1. Вряд ли можно считать образованным человека, совершенно не знающего истории; каждый человек должен иметь хотя бы некоторое представление о своей стране, ее политическом, социальном и культурном развитии, о произведениях ее литературы и искусства. Не лишним было бы и знакомство с европейской, а также, в определенной степени, с мировой историей. В то же время англичанин, считающий себя образованным и культурным, обязан знать не только об Альфреде Великом и Елизавете, о Кромвеле, норманнском завоевании, Реформации и промышленной революции, но и об английских философах – Роджере Бэконе и Дунсе Скоте, Фрэнсисе Бэконе и Гоббсе, Локке, Беркли и Юме, Дж.С. Милле и Герберте Спенсере. Более того, совершенно немыслимо, чтобы образованный человек не имел никакого представления о Греции и Риме, ибо для него было бы величайшим стыдом признаться, что он никогда не слыхал о Софокле и Вергилии и что ему неведомо, откуда пошла европейская культура. Но раз так, то трудно себе представить, чтобы такой человек ничего не знал о трудах Платона и Аристотеля, двух величайших мыслителей всех времен и народов, стоявших у истоков европейской философии. И если культурный человек знает Данте, Шекспира и Гете, святого Франциска Ассизского и Фра Анжелико, Фридриха Великого и Наполеона I, то почему бы ему не знать святого Августина и святого Фому Аквинского, Декарта и Спинозу, Канта и Гегеля? Совершенно абсурдно полагать, что, зная о великих завоевателях и разрушителях, простительно оставаться в полном неведении о великих подвижниках, созидавших здание европейской культуры. Ведь не только знаменитые художники и скульпторы, но и великие мыслители вроде Платона и Аристотеля, святого Августина и святого Фомы Аквинского, обогатившие своими идеями Европу и ее культуру, оставили нам в наследство богатство, над которым не властно время. Таким образом, чтобы стать культурным человеком, необходимо получить представление о развитии европейской философии, ибо наше время стало таким, как есть, – не важно, хорошим или плохим, – не только благодаря художникам и военным, но и благодаря философам.

Никто не станет утверждать, что чтение произведений Шекспира или созерцание творений Микеланджело – это пустая трата времени, ибо их произведения бессмертны и за годы, истекшие со дня смерти их создателей, не потеряли своей ценности. Аналогичным образом не следует считать потерей времени изучение идей Платона, Аристотеля или святого Августина, ибо творения этих философов принадлежат к числу выдающихся достижений человеческого духа. После смерти Рубенса жили и творили другие выдающиеся художники, но это отнюдь не умаляет ценности полотен Рубенса; после Платона сменилось много философов, но это не уменьшает интереса к философским идеям Платона и не лишает их присущей им красоты. Но если для всякого культурного человека знакомство с историей философии является скорее не обязательным, а всего лишь желательным – насколько позволяют его занятия, склад ума и специальность, – то студентам–философам знать историю своего предмета, как говорится, сам бог велел. Это особенно важно для студентов, изучающих схоластическую традицию, получившую название

2. Мне могут возразить, что различные философские системы прошлого – это всего лишь антикварные реликвии, что вся история философии состоит из «отвергнутых и мертвых в духовном отношении систем, ибо каждая последующая система уничтожала и погребала предыдущую»

И все–таки, даже если бы все философии прошлого не только подверглись критике (что совершенно естественно), но и были бы опровергнуты (что совсем не одно и то же), утверждение «на ошибках учатся» остается в силе, если, конечно, относиться к философии как к настоящей науке, а не как к блужданию в потемках. Приведем пример из средневековой философии. Выводы, к которым, с одной стороны, пришли крайние «реалисты», а с другой – «номиналисты», показывают, что решение проблемы универсалий находится где–то посередине, между этими двумя крайностями. История этой проблемы служит экспериментальным доказательством тезиса, изучающегося в университетах. Аналогичным образом тот факт, что абсолютный идеализм не сумел дать адекватного объяснения «конечным сущностям», может быть вполне достаточным, чтобы отвратить любого человека от желания ступить на путь монизма. А та настойчивость, с которой современная философия разрабатывает теорию познания и субъект–объектных отношений, невзирая на весьма своеобразные выводы, сделанные ею, ясно показывает, что субъект преобразуется в объект не в большей степени, чем объект в субъект. Марксизм, несмотря на свои фундаментальные ошибки, научил нас учитывать влияние техники и экономики на высшие сферы человеческой культуры. Поэтому тем, кто хочет постичь философию ab ovo

