Российская история никак не может стать собственно историей. Уже много лет она политически актуальна. И действительно, несмотря на то что эпохи перемен уже в который раз переходят в эпохи застоев, а государство то распадается, то собирается вновь, Салтыков-Щедрин остается современным писателем, путевые заметки маркиза де Кюстина читаются как репортажи, письма Чаадаева политически актуальны. Тексты выступлений некоторых современных публицистов вполне могли бы принадлежать пламенным революционерам 20-х годов XX века или реакционерам времен Николая I.

Сменяются поколения, и в каждом из них старческое ощущение «колеи истории» соседствует с инфантильным стремлением строить очередное «светлое будущее». Времена очередного «укрепления государственности» несут с собою жажду перемен, которая, в свою очередь, сменяется жаждой стабильности (в том числе защиты от воровства, бандитизма и произвола мелких начальников), возникающей во времена депрессий государства: оттепелей, перестроек, революций. Существуют фундаментальные работы, описывающие циклы нашей истории, однако из них не становится более ясным, что же это за феномены и почему такой выраженной цикличности нет в историях других государств

[1]

.

Граждане в эпохи застоев живут воспоминаниями — иногда своими, а чаще чужими — о настоящей жизни: тревожной молодости и великих свершениях, подвигах на фронтах сражений и великих стройках социализма, борьбе за свободу и против антинародных режимов и прочей лабуде. А в эпохи депрессий пытаются жить не своей жизнью, уподобляясь известным им из всегда актуальной истории типам: имперским аристократам или политикам, декабристам или народникам, помещикам или священнослужителям, чекистам и белогвардейцам, дворянам, большевикам, меньшевикам, кадетам, диссидентам, героям войн, революций и контрреволюций, фермерам или крестьянам. Они проигрывают известные им в пересказе интеллигентных обществоведов старинные роли, мечтая вернуться в то прошлое, которое, не без их усилий, иногда становится настоящим.

Внешние наблюдатели идентифицируют российские феномены с некоторой натяжкой. Усматривая в нашей повседневности разные разности вроде архетипов национального характера, признаков анархии и демократии, тоталитаризма и самодержавия, развитой экономики и нетоварного хозяйствования, они строят теории, понятные только им самим. Наблюдатели уверены в том, что знают, что было и есть «на самом деле». Только «всамделишное» у каждого свое.

Российские феномены действительно чем-то напоминают книжные прототипы, однако не тождественны им, отличаясь российской спецификой. Наблюдатели усматривают то, что ожидают увидеть, но усмотренное оказывается не каноническим, не таким, каким ему полагается быть. Разочарование оказывается иногда так велико, что вполне уравновешенные люди ведут себя не вполне адекватно, считая, наверное, что Россия виновата в том, что не вписывается в их представления о ней. Напомню высказывание известного перестроечного публициста — реакцию на успех ЛДПР на парламентских выборах: «Россия, ты одурела».

В России, с моей точки зрения, не было той экономики, которая описывается в стандартных учебниках. То, что внешние наблюдатели принимают за экономику, вероятнее всего, вообще не экономика, а ресурсная организация государственной жизни

[8]

. В теориях, которые исповедуют прогрессивно настроенные экономисты, такой — феномен, насколько мне известно, не анализируется. Аппарат этих С теорий соответственно мало применим к описанию потоков ресурсов, дирижируемых государством. Товар в России не совсем товар, деньги не совсем деньги, производство не совсем производство, и даже потребление только внешне сходно с классическим потреблением, описываемым в стандартных учебниках экономики.

В. Ильин так определяет отличие ресурсов от капитала: «Категории ресурса и капитала связаны, но не являются тождественными. Ресурс — это возможность, которая отнюдь не обязательно станет реальностью. Любой капитал — это ресурс, но не каждый конкретный ресурс превращается в капитал. Капитал — это рыночный ресурс, реализовавшийся в процессе возрастания стоимости. Поэтому обладатели одних и тех же с точки зрения материальной формы ресурсов могут иметь разное отношение к капиталу и соответственно — разное место в классовой структуре. Деньги в кубышке — это сокровище; деньги в рыночном обороте, приносящие прибыль, — это капитал. Такое превращение ресурса в капитал возможно лишь в контексте рыночного общества. Там, где нет рынка, возрастание рыночной стоимости ресурсов не происходит»

[9]

.

В России была предпринята попытка построения социальной системы без капитала, основанной только на ресурсах. Попытка в каком-то смысле удалась. И потому социальная структура по умолчанию по-прежнему описывается классами по отношению к средствам производства, а не традиционными для современной импортной науки классами по потреблению — высшим, средним и низшим.

С моей точки зрения, ресурсная организация государства, ускользающая от описания методами классической науки, нормативно описана в трудах классиков строительства социализма в СССР. Идеальные конструкции политэкономии социализма за 80 лет в какой-то мере стали самой жизнью. Они настолько привычны, что опознать социалистические стигматы в нашей сегодняшней, по видимости капиталистической жизни — задача и неблагодарная, и содержательно не тривиальная. В ходе строительства социализма возникли, например, принципиально новые феномены, такие как: классы рабочих, крестьян и служащих, отрасли народного хозяйства и административно-территориальное деление страны. Они представляют собой объективации категорий политэкономии социализма. Их невозможно понять, не используя ее понятийный аппарат. Однако, с точки зрения классической науки, эти наши объективные реальности являются полной бессмыслицей и существовать не должны и не могут.

Советский социализм был целостной системой управления ресурсами, рационально выстроенной, логически связной и реализованной в системе государственного устройства. Он не умер, вопреки мнению большинства отечественных идеологов, политиков и экономистов. Более того, очистившись от советской риторики, он возрождается как во многом антисоветский — но социализм. Конфликт между сторонниками разных форм его реинкарнации (от интернационалистов-государственников и православных социалистов до национал-социалистов) — основа многих актуальных идеологических дискуссий. Даже те политики, которые считаются либеральными, ищут приемлемые формы реализации таких тезисов, как необходимость промышленной политики, планирования, справедливого распределения и контроля за ценами.

