться в одной компании с господами сосновскими. Подобная перспектива меня вовсе не прельщала. Нет.

От слишком серьезных мыслей у меня так разболелась голова, что я был вынужден выпить две таблетки «Цитрамона» и отключить сознание.

Время близилось к обеду. Мой желудок уже требовал сугубо материальной пищи, а мысли уже не поднимались выше моих гастрономических вкусов и пристрастий, когда в кабинет буквально влетел мой симпатичный Пятница — любимый зять патрона Веня Архангельский. На его ангельском личике при желании можно было прочесть, что угодно — от грустной истории о его предательстве богатого тестя и всей его компании, до пламенной веры в правоту нового дела. А в наивно-распахнутых голубых глазах была какая-то жуткая тайна, которой ему не терпелось поделиться со мной.

— Адрей! — воскликнул он таинственным шепотом.

Но я сделал страшные глаза и приложил палец к губам. С тех пор, как обнаружил слежку, я был не уверен, что люди Сосновского не наставили мне в кабинете жучков. Рот Вени тут же испуганно захлопнулся, казалось, навсегда.

Ночью мне, как всегда, снилась всякая чухня, будто какие-то бандиты вновь украли у меня Светлану. И я гонялся за ними по всей стране. В конце-концов мне удалось вырвать её из их кровожадных лап. После чего, они стали гоняться уже за нами и настигли у того самого горного обрыва, где я, обуреваемый радостью, орал, рискуя порвать к шутам голосовые связки: «Свобода-а!» Тут-то бандиты нас и прищучили, намериваясь объяснить нам, что такое свобода, и кто её как понимает. Впереди нас были бородатые хмурые мужики с направленными на нас автоматами, за спиной — обрыв, прыгать с которого бы не рискнул и сумасшедший. Ситуация казалась тупиковой. Нетрудно было догадаться, чем бы она закончилась, если бы я в этот момент не проснулся. Не обнаружив рядом Светланы, я сильно перетрусил. Сон будто ветром сдуло. Вскочил и хотел уж было кричать благим матом, как услышал доносившеейся с кухни бренчание чего-то металлического. Слава Богу, дома! И я вприпрыжку побежал на кухню. Там вкусно пахло жаренным мясом. Светлана в халате стояла у плиты. На сковородке шкворчал мой любимый бифштекс с яйцом.

— Привет, красавица!

— Доброе утро, Димочка! — пропела она, оборачиваясь и подставляя щеку для поцелуя. — А я не стала тебя будить. Хотела, чтобы ты ещё немножко поспал. Ты вчера вечером выглядел таким усталым.

— Ни фига себе — усталым! — очень я «удивился», целуя её. — А что тогда для тебя означает — не усталый?

— Ты, Дима, совершенно испорченный тип. У тебя одно на уме, как в том анекдоте про солдата. «А я на что не смотрю, все о ней думаю».

Кажется, я накушался этого самого секса на несколько лет вперед. Но моей Психеи все было мало. Ей в этом деле было неведомо самоограничение и чувство меры. Будто до встречи со мной она лучшие годы провела в монашеской келье и вот, наконец-то, дорвалась до обожаемого предмета и в ней открылись такие каналы неги и сладострастия, от которых бы даже Казанова пришел в священный трепет.

«Да здравствует великий Эрот! Всепоглощающей страсти, дарующей внеземное блаженство, поем мы сладкозвучные песни, складываем велеречивые и вдохновынные оды! Нет краше смерти, чем смерть на ложе любви!» — так очевидно думала Мая Павловна, сжимая меня в объятиях и содрогаясь алебастровым телом. А в перерывах между оргиями подводила под все это ещё и философскую базу.

— Макс, — говорила она, ты не понимаешь женской души! Для женщины совсем не не важны — ни роскошь, ни богатство, ни благополучие, ни слава. Главное для неё — быть любимой и желанной.

