Поезд ушел в морозную темноту, и Ярулла Низамов остался один у черневших на снегу рельсовых путей. Звезды помаргивали в глубине неба, словно всматривались с любопытством, кто тут появился с котомкой за плечами и сундучком в руке. В неказистом поселке, смутно видневшемся по ту сторону железнодорожного полотна, все спали, лишь в здании полустанка тускло желтели окна.

Ярулла потянулся было на огонек, но раздумал: рассвет еще далеко, до дому близко, зачем зря терять время? И он направился в степь, сопровождаемый разноголосым лаем поселковых собак.

Бедно жил здесь народ, когда-то кочевой, потом лишенный земли, издавна разоренный поборами. «Угасающая Башкирия», так называли в старину этот край. А красивый он! Взять тот же Большой Урман, родную деревню татар Низамовых, расположенную на склоне холма над веселой речкой и окруженную могучими березовыми рощами, куда Ярулла бегал с ребятишками за клубникой, дикой вишней и хворостом. Позднее он хаживал с отцом через эти леса на свои и чужие поля и покосы. Десять лет прошло с тех пор.

Тянул навстречу ветер, гнал жгучую поземку, но на душе парня было радостно: домой идет!

Шло заседание бюро Татарского обкома партии. Весеннее солнце ярко светило в окна, припекая головы и спины нефтяников. Давно уже перебрались буровые вышки из Башкирии в Татарию, которая вышла на первое место в стране по добыче нефти.

«Крутишься день-деньской и даже не замечаешь, как летят годы. Будто вчера было белым-бело, а уже весна на исходе, а там, глядишь, все загорится осенним костром — лету конец; только при встречах с друзьями юности спохватываешься: тот постарел, этот изменился — узнать нельзя. Страшновато становится: ведь и ты тоже не помолодел!» — думал Алексей Груздев.

Он в самом деле не помолодел за прошедшие двадцать лет, но и не постарел, лишь мужественнее стал, крупнее, раздался в плечах, да кое-где в черных плотных вихрах его заблестели серебряные нити. Нелегкая работа директора нефтеперерабатывающего завода, беспокойство круглые сутки: все время как на пороховом погребе. Да еще хлопоты по реконструкции… Груздев и в Казань приехал, чтобы поставить наболевшие вопросы, и так волновался, думая о них, что лишь в пол-уха слушал то, о чем говорилось на заседании, а потом, заметив перемену во внешности второго секретаря обкома — Дениса Щелгунова, вовсе отвлекся от повестки дня.

Когда ему предоставили слово, он был застигнут почти врасплох, но сразу поднялся, собираясь с мыслями, положил сильную, большую руку на папку в добротном переплете, на котором было тиснуто золотом: «Комбинированная установка». Все члены обкома с интересом посмотрели на проект, печально знаменитый тем, что работники Камского завода уже три года вели упорную, но безуспешную борьбу за его осуществление. Директор Светлогорского нефтяного управления Семен Тризна так и навис над столом рыхлеющим мешковатым торсом:

Несмотря на явную склонность Нади к Ахмадше, Юрий не мог сразу признать себя побежденным. Наоборот, у него возникла досада на ту нерешительность, которая помешала ему вовремя объясниться с девушкой, а ревнивое беспокойство заставило искать новых встреч и возможностей для задушевных разговоров. Поэтому, пользуясь правами старой дружбы, он предложил Наде прокатиться с ним в Скворцы, посмотреть сейсмическую разведку.

— Это очень интересная и красивая работа.

Выйдя из конторы заводоуправления, Груздев увидел Юрия возле мотоцикла, в коляске которого сидела пассажирка, повязанная голубой косыночкой. Груздев сразу угадал: Надя!

«Все-таки Тризна очень деликатный молодой человек: другой на его месте запросто предложил бы девушке трястись на багажнике», — подумал Груздев, вспоминая, как Юрий на днях хлопотал хотя бы о временном обмене своей «холостяцкой» машины без прицепа.

Он вернулся домой перед рассветом. Наджия, отворив дверь и взглянув на него, испугалась:

— Что случилось, сынок? Где ты пропадал?

Без вина пьяный от горя и усталости, Ахмадша молча прислонился к дверному косяку, будто случайно забрел в чужую квартиру.

— Опять о той затосковал? — наседала мать, жестоко обиженная его уходом со свадьбы сестры.