Задачами ресурсного государства были и остаются мобилизация и управление ресурсами, которые совсем не товары и чья ценность невыразима в деньгах. Ресурсное богатство меряется натурой, «чугуном и сталью на душу населения страны». Мобилизация ресурсов заключается в том, что государство (в идеале) безраздельно управляет всеми материальными и человеческими потоками. Ресурсное государство возникло как инструмент управления ресурсными потоками, им же сформированными. Оно создает условия для беспрепятственного перемещения ресурсов и прежде всего убирает то, что им мешает, то есть внутренних и внешних врагов.

Ресурсы по-российски — скорее сокровища, которые утаиваются или бесполезно растрачиваются природой и людьми, в то время как они должны быть отмобилизованы и употреблены на достижение великой цели. Административно-территориальная, отраслевая и социальная организация нашей страны производна от поиска, добычи и накопления ресурсов, их распределения и освоения. Социальные связи при такой организации жизни есть потоки ресурсов между элементами государственной структуры. Население — ресурс для строительства советского, или, как сейчас, российского социализма. Образование — ресурс (отсюда, например, разговоры об утечке интеллектуального капитала), здоровье населения — ресурс, земля — ресурс. Труд не является в рамках такой организации жизни товаром, он тоже ресурс. Термин «трудовые ресурсы», изобретенный политэкономами социализма, очень точно отражает место и роль населения в организации добычи других ресурсов и их переработке, а значит, и в социальной системе. Государство, как Мидас, трансформирует в ресурсы все, что оказывается необходимым.

Территория, полезные ископаемые, флора и фауна, люди, наконец, — не более чем ресурс. Вместо экономики как системы производства благ в социалистическом государстве есть накопление и управление ресурсами, нужными для того, чтобы, как в анекдоте времен брежневского застоя, попытаться в очередной раз обогнать мировых лидеров, стоящих, если верить официальной пропаганде, на краю пропасти. Ресурсы самоценны, владение ресурсами — всё. Социально значимы те, у кого больше ресурсов, и если ты не имеешь доступа к ресурсам, значит, ты никто. Производство есть разработка ресурсов, социальная жизнь — накопление ресурсов. Политика — борьба за ресурсы, в том числе и такие, как территория, геополитическое положение, космос, океанские глубины. Вместо экономики — распоряжение ресурсами, причем эффективность распоряжения определяется по степени приближения к великой цели.

Ресурсная организация государства фрактальна, то есть на любом уровне устройства она воспроизводит основные свои структурные особенности. Каждый фрагмент государственного устройства, в том числе люди, есть ресурс для другого фрагмента. И перед каждым таким фрагментом государством «ставится» задача быть ресурсом, то есть быть полезным с точки зрения достижения великой государственной цели, которую конкретизируют вплоть до отдельного человека.

Общегосударственная великая цель декомпозируется в набор частных целей фрагментов государственного устройства (единиц административно-территориального деления, отраслей народного хозяйства, социально-учетных групп рабочих, крестьян и служащих), которые созданы как детали в машине поступательного движения к цели. Пятилетние планы социального и экономического развития СССР, утверждавшиеся на съездах КПСС, развертывались в годовые, квартальные и месячные планы всех фрагментов его устройства — от республик до сельсоветов, от отраслей народного хозяйства до рабочей бригады. Выполнение этих планов обеспечивалось ресурсами, распределяемыми государственными планирующими органами. Физически материальные ресурсы выделялись органами государственного снабжения, а трудовые ресурсы — Госкомтрудом и НКВД-МВД.

Основателями социализма была сформулирована идея «достижения всеобщего равенства», а их российские последователи в начале 20-х годов XX века изобрели принципиально новые схемы мобилизации ресурсов для ее реализации. Сочетание идеи всеобщего равенства и таких средств ее достижения, как полная национализация ресурсов с последующим их плановым распределением, составляет специфику советского социализма. Задача его построения в СССР, наверное, во многом упрощалась тем, что в стране во время Первой мировой войны уже были созданы мобилизационные институты. Если следовать концепции О. Бессоновой, то этническая «раздаточная» специфика организации производства, распределения, потребления и обмена в России тоже как нельзя более способствовала внедрению социалистических новаций.

Цель (национальная идея) необходима России для обретения государственной идентичности. Вечно молодая страна никак не может С повзрослеть и стать такой же, как другие государства, не озабоченные юношескими проблемами. Когда-то это было самодержавие — православие — народность, потом коммунизм во всем мире, трансформировавшийся в строительство социализма в отдельно взятой стране. Масштаб цели должен оправдывать издержки мобилизации ресурсов, в том числе ограничение свобод граждан.

Всеобщее равенство, как показал наш опыт, не достижимо методами, разработанными Лениным, Сталиным и их соратниками и последователями. Однако основоположники создали самовоспроизводящуюся инфраструктуру принудительного уравнивания людей, которая настолько укоренилась в нашей жизни, что мы ее по большей части считаем само собой разумеющейся, естественной.

Сохранность этой инфраструктуры такова, что она может быть генерализована, как только появится мотивировка — идея, которую примут истосковавшиеся по порядку и недостижимому равенству граждане. Согласно критериям социальной справедливости, консолидация всех ресурсов государством и последующее их прямое распределение могут снова стать всеобщей государственной практикой. После идентификации идеи государство начнет «наводить порядок» в использовании ресурсов, механически уничтожая все, что мешает ему строить очередное светлое будущее, и превращая собственных граждан в ресурс для реализации этой идеи.

«Опросы общественного мнения показывают, что народ, который власть сейчас пытается подкормить „приоритетными национальными проектами“, с надеждой ждет „наведения порядка“ в распоряжении ресурсами. Народ ждет, когда же начнут сажать тех, кто прихватил общенародные ресурсы в бардаке перестройки и строительства капитализма».

Политэкономия социализма была и остается единственным позитивным систематизированным описанием такого государственного устройства, в котором, кроме прочего, циклы ослабления — укрепления государственности заменили собою обычные экономические циклы. Ведь социализм как теория возник в ответ на вызов, сформированный перед идеологами XIX века катастрофическими последствиями периодических экономических депрессий (кризисов перепроизводства), сопровождавших становление капитализма. В построенном социализме на смену кризисам перепроизводства пришли ресурсные кризисы дефицита. Опыт показывает, что ресурсное государство всегда находится в более или менее глубоком кризисе, имеющем форму перманентного дефицита ресурсов. Государство стремится выйти из кризисов, ужесточая контроль за распределением имеющихся ресурсов, а также мобилизуя новые. Однако оно практически никогда не достигает того, что хочет

[12]

. Кризисы — дефициты в ресурсном государстве чреваты, если не принимать репрессивных мер, ослаблением государства, иногда — его распадом. Происходит это (если абстрагироваться от высоконаучных объяснений «настоящих экономистов») из-за неэффективного использования консолидированных государством ресурсов. Подобная неэффективность в основном связана не с дефектами планирования, а с тем, что ресурсы используются нецелевым образом или просто расхищаются.

