Выпускной вечер близился к концу. Молодые геологи, только что получившие дипломы об окончании горного института, все еще сильно возбужденные, слегка выпившие, шумно поднялись из-за банкетного стола и, разбившись на небольшие группки, с жаром обсуждали полученные назначения.

— Нет, Сергей, зря ты не отказался от предложенного тебе места. Был же выбор! И почему ты, именной стипендиат, должен киснуть в этих хоженых-перехоженых вдоль и поперек местах? — наперебой выражали свое недоумение трое выпускников, обступив высокого голубоглазого паренька с пышной копной непослушных светло-русых волос и тонко очерченным, словно девичьим, лицом. — И что ты не видел там, в этой Рязанщине? То ли дело Урал, Кавказ, Забайкалье!

— Ну, это еще как сказать… — задумчиво произнес Сергей. — Урал, Кавказ, конечно, интересны, но и платформы таят в себе еще столько неизведанного! Побольше, может быть, чем так полюбившиеся вам геосинклинали. А потом… Только вы не смейтесь, пожалуйста! Как-то раз мне приснилось, что я обязательно должен побывать, пожить именно на рязанской земле.

— Ну ты даешь! Приснилось… С каких пор ты стал в сны верить? — искренне удивился лучший друг Сергея Семен Дымов.

— Но это был совершенно особенный сон, таких, наверное, никто никогда не видел.

Да, Сергей не все сказал Грише о своем сне. Не сказал, пожалуй, самого главного. И прежде всего, что сон был не один. В первый раз Ермишь эта приснилась ему еще зимой, когда он вдруг увидел себя в небольшой сельской кузнице, и не в роли стороннего наблюдателя, а мальчишкой-подмастерьем, отданным в обучение к кузнецу — крепкому, кряжистому старику с пышной, окладистой бородой и седой гривой волос, перехваченной узким кожаным ремешком. И было ему в том сне всего каких-нибудь четырнадцать-пятнадцать лет, одет он был, как положено, в холщовую рубаху-косоворотку и пестрядинные штаны, заправленные в онучи, обут в полу стоптанные лаптишки, подпоясан видавшим виды кожаным фартуком. И все это казалось совершенно естественным, не вызывало ни малейшего удивления, как и то, что в руках его были длинные тонкие щипцы, которыми он привычным движением удерживал на наковальне раскаленную докрасна железяку, по которой кузнец бил тяжелым молотом, выковывая то ли подкову, то ли дверную скобу. И что было удивительным, так это то, что в открытую дверь кузницы, стоящей на берегу небольшой речки, было видно, как почти к самому берегу подплыли две большие белые птицы с грациозно изогнутыми шеями и гордо поднятыми головами.

— Глянь-ка, дядя Егор, отколь это такие птицы на нашей речке?

— А это лебеди, сынок. Я их не раз видел здесь на Ермиши. Видно, с господских прудов. Надоело им там в неволе сидеть, они и рады-радешеньки вырваться на волю. Я пробовал даже их хлебушком прикармливать. Да где там!.. А ты вот что — возьми-ка ведерко да принеси свежей водицы.

— Со Святого ключа?

— Не из речки же.

— Ну что же, рад был с вами познакомиться, — заключил главный геолог управления, закончив просмотр документов Сергея. — такие кадры нам нужны. Вообще нужны, а в данный момент — в особенности. Дело в том, что мы только что сформировали новую геосъемочную партию. Весь состав ее полностью укомплектован, а вот начальника партии пока не подобрали. Так что ваш приезд как нельзя кстати…

— Вы хотите назначить меня начальником партии?! — не поверил своим ушам Сергей.

— Почему бы нет? Все мы с этого начинали. А вам, как говорится, и карты в руки: партии предстоит работать в области развития мезозойских отложений, а вы, судя по этим бумагам, успели познакомиться с ними в полной мере и на производственной практике и в ходе работы над дипломным проектом.