— Ты, Майя, совершенно права, — тут же соглашался я. — Поэтому предлагаю все это, — указывал на шикарные апартаменты, — отдать сиротскому дому. Нам с тобой и в шалаше будет весьма мило.

— Тебе бы все шутки, — вздыхала она и нежно целовала меня в нос.

Сергей Дубровин по кличке Дубняк и Валерий Духнов по кличке Духась принадлежали известной всей стране Брянской преступной группировке, специализирующейся на заказных убийствах политических деятелей, видных бизнесменов и главарей мафии. Об этой банде и милиция и ФСБ знали вот уже пять лет, практически с момента её возникновения. Но знать — одно, а доказать причастность членов банды к тому или иному убийству — совсем другое. Порой даже знали от агентов фамилии конкретных исполнителей, но доказать их виновность так и не смогли. Вот так чисто, подлецы, работали. За все время удалось привлечь к ответственности лишь двух человек — Николая Бондаря и Семена Заславского за убийство хозяина ночного бара «Клубничка» Илью Владимировича Герасименко. Вот и все успехи. Дубровин и Духнов в банде были на привилегированном положении. Они принадлежали, если можно так выразиться, к её «аристократии». Да. Им заказывали убийства наиболее видных государственных мужей и главарей преступных сообществ. Тех и других они убивали одинаково успешно.

Поэтому они ничуть не удивились, когда за ними из Москвы прибыл джип «Тойота». Клиенту потребовались их услуги. Обычное дело. Удивились они, когда узнали, что должны убрать какого-то следователя в Новосибирске. Это понижало их рейтинг и они наверняка бы отказались, если бы не сумма гонорара в полста тысяч «баксов». Сумма заставила их забыть о престиже. В обстановке строжайшей секретности они были доставлены к Танину, с которым и были обговорены все детали. Дубровин и Духнов всем видам оружия препочитали отчественный пистолет «ТТ», как наиболее надежный и проверенный в деле. Договорились, что на месте их будут ждать два пристреленных «ТТ» с полным боекомплектом. Лететь они решили ночью, чтобы успеть за день отоспаться, а вечером приступить к делу. Но в самый последний момент у Дубровина случился приступ аппендицита. Так, сволота, скрутил, что ни дохнуть, ни это самое. И вместо того, чтобы лететь в Новосибирск, он прямиком «полетел» в больницу. Клиент переполошился, кипешь поднял, ногами засучил. Но Духнов его заверил, что такое плевое дело он и один сделает в лучшем виде. Танин слегка ещё поломался, но потом согласился. А что ему ещё оставалось, верно? Настроение у Духася было отменное. Теперь ни с кем «баксами» не надо делиться — все ему достанутся. Весь полет до Новосибирска он проспал сном младенца. Лишь сел в кресло, накатил на радостях грамм сто пятьдесят коньячка и тут же уснул. Разбудила его бортпроводница уже после посадки. Когда он вышел из самолета, то очень удивился. Ни хрена себе Сибирь, да? В Москве такой дубак, что он был вынужден одеть ветровку. А здесь хоть танец живота танцуй — до того клевая сволота погода. Ну. Раньше он в Сибири никогда не был. Думал, что здесь круглый год снег, а по улицам белые медведи ходят. Шутка. Впрочем, если честно, то шутка была недалека от истины.

Войдя в здание аэропорта, Духнов остановился и внимательно огляделся. Чисто. Как спаниель за версту чует марихуану, так и он — ментов. К нему подошли двое крутых — морды упитанные, лосняться. Сколько он таких вот крутых перещелкал — пальцев на руках не хватит.

— Вы — Духнов? — строго спросил один из них, сверля его глазками. Видно им точно нарисовали его портрет.

Настроение у Валерия было веселое и он решил схомить, потешить душу. Сделал испуганное лицо и плаксиво прогнусавил:

Учитывая, что Леонтьева всегда окружают телохранители, приглашение его на встречу, могло быть чревато непредсказуемыми последствиями. Можно было конечно вызвать его в прокуратуру. Но этот вариант нас не устраивал, так как в данном случае, ещё труднее было бы скрыть факт нашей с ним встречи. А афишировать её было ни в наших и ни в его интересах. После долгих раздумий, решили, что пригласить его должен будет Башутин. Лишь он мог сделать это тихо и незаметно.