Единственным способом борьбы с нецелевым использованием и хищением ресурсов (кроме массированной пропаганды честного труда и клеймения расхитителей) были и являются репрессии, которые есть действия государства, наказывающие за то, что ресурсы, предназначенные для одного дела, были израсходованы на другое дело или просто украдены.

Репрессии при советском социализме — примерно такой же инструмент управления ресурсной организацией государства, как политика учетной ставки при капитализме. «Посадки» могут быть массированными (массовые репрессии) или локальными, в зависимости от задач, которые ставятся государством. Важно, что в ресурсном государстве они всегда остаются способом регулирования ресурсных потоков, а не результатом применения закона, перед которым все равны

Спецификой советского социализма являлось то, что репрессии стали инструментом формирования «трудовых ресурсов». В ходе репрессий социалистическое государство использовало осужденных за нарушения порядка управления (а не закона) как «трудовые ресурсы»

Совсем не случайно те времена, которые некоторые апологеты советского социализма считают расцветом государства, хронологически совпадают с наибольшим размахом государственных репрессий. Потоки мобилизованных государством ресурсов невозможно поддерживать, если периодически не вычищать тех, кто пытается их перенаправить в другие русла. С другой стороны, в периоды депрессий государственные репрессии исчезают как институт. На смену им приходят негосударственные репрессии, поскольку вместе с ресурсами государство теряет репрессивные функции. Размах репрессий, проводимых новыми распорядителями ресурсов, в целом, но ничуть не меньше, чем те, которые осуществляет государство, когда полноправно рулит ресурсными потоками. Негосударственные репрессии интерпретируются как рост преступности. Может быть, в ресурсном государстве действует «закон сохранения репрессий», обеспечивающий поддержание ресурсных потоков.

Постановление Правительства Российской Федерации от 30 сентября 2005 года № 590 «О создании федерального государственного учреждения Аппарат Общественной палаты Российской Федерации». Опубликовано 4 октября 2005 года.

«На государственную финансовую поддержку некоммерческих организаций выделяется 500 млн. рублей…»

«…Поправка в закон о Федеральном бюджете, принятая ГД РФ 18 февраля 2006 года по инициативе фракции „Единая Россия“». «Мы считаем, что государство должно финансировать институты гражданского общества»,

 —

заявил журналистам вице-спикер Госдумы, член фракции «Единая Россия» Вячеслав Бородин

http://www.newsru.com/russia/18nov2005/polmilliarda.html

.

«Сегодня масштабы и степень влияния коррупции на различные стороны жизнедеятельности государства и общества не только угрожают внутренней безопасности страны, но и наносят существенный ущерб авторитету России», заявил Нургалиев в пятницу на расширенном заседании коллегии МВД. http://www.newsru.com/russia/17feb2006/corruption.html .

При анализе нашего гражданского общества волей-неволей приходится решать разноуровневые задачи: применять понятийный аппарат стандартной теории к описанию далеких от «стандарта» отношений между людьми, институтами и организациями в российской социально-политической системе и одновременно фиксировать те феномены, которые или ускользают из описания в терминах этой теории, или описываются явно неадекватно.

Впервые термин «гражданское общество» был введен Гегелем в его работе «Философия права». Гегель предложил рассматривать общество как диалектическую совокупность отношений между семьей, гражданским обществом и государством

[18]

.

Согласно великому философу, гражданское общество есть множество граждан государства (членов семей), взаимодействующих между собой вне семьи с целью удовлетворения своих общих — своекорыстных — интересов. Государство, по Гегелю, есть синтез семьи и гражданского общества, а само гражданское общество возникло из диалектических противоречий между семьей и государством. И если следовать классику, то ничего такого уж хорошего в гражданском обществе нет, ведь в нем манифестируются корыстные интересы частных лиц, которым тесно в семье и в государстве.

Оценки гражданского общества со времен классика немецкой философии полярно изменились. В традициях политического либерализма — рассматривать государство как вселенское, но необходимое зло. Государство ограничивает свободу, плодит агрессию, бедность, социальные пороки, а гражданское общество выступает за свободу и против агрессии, оно заботится о бедных и обиженных судьбой. Гражданское общество противостоит государству: как добро противостоит злу, а свет — мраку.

…Государство, стремящееся подмять гражданское общество, уничтожает, прежде всего, основы личной независимости подданных — гражданские свободы, рынок и частную собственность, закрепощает граждан вплоть до запрета им свободно выбирать места жительства и работы. Подавляются каналы обратной связи, всякое 7 инакомыслие и с особой яростью — пресса и правозащитное движение. Подкупаются деньгами и синекурами депутаты, судьи теряют независимость и низводятся до уровня обыкновенных государственных служащих. Адвокатура превращается в подконтрольный государству (как правило, Министерству юстиции) орган; адвокаты, наряду с прочими чиновниками, присягают на верность государству. Разводятся ручные правозащитники. В крайнем своем выражении победа государства означает полную ликвидацию легального гражданского общества, прозябание его в теневых формах (черный рынок, например).

В политических дискуссиях о проблемах гражданского общества 8 России доминирует один мотив: в России слишком громоздкое государство и слишком слабое гражданское общество. Без сильного гражданского общества не может быть реально сильного государства. Поэтому для процветания страны надо укреплять государство, делать его более компактным (строить вертикали власти), а наше гражданское общество надо развивать по примеру тех стран, где гражданственность сильнее. В качестве образца для подражания берутся европейско-американские гражданские общества, в которых есть сильные организации гражданского общества, решающие проблемы граждан силами самих граждан — без участия государства или с его минимальным участием.