— Так-то оно так, но…

— Никаких но! Считайте этот вопрос решенным. Сегодня же я подпишу приказ, и принимайтесь за дело. Тут вот проектное задание вашей Ермишской партии…

Нынешний полевой сезон был, разумеется, не первым для Сергея. Он, еще будучи студентом, выезжал на практику по геологической съемке и после второго, и после третьего, и после четвертого курсов. Но одно дело быть практикантом-коллектором или младшим геологом и совсем другое — возглавлять геологическую экспедицию. В полевых условиях начальник партии обладает практически неограниченной властью, но на плечах его лежит и колоссальная ответственность: помимо выполнения плана и соблюдения качества проводимых работ, он отвечает и за расходование финансовых средств, и сохранность машин и оборудования, здоровье и безопасность персонала, обеспечение необходимых бытовых условий, организацию рационального отдыха и даже моральный дух коллектива.

А состав инженерно-технических работников партии бывает крайне неоднородным, не говоря уже о сезонных рабочих, нанимаемых обычно на месте проводимых работ и потому не связанных никакими обязанностями перед управлением. Так что начальнику партии приходится выступать иной раз и в роли судьи, и в роли беспристрастного арбитра, и в роли пастыря-духовника, выслушивающего самые невероятные исповеди своих подчиненных. Все это Сергею пришлось испытать с самого начала работы в поле, и трудно сказать, как бы он справился со всеми этими делами, если бы не его старший геолог.

Она приехала уже через неделю после начала полевых работ, едва он успел сделать несколько рекогносцировочных маршрутов, и сразу с головой окунулась во все дела и заботы партии. Живая, общительная, на редкость неутомимая, она успевала и проложить маршруты съемочным отрядам, и дать задание буровикам и топографам, и проследить за отправкой образцов на анализы, и проконтролировать работу радиометристов, и даже позаботиться о качестве питания работников партии. А главное — она с самого начала взяла в свои руки всю стратегию съемочных работ.

Куда подевалась, где осталась та хрупкая, худенькая девушка с загадочной улыбкой, которая встретила его при первом знакомстве? Здесь, в поле, одетая в потертый, видавший виды энцефалитный костюм, грубые кирзовые сапоги, старый, выцветший на солнце берет, с неизменно нахмуренными бровями и упрямой складкой на лбу, она являла собой образец полевого геолога, и Сергей навсегда запомнил тот первый день, когда она, едва спрыгнув с машины и забросив нехитрый багажишко в приготовленную для нее боковушку в арендованном под базу доме, сразу же прошла в камералку и принялась просматривать полевые дневники его первых маршрутов. А он стоял перед ней, как нашкодивший первоклашка перед строгой учительницей, боясь хоть словом нарушить затянувшееся молчание.

— Да, этого следовало ожидать, — произнесла наконец Софья, перевернув последнюю страницу, — во всех обнажениях одно и то же: монотонная толща серых глин и мергелей. Но почему вы ограничились лишь описанием открытой части разрезов, не попытались углубиться в осыпь?

К концу следующей недели съемочные работы в партии вошли в привычный деловой ритм. Четыре отряда, руководимые Петром, Степаном, Софьей и самим Сергеем, все увереннее продвигались вниз по течению Ермиши, ежедневно покрывая восемь-десять квадратных километров карты. Из управленческой лаборатории пришли и результаты иммерсионных анализов, свидетельствующие о том, что комплексы терригенных компонентов готерива и баррема существенно отличаются друг от друга, что позволило надежно использовать их для идентификации глинистых толщ. К тому же опорный горизонт с прослоями фосфоритсодержащих алевролитов встречался уже не в одном обнажении правого берега реки.

Словом, все складывалось как нельзя лучше, если бы не участившиеся стычки с Яриным. И дело было не только в том, что он все чаще появлялся на работе под хмельком и даже пытался спаивать некоторых работников.

Однажды утром, когда Сергей и Софья, сидя в камералке, намечали маршруты отрядов на предстоящий день, он бесцеремонно подсел к их столу и сказал не терпящим возражений голосом:

— Буровикам надо выдать деньжат.

— Каких деньжат? — отозвался Сергей, не поднимая головы от карты. — Разве вы не знаете, что, согласно трудовому контракту, зарплата всем работникам партии выдается лишь в конце месяца?