3. Существует опасение, что изучение истории философии может развить в человеке скептический склад ума, и оно совершенно справедливо, однако следует помнить, что сам факт постоянной смены философских систем вовсе еще не доказывает, что все они были ошибочными. Если философ X критикует и старается опровергнуть теорию философа Y, то это отнюдь не означает, что позиция Y несостоятельна, поскольку X мог отвергать ее, не имея на то достаточных оснований или исходя из ложных посылок. Мир знает много религий: буддизм, индуизм, зороастризм, христианство, – однако отсюда вовсе не следует, что христианство нельзя назвать истинной религией: чтобы доказать его неистинность, надо опровергнуть всю христианскую апологетику. Но поскольку абсурдно было бы утверждать, что сам факт существования различных религий свидетельствует, что ни одна из них не может быть истинной, также абсурдно утверждение, что смена философских систем ipso facto

1. История философии – это, разумеется, не простое собрание взглядов и мнений отдельных философов и не изложение идей, никак между собой не связанных. Если считать историю философии всего лишь перечислением взглядов различных мыслителей, основанным на убеждении, что все они имеют одинаковую ценность или, наоборот, одинаково несостоятельны, тогда эта наука превратится «в пустую болтовню или, если хотите, развлечение для эрудитов»

3

. Мы находим в истории философии непрерывность и связь, действие и противодействие, тезис и антитезис; никакую философскую систему невозможно понять до конца, если не знать исторических условий, в которых она сложилась, и не учитывать ее связь с другими системами. Разве можно понять, что имел в виду Платон или почему он рассуждал так, а не иначе, не зная ничего об идеях Гераклита, Парменида и пифагорейцев? Разве можно понять позицию Канта по отношению к пространству, времени и категориям, ничего не зная о британском эмпиризме и не имея представления о том, как повлияли на Канта скептические выводы Юма?

2. Итак, история философии – это не собрание мнений отдельных философов, никак между собою не связанных; однако нельзя сказать и того, что она представляет собой непрерывный прогресс или даже развитие по спирали. Это верно, что при желании можно подыскать примеры, подтверждающие существование гегелевской триады: тезис – антитезис – синтез, однако ученому–историку не подобает принимать a priori какую–то схему, а затем подгонять под нее факты. Гегель высказал предположение, что смена философских систем «представляет собой закономерную смену этапов развития» философии, но это было бы возможным только в том случае, если бы философская мысль человека направлялась бы «абсолютным духом». Нет никаких сомнений, что с практической точки зрения направление, которое примут мысли того или иного философа, определяется предшествующими и современными ему системами; кроме того, на формирование его взглядов оказывает большое влияние личный темперамент, его воображение, историческая и социальная обстановка, в которой он живет, и т. д. Тем не менее ничто не заставляет мыслителя использовать в своей системе те или иные посылки и принципы или интерпретировать философские взгляды своих предшественников так, как он это делает. Фихте был убежден, что его система логически вытекает из системы Канта и между ними действительно существует логическая связь, что хорошо известно любому современному студенту–философу; однако ничто

Поэтому мы не можем согласиться с утверждением Гегеля, что «ведущее философское направление периода является результатом всего развития и представляет собой истину в самом высшем ее проявлении, где самосознание духа находит себя»

3. Вся история философии представляет собой поиски человеком Истины с помощью дискурсивного мышления. Неотомист, следуя словам святого Фомы «Omnia cognoscentia cognoscunt implicite Deum in quolibet cognito»

4. Автор этой книги придерживается томистской точки зрения, которая гласит, что

1. Первое, что следует подчеркнуть, – это необходимость учитывать исторические условия, в которых возникла та или иная философская система, и ее связь с другими системами. Этот принцип уже упоминался и не требует дальнейших разъяснений: нет никакого сомнения в том, что воззрения и смысл философии того или иного мыслителя можно правильно понять только в том случае, если знать те исторические условия, в которых он жил. Уже приводился пример с Кантом; мы только тогда сможем понять, как создавалась его теория a priori, если примем во внимание историческую ситуацию того времени. В те годы появилась критическая философская система Юма; рационализм, господствовавший на континенте, потерпел полное банкротство, а математика и Ньютонова физика давали достоверные результаты. Аналогичным образом мы можем лучше понять философию жизни Генри Бергсона, если рассмотрим ее в связи с предшествовавшими ей механистическими теориями и французским спиритуализмом.