Развитие гражданского общества в России, согласно доминирующему мнению, невозможно без импорта его образцов, осуществляемого сейчас иностранными организациями гражданского общества (в том числе оказывающими финансовую и организационную поддержку собственно российским организациям). Но в нашей стране, как считают политики и чиновники, нужно создавать отечественные образцы гражданских взаимодействий, в частности, как воплощений «национальной идеи» (которая много лет, оказывается, скрывалась от агрессивного государства в русском языке, в традициях или, по версии некоторых идеологов, в «зонах»). Для этого в бюджете России в 2006 году выделяется 500 миллионов рублей.

Однако почти двадцатилетний опыт импорта и самопальной разработки гражданско-правовых отношений показал, что организации гражданского общества, созданные государством или скопированные по внешнему образцу, выживают только при постоянной внешней же финансовой и организационной подпитке, не врастают в наш быт.

Но нельзя сказать, что их существование совсем уж никчемно. Наши граждане научились использовать отечественных и зарубежных благодетелей «конкретно», обращая разного рода помощь в свою пользу. Они прибедняются перед иноземными и отечественными организациями гражданского общества — точно так же, как прибедняются перед чиновниками, чтобы получить какое-то благо: грант, связи, юридическую помощь, которым может наделить благодетель. И естественно, они хотят, чтобы халявы было побольше, а выбор побогаче.

За последние десятилетия государством зарегистрированы сотни тысяч разного рода общественных организаций. Часть из них выполняет функции, которые нормативно приписываются организациям гражданского общества. Это организации, может быть, и не всегда зарегистрированные, но вполне действенные и не публичные. И уж совсем не политизированные. Другие организации, как замечено Л. Петровой

Сели следовать Гегелю, не может быть современного общества без семьи, гражданского общества и государства. Если есть государство и семья, то есть и гражданское общество. В России гражданское общество, несомненно, есть. Однако оно принципиально отличается от тех, к которым привыкли исследователи. Оно неорганизованно, хотя всепроникающе и богато возможностями для решения многих проблем, которые, если следовать логике отечественных теоретиков, порождает государство своим гражданам и их семьям.

Сильное и совсем не стремящееся организовываться гражданское общество — специфика России. Его существование (как повседневных отношений землячества, соседства, родства, этнической и конфессиональной принадлежности и т. п.) столь же несомненно для автохтонов, как существование специфической российской семьи и российского государства. Его феномены иногда демонстративны и грубы, чаще привычны и незаметны. Однако наши граждане, особенно причастные к импорту общественно-гражданских стереотипов и к бюджетным НГО, не хотят называть обыденные и общераспространенные отношения гражданским обществом, язык не поворачивается. Ведь гражданское общество — это что-то такое большое и светлое, чего «у нас» нет, но есть «у них».

Солидные люди прогрессистских воззрений предпочитают не замечать обычные проявления гражданственности, считая их неприличными, негражданскими — в привычном для них значении этого понятия. Государство, по их мнению, несет ответственность за такие массовые модели поведения, как «откос» от призыва в армию, «крышевание», уход от налогов, разного масштаба воровство («нецелевое использование») бюджетных денег и госимущества, готовность брать и давать взятки. Они внутренне не могут принять, что именно в «негативе» манифестируются наши отечественные общественно-гражданские отношения.

Я считаю, что «негатив», о государственной этиологии которого не устают рассуждать сторонники имитационного развития гражданского общества, есть результат взаимодействия неорганизованного (и не нуждающегося в организациях) гражданского общества и несуразно организованного государства. Чем активнее государство строит свои вертикали власти (и НГО, вписанные в эти вертикали), тем большие ресурсы вкладывают члены гражданского общества (которые могут быть сами высокопоставленными чиновниками) в нейтрализацию устремлений государства.

Неорганизованное гражданское общество — оборотная сторона всеорганизующего государства. Причем зависимость гражданского общества от государства критическая, как и зависимость государства от гражданского общества. Никакая государственная инициатива не реализуется, если при этом не учтены частные, общественно-гражданские интересы чиновников. Свидетельство того — неудача десятков реформ в постсоветской России. И мало какой частный интерес может быть удовлетворен без участия государства: без пролоббированного закона, взятки чиновнику, «отката» силовикам или «распила» бюджета между бизнесами структур, в которые в той или иной форме входят министры, депутаты и генералы — как члены гражданского общества.

Российское гражданское общество по эффективности в решении проблем своих членов, степени ситуативной связности между гражданами и типам решаемых задач гораздо мощнее (если так можно говорить), чем организованные гражданские общества.

Такая эффективность достигается за счет уникальной институализации. Существуют общераспространенные и устойчивые институты гражданского общества: домашнее или ресторанное застолье, баня с девочками и без, охота и рыбалка, самодеятельные клубы (такие как игра в футбол по субботам у чиновников мэрии Москвы), совместный отдых, дачные сообщества. В последнее десятилетие весьма значимым институтом гражданского общества стало конфессиональное общение. В ходе коммунальной революции формируется институт «жильцов одного дома». В российской провинции роль институтов гражданского общества иногда выполняют офисы политических партий, если через эти партии можно «решать проблемы». И сами политические партии являются скорее элементами нашего гражданского общества, нежели политическими организациями.

Совершая религиозные обряды, выпивая, развлекаясь, постреливая по птичкам, парясь и сплетничая о том, кто, сколько и за что берет, люди ищут, и, как правило, находят, «выходы» на чиновников, которые помогут им минимизировать налоги, выиграть тендер, получить землю под застройку, устроить родственника в «элитную» клинику, освободить сына от призыва в армию, пристроить дочь в приличный вуз, вернуть изъятые ГАИ документы на машину, закрыть уголовное дело на партнера или организовать наезд силовиков на конкурента. В каждом поселении — за исключением выморочных, где не представлено государство, — есть свой приход, своя баня, свой ресторан, на худой конец клуб, в которых собираются люди, решая проблемы удовлетворения своих потребностей за счет материальных и административных ресурсов, номинально принадлежащих государству.

Институализированное, но неорганизованное — и не поддающееся организации — гражданское общество существует везде, где есть люди. В то же время гражданское общество — нигде, так как нельзя в каждом конкретном случае указать на устойчивую организацию, в которой гражданские отношения реализуются. Оно бесформенно. На виду только по видимости нейтральные институты застолья, бани, ресторана и «элитного отдыха», покушаться на которые решался только Ю. В. Андропов — единственный, наверное, государственный деятель, понимавший смысл советских гражданских ритуалов и утверждавший, что мы не знаем страны, в которой живем. И если господин Володин, цитируемый в начале статьи, не оговорился и не путает организации гражданского общества с его институтами, то полмиллиарда бюджетных рублей будут потрачены целевым образом: на обустройство бань, клубов и ресторанное застолье.