Сознание возвращалось медленно. Сначала это были лишь редкие искорки света, слабо мерцавшие в кромешной темноте. Потом замелькали бессвязные картины каких-то зияющих провалов, голых утесов, грохочущих стремнин. Затем откуда-то из-за горизонта начали наплывать неясные контуры диковинных циклопических сооружений, причудливых пейзажей и образов. И только когда тупая, непроходящая боль, сопровождающая все эти видения, немного утихла, они стали приобретать более реальные очертания: то юноша оказывался вдруг на берегу какой-то речки, то на опушке леса, то на глухой проселочной дороге. Но все это было еще туманно, зыбко, с трудом удерживалось в сознании, как появлялось, так и исчезало, пока он не увидел себя наконец в знакомой кузнице, где проработал подручным, как отчетливо запечатлелось в сознании, не один год.

Кузницу эту, как и само кузнечное ремесло, он полюбил, казалось, на всю жизнь. Но еще больше полюбился ему старый кузнец Егор Кручинин, взявший его к себе в ученики и воспитавший как родного сына.

Вот и теперь, глядя, как сноровисто и быстро старый мастер орудует молотком, превращая бесформенный кусок раскаленного железа в изящную розочку для господской ограды, он не мог глаз отвести от его ловких жилистых рук.

«Как бы и мне стать таким мастером, как дядя Егор, — мысленно повторял Дмитрий, не переставая налегать на ременную петлю мехов, раздувающих угли в горне, — чтобы тогда и я смог выковать что-то для господ Мишульских!»

Впрочем, вспоминая сейчас о господах Мишульских, он имел в виду отнюдь не старых барина и барыню, частенько проезжавших в своей шикарной карете по дороге, что пролегала неподалеку от кузницы, и не их приказчика Гаврилу, чьи заказы для имения не раз приходилось выполнять им с дядей Егором. Нет, перед глазами его вновь и вновь вставал образ молодой барышни, которую он случайно увидел два дня назад у Святого ключа, куда дядя Егор послал его за свежей водой, и которая с явной заинтересованностью взглянула на него, Дмитрия.

Стоит ли говорить, с каким усердием принялся юный кузнец за исполнение заказа барышни Мишульской. К утру следующего дня ключ был почти готов. И какой ключ! Вместо простого кольца-рукоятки, какими обычно снабжаются дверные ключи, Дмитрий выковал на нем изящную фигурку плывущего лебедя, а в основании бородки выгравировал красивую букву «А» — начальную букву имени прелестной заказчицы.

Оставалось вручить ключ его будущей хозяйке. Ради такого случая он даже надел по требованию тети Глаши свежую рубаху и тщательнее обычного причесал свои непослушные вихры. Но от одной мысли, что надо будет о чем-то говорить с барышней, отвечать на какие-то вопросы, Дмитрия заранее бросало то в жар, то в холод. Нет, он не сможет при ней и рта раскрыть!

— Дядя Егор, а дядя Егор, — наконец обратился он к своему названому отцу. — Ты бы передал ей мою работу. А то мне как-то… В общем, робею я.

— Ну нет! — хмыкнул в бороду старый кузнец. — Сам смастерил, сам и подавай товар хозяевам. А кстати, вон и твоя заказчица!

Дмитрий выглянул в дверь и невольно попятился к горну. По береговой тропинке легкой, порхающей походкой, как летящий по ветру мотылек, шла, и даже не шла, а будто действительно летела подгоняемая попутным ветром виновница всех его переживаний. Ее белое полотняное платье волнами билось о еле прикрываемые колени, светлая шляпка, едва удерживаемая голубой лентой, упала за спину, и пышный сноп золотистых, пронизанных солнцем волос жарким пламенем разметался по плечам.

День начал клониться к вечеру, когда они, возвращаясь с заречных лугов, миновали мост и остановились возле Святого ключа. Здесь Анастасия легонько тронула Дмитрия за плечо и тихо сказала:

— Всё, Митя, дальше я пойду одна.

— Это почему? — удивился Дмитрий.

— Так будет лучше. Незачем лишний раз мозолить глаза всем любопытным. Да и не стоит мне, пожалуй, идти через калитку. Слишком припозднились мы сегодня. А отец мой, сам знаешь… Так что пойду я по большой дороге через парадный вход. Слышишь благовест? Это закончилась обедня в храме. И я смогу, в случае чего, сказать, что задержалась на церковной службе.