2. Для более эффективного изучения истории философии необходимо испытывать определенную эмпатию по отношению к изучаемому философу, иными словами, уметь понять его психологию и склад ума. Желательно также, чтобы историк философии имел некоторое представление о философе как о человеке (конечно же знать все обо всех мыслителях невозможно). Это помогает «вжиться» в изучаемую систему, позволяет рассмотреть ее как бы изнутри, уловить только ей присущий «аромат» и характерные черты. Мы должны попытаться поставить себя на место изучаемого философа и рассмотреть его идеи, как если бы они родились у нас самих. Способность к сопереживанию, умение мысленно перевоплотиться в своего «героя» особенно необходимы философу–схоласту для понимания современной философии. Если такой философ, к примеру, исповедует католическую религию, то современные системы или по крайней мере некоторые из них покажутся ему поначалу причудливыми и даже уродливыми, во всяком случае, недостойными серьезного изучения. Однако если ему удастся (не отрекаясь, разумеется, от принципов своей веры) рассмотреть эти системы с точки зрения их творцов, то у него появится гораздо больше шансов понять их смысл. Однако не следует и слишком увлекаться изучением психологии философа, ибо это помешает вам понять, истинны или ложны его идеи сами по себе, а также выявить логические связи его системы с системами других философов. Психологу вполне достаточно знать психологию того или иного мыслителя, историку же философии – нет. Например, чисто психологический подход может создать впечатление, что система Артура Шопенгауэра – это творение озлобленного, мрачного и разочарованного в жизни человека, наделенного даром слова, эстетическим воображением и проницательным умом, только и всего. При таком подходе может показаться, что философия этого мыслителя – простое отражение определенных состояний его психики. Однако в таком случае будет проигнорирован тот факт, что пессимистическая волюнтаристская система Шопенгауэра явилась, по большому счету, реакцией на оптимистический рационализм Гегеля. Кроме того, не будет учтено то важное значение, которое имеет эстетическая теория Шопенгауэра сама по себе, вне зависимости от того, каким был человек, создавший ее, и, кроме того, будет полностью проигнорирована проблема зла и страдания, исследуемая в системе Шопенгауэра. А ведь эта проблема существует независимо от того, был ли Шопенгауэр разочарованным человеком, лишившимся иллюзий, или нет. Аналогичным образом, хотя знание биографии Фридриха Ницше и служит большим подспорьем для понимания его идей, эти идеи имеют ценность сами по себе, вне зависимости от характера человека, который их высказал.

3. Чтобы проложить свой путь в систему того или иного мыслителя, чтобы до конца понять не только слова и фразы, но и оттенки значений, которые хотел передать автор (насколько это возможно), чтобы изучить детали системы в их связи с целым, чтобы полностью осознать, что породило эту систему и каковы ее следствия, требуется длительное время. Поэтому общим правилом в истории философии, как и в любой другой науке, должна стать специализация историка на той или иной теме. Человек, изучающий, к примеру, философию Платона, должен хорошо знать греческий язык и историю, греческую математику, греческую религию и науку и т. д. Словом, специалисту необходимо иметь обширные знания; однако если он хочет стать настоящим историком философии, то он не должен забывать о главном – умении проникнуться духом изучаемой философии, чтобы подарить ей вторую жизнь в своих книгах и лекциях. Знания необходимы, но одних знаний недостаточно.

На изучение наследия одного мыслителя может уйти вся жизнь, и в конце ее выяснится, что осталось еще много непознанного, а это означает, что человек, набравшийся смелости написать книгу, охватывающую всю историю философии, вряд ли может надеяться на то, что его труд будет иметь ценность для специалистов. Автор этой книги прекрасно это понимает, и, как уже упоминалось в предисловии, писал эту книгу не для специалистов, а с помощью специалистов, иными словами, опираясь на их труды. Нет нужды еще раз повторять причины, заставившие автора взяться за написание этой книги, но нелишне подчеркнуть, что он будет считать свой труд вознагражденным, если эта книга, хотя бы в малой степени, поможет студентам расширить не только свои познания, но и кругозор, а также лучше понять и оценить интеллектуальный подвиг человечества и конечно же прочнее и глубже усвоить принципы вечной философии.