При попытках внешней, исходящей от государства организации суть гражданских отношений исчезает, жизнь уходит, остается нефункциональная форма: захиревший приход, холодная баня, пустой ресторан, запущенный клуб. Институты гражданского общества при этом перемещаются в другие места, в другие бани и рестораны или в подвалы и котельные.

Новый президент России, придя к власти, оказался, по его собственному выражению, в ситуации, где «за что ни возьмись, везде Чечня». Иными словами, количество неразрешимых проблем столь велико, что даже перечислять их не имеет смысла. Тем не менее, реформирование началось. Власть начала действовать так, как будто страна только и ждет, что ее начнут изменять. Власть отчасти права: народ опять, как и 15 лет назад, ждет перемен, сам не зная каких.

Вместе с Ельциным ушли в прошлое десять лет жизни и сопровождавшее их государственное устремление «внедрить в жизнь» институты и отношения, которые в идеале весьма эффективны. С внедрением демократии, рынка и прогресса, как известно, не совсем удачно сложилось. Эти элементы идеального общественного устройства при попытке пересадить их в родную почву трансформировались в нечто совершенно иное. Вместо свободы получили «беспредел», вместо свободной прессы — НТВ и газетно-журнальную «джинсу», вместо выборов — теневую номенклатуру партии власти, вместо рынка — административную торговлю, вместо президентской республики — форму самодержавия, ограниченного как инерцией советского государственного устройства, так и мировым общественным мнением.

И снова умные и образованные люди, прямо или косвенно причастные к власти, ведут дискуссии по поводу реформирования, которые сводятся в конечном счете к обсуждению того, как, каким образом и откуда пересадить в Россию институты и отношения, которые кажутся им перспективными. Еще рассуждают о том, каким образом вернуться к отношениям, которые, как кажется дискутантам, были когда-то в Российской империи или СССР. Кроме того, склонные к реформаторству люди обсуждают причины, по которым эти попытки не удались в прошлом, и осуждают тех, кто, как им кажется, персонально в этом виноват. Список виновных известен и постоянно пополняется.

Реформаторы, как правило, узнают о том, что происходит в стране, из средств массовой информации, и происходящее совершенно их не устраивает. Вероятно, реформаторам хотелось бы, чтобы новостные и аналитические программы ТВ перестали транслировать скандальные хроники. Это свидетельствовало бы о том, что наступили мир и порядок, а также экономическое процветание. О различии между реальной жизнью страны и ее масс-медийным образом они, конечно, догадываются, однако не спешат исследовать этот феномен информационных технологий досконально. Зачем изучать то, что все равно неизбежно изменится в результате их реформ?!

Общественная онтология в нашей стране обладает странным свойством: ее основные составляющие вроде бы существуют, но только если не задумываться о характере этого существования. Общеизвестно, что в

Распределенный образ жизни в России сейчас более 50 миллионов домохозяйств и почти 40 миллионов дачных и приусадебных участков, на которых люди выращивают картошку, овощи, откармливают коров, коз и свиней, держат птицу. Это означает, что практически все население ведет личное подсобное хозяйство, обустраивая свой быт и обеспечивая себя продуктами на зиму. Жизнь большинства семей России распределена между городской квартирой, дачей, погребом, сараем и гаражом. Владимир Вагин, впервые обративший внимание на эту структуру обыденности, назвал ее «совокупным жильем». В целом совокупное жилье представляет собой относительно замкнутую структуру материализованных связей, внеэкономическую по природе, существующую помимо государства, на самом деле и взаимодействующую не с государством, а с административным рынком.

Чаще всего семья в обычном городе имеет городскую квартиру, дом, дачу с участком земли в пригороде или деревне, баню, птичник (свинарник, коровник), погреб (сарай) в городе, где хранятся продукты питания, произведенные на «даче», автомашину (и гараж), основная функция которой обеспечивать связь между городской квартирой и дачей. Гараж может быть совмещен с погребом (сараем). В селе функции дома и дачи совмещены, и, кроме приусадебного участка, есть еще и покос, земля «под картошку», а также используемые на непонятных условиях лесные и речные угодья.

Даже если русская семья достаточно обеспечена, чтобы не вести личного подсобного хозяйства, она все равно имеет дачу с баней и пристройками, в обустройство которой вкладывается существенная часть семейных ресурсов и на которой старшее и младшее поколения проводят практически все свободное время.

Старшее поколение многопоколенческой семьи все теплое время года работает на даче. Среднее поколение такой семьи работает в городе на производстве или в учреждении, государственном или частном, ведет свой бизнес. Работа по найму (а частично и предпринимательство), независимо оттого, как она оплачивается, рассматривается членами семьи скорее как институт, обеспечивающий ресурсами дачно-квартирное хозяйство. Несомненное многообразие типов совокупного жилья описано очень слабо. В частности, трудами социологов Новосибирского института экономики и организации промышленного производства описан сельский совокупный дом и соответствующий образ жизни в Сибири, где колхозно-совхозная «реальность» еще существует только благодаря тому, что остается ресурсной базой того, что есть на самом деле

Совокупному жилью соответствует свой образ жизни, который я называю распределенным. Люди живут на два или более дома, и унитарная семья во многом существует только в реальности, в то время как на самом деле доминирует многопоколенческий тип семьи, распределенной по разным домам и дачам, но связанной в целое распределенным образом жизни. В исследованиях бюджета времени, проведенных в начале 1990-х годов, показано, что существенная часть времени у всех групп населения тратится на обслуживание совокупного жилья.

На самом деле нет общества, политической жизни, оппозиции, политической элиты, средств массовой информации. Решения власти интересуют народ, живущий распределенным образом жизни, только в том случае, если они могут повлиять на этот образ жизни: цены на транспорт, энергоносители, водку и доллар бурно обсуждаются в электричках и на дачных посиделках. При этом существенная часть событий, происходящих в реальности и представленных в том, что называется СМИ, интерпретируется в понятиях на самом деле как коммерческая активность политиков и других ньюсмейкеров, направленная на расширение своего совокупного жилья и распределение образа жизни.