— Вот оно что! — понял Дмитрий скрытый смысл ее слов. — Но вы не жалеете о нашей прогулке?

И вот это послезавтра наступило. При первом ударе церковного колокола Дмитрий пулей выскочил из-за стола и, несмотря на все увещевания тети Глаши съесть еще хоть кусочек праздничного пирога, вихрем помчался к условленному месту встречи. Здесь, в густых зарослях орешника, он выбрал местечко, откуда, не будучи замеченным, можно было отлично видеть все дороги, ведущие к мосту, и устремил взгляд на ворота в церковной ограде, через которые просматривалась даже церковная паперть и широко раскрытые двери в храм. Именно там должна была, прежде всего, показаться Анастасия, и именно с этой широкой, заполненной народом паперти не спускал он глаз в надежде увидеть ее еще при выходе из церкви. А в том, что он сразу узнает ее среди толпы сельчан и дворовой челяди господ Мишульских, Дмитрий почти не сомневался.

Так прошло с полчаса, а может быть, и больше. Солнце начало припекать даже здесь, в сплошных зарослях кустарника. Служба в церкви, должно быть, уже перевалила за половину. А Анастасия все не показывалась.

«Что же она так долго молится? Уж не случилось ли с ней чего-нибудь?» — мысленно повторял он, пристально, до боли в глазах всматриваясь в пеструю толпу за воротами ограды. А может быть, он не так понял ее и она ждет его где-то в другом месте? Да нет, она ясно сказала: в орешнике, где они спугнули зайчонка.

Прошло еще с полчаса. Толпа перед церковью заметно поредела. Теперь от нее все чаще отделялись отдельные фигуры и направлялись к воротам ограды. Но дальше все они неизменно сворачивали либо на улицы села, либо на дорогу к поместью Мишульских. И хоть бы одна живая душа свернула к реке или хоть как-то была похожа на Анастасию.

«Где же она? Что она так медлит? Ведь скоро, наверное, и обедня закончится, и тогда…» Что будет тогда, Дмитрий боялся даже подумать. При одной мысли, что он так и не увидит ее сегодня, и даже не узнает, что с ней произошло, сердце его, казалось, готово было выпрыгнуть из груди. Такой тревоги, такой душевной муки он не испытывал еще ни разу в жизни. Юноша готов был уже выбраться из своего укрытия, сам бежать в церковь, как вдруг… на дороге из усадьбы показалась одинокая женская фигура и уверенно свернула к реке.

Сумерки сгустились до полной темноты, когда Дмитрий Вышел из кузницы, где провел остаток дня, и, убедившись, что берег абсолютно пуст, быстро направился к заветной калитке. Здесь тоже было пустынно и тихо, и ничто не помешало ему забраться в прибрежные кусты и устроиться так, чтобы не спускать глаз со стен усадьбы. Впрочем, вскоре все окончательно потонуло в кромешной темноте и оставалось положиться только на слух.

Нервы Дмитрия были напряжены до крайности. Тьма неожиданно оказалась полной самых причудливых шорохов и звуков. Раза два ему показалось даже, что слышатся легкие шаги там, за стеной, на мраморных ступенях и чуть ли не бранные голоса у самой калитки. И только минуту спустя стало ясно, что это всего лишь шелест речных струй да тихий шепот листвы над головой.

А тьма становилась все гуще, все плотнее. Звезды, как кончики огненных копий, будто нацелились на спящую землю.

Сложное, двойственное чувство овладело Дмитрием. С одной стороны, это была радость ожидания, радость огромная, беспредельная, пронизывающая каждую клеточку его тела; с другой — тревога, даже страх перед тем неведомым, что должно произойти. Ведь одно дело — прогулки днем на лоне природы на виду у всех. И совсем иное — тайная встреча глухой ночью наедине.

Порой ему казалось, что было бы даже лучше, если бы она не пришла. Но тут же все существо его наполнялось невыносимой болью от одной мысли, что он не увидит ее снова.