И теперь мы с Володей Рокотовым сидели на милицейской консперативной квартире и ждали Башутина с Леоньевым. Светлана готовила на кухне кофе для дорогих гостей.

Рокотов посмотрел на наручные часы, сказал озабоченно:

— Десять минут третьего. Что-то запаздывают.

Не успел ещё смолкнуть звук его голоса, как в дверь позвонили.

Похоже, что я функтус оффицио (сделал свое дело), как тот мавр. Очень похоже. «Скандал! Какой большой скандал! Я оказался в узком промежутке. Ведь я мог дать не то, что дал, что мне двалось ради шутки». Точно. Но здесь уж, как кому повезет. Мне не повезло. Жаль конечно. Но ничего не поделаешь — значит не судьба. Бывает. Бывает и хуже. Как говорится, — все потеряно, кроме чести. А этого я не отдам никаким сатрапам и палачам. Это единственное, что согревает душу и освещает сумерки бытия. Все, что имею, ношу с собой. Вот именно. И делиться этим ни с кем не собираюсь. Что ещё могут придумать эти выродки? Их методы примитивны, как палочка Коха, и тривиальны. Жестокость их произрастает из страха за собственную шкуру и от бессилия. И мне их откровенно жаль, ибо многие из них сами не ведают, что творят. Факт. И потом, что значит моя бренная жизнь по сравнению с вечностью? Краткий миг, вспышка метеорита.

Но как же болит тело. Адская боль! Но это ничего, скоро уже. Скоро оно будет холодным и бесчувственным и к боли, и ко всему прочему, и навсегда успокоится где-нибудь под плакучими ивами, дав пищу червям, жукам и прочей живности. Таковы непреложные законы бытия, коловращение природы. Рано или поздно, но это случиться с каждым. Но если верить моей же теории, родившейся в колонии особого режима, то именно с этого момента и начинается собственно сама жизнь, как способ существования мыслящей энергии. До этого наше бренное тело является лишь повивальной бабкой новой зараждающейся жизни. И насколько успешными будут роды — зависит вся дальнейшая жизнь, а у неё нет временных пределов. Как сказал Паскаль: «Величие человека тем и велико, что он сознает свое ничтожество». К этому я бы добавил — осознает ничтожество своего земного существования, так как оно ничто иное, как лишь придверие жизни, её нулевой цикл или уровень. Всякая же гордыня, спесь, чванство, жестокость — могут свидетльствать, что роды оказались не удавшимися. Только и всего.

Но что это? Вроде выстрелы. Или это вновь возобновляются шумовые эффекты? Прислушиваюсь и явственно слышу автоматные очереди. Нет, это не динамик. Иначе бы здесь звучала целая канонада. Наверху что-то происходит. Может быть у моих палачей тренировки? Может быть. «Товьсь! Целься! Пли!» И мое молодое сильное тело, пронзенное жгучим свинцом, окровавленным падает на росную, духмяную траву. Красиво! Жаль только, что не оставил ничего после себя на этой веселой планете. Хорошо было бы иметь сейчас маленького сопливого киндера, который бы со временем повторил мои черты, мой характер. Это грело бы душу. Но, как говорится, — хомо пропонит, сэд дэус диспонит (человек предполагает, а Бог раполагает). Значит, так было решено Создателем. Кстати, что сейчас? Утро? День? Вечер? Я совершенно потерял счет веремни.

Приложил ухо в двери, прислушался. Тишина. Тренировки окончены. Обретенные ими навыки очень скоро будут востребованы на практике. Но вот явственно услышал топот множества ног. Ближе, ближе. Лязг задвижки. Дверь распахивается и я вижу пятерых крепких парней в комуфляжной одежде и автоматами на груди.

— Выходите! — говорит один из них.