Несмотря на свою всеобщность, совокупное жилье и распределенный образ жизни не существуют в реальности Российской Федерации. Их нет в статистике, нет в исследованиях политологов, фиксирующих только так называемый «летний спад политической активности» (вызванный, в частности, массовым оттоком населения на дачи и работой в личном подсобном хозяйстве) и ее весенне-осенние обострения. В социологических исследованиях они присутствуют как побочные феномены, не становясь объектом прямого исследования.

Так как совокупное жилье и распределенный образ жизни в реальности не существуют, государство может воздействовать лишь на отдельные их элементы: ограничивать ведение личного подсобного хозяйства, бороться с нарушениями трудовой дисциплины, с воровством на производстве, коррупцией, повышать цены на энергоносители, вводить ограничения на торговлю продукцией личного подсобного хозяйства и пр. Человека можно посадить, конфисковать имущество, но что бы государство ни предпринимало, все равно некоторые базовые элементы совокупного жилья остаются вне его юрисдикции, что и есть конечная цель распределенного образа жизни.

Экономические критерии не применимы к распределенному образу жизни и совокупному жилью просто потому, что экономика связана с реальностью, а на самом деле людям нужны гарантии выживания в их перманентном стремлении убежать от государства, и они готовы вкладывать в обеспечение этих гарантий свое время и деньги, практически не считаясь с издержками. Этот образ жизни представляет собой выбранную методом проб и ошибок стратегию отношений граждан с государством и производным от государства обществом. Эффективность этого образа жизни можно рассматривать как социальную эффективность, как защищенность от реформаторских усилий государства. Можно сказать, что в настоящее время эта эффективность весьма высока.

Я думаю, что совокупное жилье и распределенный образ жизни есть своеобразная форма эмиграции, то есть приспособление к модернизирующей активности государства и его стремлению подчинить себе обыденность. Бесконечная модернизирующая активность государства, выраженная в репрессиях и административных ограничениях на жизнь, вынудила людей диверсифицировать среду обитания и «эмигрировать» в свои относительно замкнутые миры особняков, квартир, «дач», бань, гаражей, погребов и сараев и деятельности по их обслуживанию. Цена такой диверсификации весьма высока, ведь только экспортированные за границу деньги, обращенные в недвижимость и другие капиталы, оцениваются в миллиарды долларов. Оценить же инвестиции в десятки миллионов дач вместе с их инфраструктурой и трудом по обслуживанию просто невозможно.

Сели распределенный образ жизни есть на самом деле другая сторона того общества, которое существует в реальности, то государство можно сопоставить с административным рынком

[28]

. Можно сказать, что административный рынок порождает распределенный образ жизни как среду, в которой только и возможно выживание людей, находящихся в административно-рыночных отношениях, а распределенный образ жизни воспроизводит административный рынок как каркас своего собственного существования.

Административный рынок является неэксплицированной системой отношений между производящими и распределяющими субъектами плановой в прошлом экономики, которая продолжает существовать после смерти КПСС, Госплана и прочих институтов советской власти.

Административные рынки существует всегда и во всех социальных и политических системах, но обычно они локализованы в самих структурах власти, в тех местах, где принятие решения по распределению благ осуществляется исходя из статусных характеристик самих властных субъектов. Административные рынки существуют обычно как теневая сторона государственной деятельности, как форма согласования интересов в тех случаях, когда это по каким-либо причинам нельзя делать политическими или чисто административными методами. При построении всеобъемлющей и всепроникающей советской власти, то есть при разделении жизни на реальность и на самом деле, административный рынок как форма распределения и перераспределения благ стал самодовлеющим и самодостаточным. В реальности все другие формы социальной самоорганизации и организации, кроме советских, в ходе строительства социализма были ликвидированы вместе с людьми. Теневая (которая на самом деле) сторона согласования интересов стала основной, в то время как политическая и административная стороны (в реальности) стали фиктивными, прикрывающими те способы принятия решений, которые диктовал административный рынок.

Советская власть трансформировалась в реальность постперестроечной, ельцинской России с ее институтами парламентаризма, президентства, демократии, свободы слова, а советский административный рынок трансформировался в российский, где на самом деле идет торг между регионами России и ее центром, между олигархами и региональными баронами, между олигархами и федеральной властью, между бандитами и частными предпринимателями.

Суть отношений между реальностью и происходящим на самом деле за десятилетие ничуть не изменилась по сравнению с советским периодом истории России.

Очень трудно найти в России людей, которые бы жили не совсем так, как большая часть населения, и не распределяли бы свой образ жизни в пространстве. Пребывать одновременно в

реальности

государства, но жить

на самом деле

есть специфическая отечественная форма социальной стабильности. Потеря определенности хотя бы в одном срезе этого бытия чаще всего приводит к социальной деградации. Фантастическое количество бомжей в городах является тому примером.

Я думаю, что еще нескольким поколениям русских предстоит жить и

в реальности,

и

на самом деле.

Слишком глубоко зашло это расслоение, став органическим и закрытым для рефлексии.

Многие люди и сейчас живут вполне неплохо, но жалуются на то, что живут не так, как хотели бы, что-то мешает. Конфликт между

реальностью

и

на самом деле

проявляется в том, что частному бизнесу мешает государственный бизнес, гражданам государства мешают государственные институты, общественным деятелям — общество, политикам — политические партии и организации и т. д. Люди

на самом деле

делают свой бизнес и обустраивают собственные жизненные пространства, а

реальности

борются со своими зеркальными отражениями и никак не могут их одолеть.

Бесконечные попытки государства соединить

реальность

и

на самом деле

и создать условия для того, чтобы люди имели дело непосредственно с государством, а не с функционерами административного рынка, никогда не были успешными и даже во многом способствовали развитию и диверсификации административного рынка. И дело не в чиновниках, а в структуре жизни, разделенной на то, что есть в

реальности

государственного устройства и что есть

на самом деле.

За эту разделенность приходится платить как государству, так и его гражданам. С другой стороны, благодаря этой разделенности страна еще существует, несмотря на катастрофическое состояние экономики и фактическое отсутствие политической системы.