В этой книге рассматривается философия Древней Греции и Рима. Здесь нет нужды рассуждать о значении греческой культуры для нашей цивилизации. Верно сказал Гегель: «В имени «Греция» каждому европейцу слышится что–то родное»

6

. Никто не станет отрицать, что греки оставили европейскому миру бесценное наследство – свою литературу и искусство, это справедливо и в отношении философской мысли. Возникнув в Малой Азии, греческая философия достигла расцвета в эпоху двух великих мыслителей – Платона и Аристотеля – и позже, через неоплатонизм, оказала огромное влияние на формирование христианского мышления. Эта философия, представляющая собой первый этап в развитии европейской мысли, а также имеющая большое значение сама по себе, особенно интересна для любого студента–философа. Греческая философия изучала проблемы, не потерявшие своего значения и поныне; в ней мы находим интересные решения этих проблем, и, хотя ее отличает некоторая наивность, самонадеянность и склонность к поспешным выводам, эта философия остается одним из величайших достижений европейской цивилизации. Более того, будучи интересной для всех входящих в мир философии, особенно полезна студентам, изучающим схоластику, которая столь многим обязана Платону и Аристотелю.

Философия греков, как и литература и искусство, представляет собой их собственное достижение, плод их энергии и свежести восприятия мира. Мы не должны допускать, чтобы достойное всяческой похвалы стремление проследить возможное влияние на греческую культуру извне привело нас к недооценке самобытности греческого мышления. Как утверждает Бернет: «Мы скорее склонны недооценивать, чем переоценивать самобытность мышления греков». Стремление историков докопаться до истоков приводит к появлению очень ценных критических работ, и было бы глупо преуменьшать их значение, однако не следует слишком увлекаться критикой, поскольку может наступить такой момент, когда она перестанет быть научной. Например, не следует принимать a priori утверждение о том, что все мыслители заимствовали свои идеи у предшественников. Если считать, что это так, тогда, по логике вещей, мы должны будем допустить, что в древности жил какой–то сверхмыслитель, стоявший у истоков всех философских систем. Не можем мы считать верным и утверждение, что если у двух философов–современников или у двух философских школ имеются схожие концепции, то это означает, что одна школа позаимствовала их у другой. Разве не абсурдно утверждать, что если отдельные элементы какого–либо христианского обычая или ритуала встречаются в религиях азиатских стран, то это значит, что данный обычай заимствован христианством оттуда? Аналогичным образом абсурдно предполагать, что если греческая философия содержит идеи, сходные с идеями восточной философии, то это означает, что греки позаимствовали их на Востоке. В конце концов, человеческий разум, будь то разум грека или индуса, склонен интерпретировать похожие явления одинаковым образом, и нет никакой необходимости полагать, что сходство интерпретаций является неопровержимым доказательством заимствования. Эти замечания сделаны не с целью умалить значение критического направления в истории философии, а для того, чтобы подчеркнуть, что историческая критика должна основывать свои выводы на достоверных фактах, а не «априорных предположениях», придающих им псевдоисторический характер. Легитимная историческая критика, по крайней мере до сих пор, не подвергала сомнению самобытность греческой философии.

Римская философия по сравнению с греческой беднее содержанием, поскольку римляне в своих философских изысканиях опирались в основном на греческие идеи; точно так же как их искусство и в значительной степени литература создавались под большим влиянием греческих. У римлян были свои достижения (на ум сразу же приходит римское право), но они не принадлежат к области философии. Однако, хотя римская школа и возникла на основе греческой, и этого никто не станет отрицать, мы не можем позволить себе проигнорировать ее, поскольку она породила идеи, получившие широкое распространение среди наиболее культурных представителей класса, ставшего позже властелином цивилизованной Европы. К примеру, творения поздних стоиков или учение Сенеки, Марка Аврелия или Эпиктета разворачивают перед нами во многих отношениях впечатляющую и благородную картину, которая не может не вызывать восхищения даже с учетом того, что ей многого не хватает. Нам хотелось бы также дать студентам–теологам некоторое представление о лучших сторонах варварства, а также о различных течениях мысли греко–романского мира того периода, когда в нем зародилась и выросла Богооткровенная религия. Было бы достойно сожаления, что студенты, хорошо знающие историю правления Юлия Цезаря или Траяна, наслышанные о бесчинствах Калигулы и Нерона, не знали бы ничего об императоре–философе Марке Аврелии и о влиянии на Рим грека Плотина, который, не будучи христианином, был тем не менее глубоко религиозным человеком и чье имя было так дорого первому христианскому философу святому Августину.