В

реальности

шли экономические реформы, укреплялась демократия, формировались независимые СМИ, были инфляция, финансовая стабилизация, унизительные поиски внешних источников финансирования того, что существует

Разнообразие товаров на уличных лотках для меня было индикатором свободы. 1987 год — нечего вспоминать. А потом пошло — смесь импортных конфет с презервативами и оружием в подземных переходах узловых станций метро. Максимум свободы пришелся — если судить по аптечным киоскам, например, — на 1993 год, когда в них можно было запросто купить любую сильнодействующую дрянь. В 1997-м свободы сильно поубавилось, и ту же дрянь теперь предлагают из-под полы спекулянты на толчках у избранных ими аптек.

Лотки исчезают, в подземных переходах Москвы установился порядок «по Лужку», а в магазинах выбор уменьшается от месяца к месяцу. С полгода уже как Радио «Свобода» стало одним из основных источников информации. Пока что все, что они там говорят, можно при желании прочитать в газетах или увидеть по ТВ. Но на газеты и ТВ уже выработался рефлекс «все говно», к тому же газеты пачкаются, а ТВ рябит. Почитаешь «Сегодня» и «Известия», и надо искать, где бы отмыть руки от плохой типографской краски. А на ТВ — Ельцин и маразм, Черномырдин и презерватив, Газпром и кариес, Чубайс и прокладки, и нет никакого желания разбираться в том, кто кого и на что надевает и куда вставляет.

Государство пытается наводить порядок. Ростовские чекисты попытались посадить американского связиста за провоз через границу двухсотдолларового геодезического приборчика, который даже в Москве есть в свободной продаже. Приморские чекисты посадили за шпионаж военного журналиста, который продавал японскому ТВ информацию о том, что ядерные отходы сливают в их море. Любой гражданин — с помощью ментов — может найти у себя в кармане кокаин или анашу. Спецслужбы, объединив усилия, посадили в Кузбассе выбранного мэра на том основании, что у него было три судимости при советской власти, об этом написали в газетке, а ее прочитал президент. Налоговая полиция заставила Киркорова и прочих звезд заплатить налоги. Высокопоставленный холуй, настолько наивный, что сумел оформить в слова основную идею нашего времени — «делиться надо», заговорил о шпионах в правительстве, сдающих врагам наши финансовые тайны. Мало-помалу, но по количеству заключенных в ИТУ и находящихся под следствием Россия приближается к СССР.

Власть перебирает признаки, которые можно было бы использовать для создания образа врага. Без врага в России нельзя сформулировать объединяющую национальную идею. А без идеи не будет и извечного российского порядка, основанного на самодержавии, православии и народности, приправленных смесью иудаизма с коммунизмом.

Власть пока не совсем точно знает, с чего начать наводить порядок. Наведение порядка — это всегда передел и разрушение уже установленного кем-то порядка. Любой передел чреват неожиданностями, особенно когда отношения собственности не прозрачны. И власть вместо легитимации сущего ищет пути объективации идеального, но не может пока сформулировать идеал.

СССР — с позиций современной мифологии — была тоталитарная система власти (административно-командная система). Либералы считают, что она подавляла людей и потому развалилась. Радикальные коммунисты считают, что подавляли не тех, кого надо, и развалилась поэтому. В промежутке между этими полярностями находятся другие точки зрения, в том числе и такие экзотические, как дугинская, представляющая Евразию полем борьбы между атлантистами и евразийцами, воплощением которых в советской реальности были КГБ и ГРУ. При этом реальная структура власти и ее трансформации в постперестроечной России если кого и интересуют, то только для того, чтобы подчеркнуть происшедшие за десять лет изменения. Но изменились за это время формы согласования интересов между структурными элементами советской власти, но не сами структурные элементы.

В СССР была иерархизированная территориально-отраслевая структура управления, где на каждом уровне территориально-отраслевой иерархии существовали комитеты КПСС, в которых согласовывались противоречия территорий и предприятий отраслей народного хозяйства, расположенных на этих территориях. Иерархизированные парткомитеты (первичные парторганизации, райкомы, горкомы, обкомы, республиканские ЦК) были основой социальной стабильности, так как гасили конфликты между первыми лицами предприятий и территориальных органов власти или транслировали конфликты на более высокий уровень партийной иерархии в том случае, если конфликтовали первые лица не их номенклатурного уровня.

Иерархии отраслей народного хозяйства распались после исчезновения органов партийного управления, но не на самостоятельные хозяйственно-экономические структуры, а на иерархизированные группы. Даже видимые извне производственные целостности (такие как заводы, огороженные колючей проволокой) разделились на АО, соответствующие производственным участкам, в которых были когда-то первичные парторганизации КПСС.

Высшие уровни бывших отраслевых иерархий приватизировали финансовые ресурсы СССР и стали называться банками, в то время как низшим уровням этих же иерархий, ставших акционерными обществами, остались изношенные основные фонды и природные ресурсы. Часть отраслей народного хозяйства СССР уцелела, превратившись в пока что маломощные транснациональные корпорации с центральными конторами в Москве. Это Газпром, РАО «ЕЭС», Минатом, Русская православная церковь.

Начиная с 1994 года распавшиеся было отрасли стали восстанавливаться, то есть так называемые коммерческие банки начали интегрировать в себя так называемые акционерные общества. В 1997 году в экономике оформились новые холдинги, представляющие собой реинкарнацию отраслей советского народного хозяйства. Их можно сопоставить — по степени концентрации власти и собственности — с Бюро Совета Министров СССР в том их виде, который существовал в конце 80-х годов.

Экономику России можно считать рыночной только в очень узкой сфере легальных отношений с мировыми рынками, в то время как внутри страны, да и во многих международных аспектах она если и может быть названа рыночной, то только в смысле административного рынка. Коррумпированность чиновников, воровство предпринимателей и рядовых граждан, бартер и «черный нал» вовсе не случайные феномены, сопровождающие становление демократии и рыночной экономики, а системные характеристики российского административного рынка, сменившего административный рынок СССР.

На финансовых рынках России обращаются деньги, выжатые олигархами из контролируемых ими предприятий, и разного рода рисковые и заемные иностранные капиталы. Основой же реального сектора экономики стал рынок долгов. Государство обслуживает этот рынок: создает долги, их распределяет и пытается контролировать торговлю ими. Долги в российской экономике выступают как финансовые и административные активы, которыми субъекты этого специфического рынка торгуют с конечной целью предъявить их государству. Государство демонстрирует накопленные долги мировому финансовому сообществу и выпрашивает у него займы для их погашения.

Долги отражают бартерные отношения между товаропроизводителями. Товарные кредиты, которыми обмениваются предприятия и организации, учитываются как взаимные задолженности, которые при удачном стечении обстоятельств может погасить государство. Те долги, которые удалось конвертировать в реальные деньги, образуют основу рынка «черного нала». Существенная часть расчетов между экономическими субъектами российской экономики происходит в «черном нале» и в иностранной валюте..

Рынок долгов, точно так же как рынок кредитов в естественной рыночной экономике, создает всеобщую связность экономических и социальных субъектов и обеспечивает предсказуемость экономического поведения. Размеры долгов определяют административный и политический статус их обладателей: чем больше долг, тем выше статус. Наиболее богаты долгами энергопроизводящие предприятия и организации — Газпром, РАО «ЕЭС», нефтяные компании.

Источником денег для легального финансового рынка стали внешние заимствования и портфельные инвестиции, а для рынка «черного нала» — нелегальный экспорт и импорт товаров и валюты. Страна открыла саму себя и окружающий мир — как источник денег, и ее жители изобретают изощренные способы их извлечения: от лжеэкспорта и лжеимпорта до мимикрии под бедность и спекуляции фьючерсами.

Понятие реформы предполагает разделение реальности на реформируемую часть и на реформаторов и действия реформаторов по отношению к реальности. Это противопоставление кажется по меньшей мере натянутым. Экономика СССР развалилась сама по себе, хотя политических последствий экономического кризиса, развала государства в частности, можно было бы избежать. Но для этого надо было бы, чтобы страной руководила не КПСС. Так что возможность эта сугубо гипотетическая.

Еще в 1983 году на семинаре в Институте экономики и организации промышленного производства в Новосибирске сотрудники ЦЭМИ представили прогноз, из коего следовало, что в 1987 году начнется великий экономический кризис, связанный с длинными «кондратьевскими» циклами, и что начало экономического роста придется на 1996–1997 годы. Распад экономики СССР был естественным явлением, а то, что реформаторы оказались в этот момент близко к власти и приняли участие в организации раздела пирога, — достаточно случайное событие. Не было бы этих людей, были бы другие. Результат был бы примерно такой же.

Распад экономической и политической системы социализма был вызван его структурными особенностями, умело использованными геополитическими конкурентами. Он продолжается и сейчас, но уже не во взрывной форме. Некоторые промежуточные продукты распада, такие как политические и экономические системы большинства государств — членов СНГ, зафиксировались как, казалось бы, постоянные образования. Однако это далеко не так. Трансформация СССР и наследовавших ему государств и экономик (в том числе и российской) продолжится еще несколько десятилетий. Причем не исключено, что повторятся взрывные формы трансформации, такие как события 1991 года.

Деньги в 1989–1994 годах возникали внутри страны — как энергия связи между отделяющимися от монолита власти субъектами административного рынка. Инфляция была внешним выражением взрывного распада такой структуры власти и собственности, которая не могла меняться никаким иным образом. Она съедала и деньги, и организационные формы, их создающие. Поколения банкиров менялись два раза в год, а банкирами называли себя граждане, в нужный момент оказавшиеся в точках, где при распаде выделялись деньги.

Энергия связи между республиками СССР и отраслями народного хозяйства, которую контролировали союзные органы управления, была сконцентрирована в соответствующих организационных и материальных ресурсах. Эта энергия освобождалась в значительной степени неконтролируемо, что представляло геополитическую опасность. Распад и сопутствующее выделение денег можно было направить в разные направления. Внешнее окружение бывшего СССР, защищаясь от последствий распада, использовало межгосударственные и общественные институты, такие как МВФ, Мировой банк, ЕЭС, благотворительные организации.

Российское государство — как и советское — распределяет население по социально-учетным группам, доставшимся ему от СССР (таким как шахтеры, учителя, врачи, военные), а также добывает и распределяет ресурсы для выплаты заработной платы бюджетникам и пенсий пенсионерам. Оно также распределяет предприятия, организации, деньги тем, кто имеет — с точки зрения государства — права на них. Степень государственной значимости социально-учетной группы определяется величиной задолженности государства перед ней. Величина такого долга является капиталом, которым политическое представительство социально-учетной группы (профсоюзы или политические партии, например) торгует на административном рынке, добиваясь его компенсации. Так, политические организации коммунистов и аграриев конкурируют с различными оформлениями партии власти за право представлять интересы шахтеров, военных, учителей, врачей и соответственно за право контролировать распределение ресурсов, которые государство направляет на погашение долгов перед ними.

Бедные являются одной из многих социально-учетных групп постсоциалистического общества. Но бедность стала еще и капиталом. Живописные просители помощи на улицах российских городов вызывают сострадание не только у прохожих, но и у профессиональных благотворителей. В российской культуре, модифицированной семьюдесятью годами социализма, бедность чаще всего понимается как невозможность престижного потребления, а богатство — как его возможность. Одни россияне демонстративно — под наблюдением врачей — голодают, мотивируя это тем, что государство не платит им зарплату и им нечего есть, в то время как другие тратят деньги на предметы роскоши, единственным назначением которых становится демонстрация богатства владельца. Само российское государство постоянно демонстрирует, что оно настолько бедно, что даже не может охранять свои ядерные объекты. В то же время экспорт капитала российскими физическими и юридическими лицами и объемы капитальных вложений в жилищное строительство вокруг федеральной и региональных столиц оцениваются в десятки миллиардов долларов.

Государство воспроизводит, по меньшей мере, три относительно независимые социально-учетные формы бедности. Бедны те, кто принадлежит к социально-учетным группам с низким статусом, то есть с нормативно-низким уровнем потребления. Однако члены таких групп имеют, как правило, другие доходы, чаще всего в натуральной форме.

Бедны те, перед кем государство не выполняет свои обязательства по обеспечению нормативных статусных потребностей, то есть не дает членам социально-учетных групп то, что оно им гарантировало — пенсии, квартиры, пайки, заработную плату. Однако известно, как подрабатывают на жизнь офицеры российской армии, например.

И наконец, бедны так называемые «бюджетники», те, кто, поданным статистики, живет на зарплату. Однако известно, кто в стране берет взятки и занимается нелегальным бизнесом, учреждая приближенные к государственным деньгам предприятия.