Эта дверь тоже не поддалась, и Моррисон долго бил в нее кулаками, пинал ногами, коротко разбежавшись, с маху ударялся всем телом о холодную безжалостную поверхность — то ли металл, напоминающий пластик, то ли пластик, похожий на металл.

Все усилия не давали даже повода для иллюзий, с таким же успехом можно было биться о скальный монолит. Может быть, поэтому, а может, подсознательно вспомнив действие одурманивающего газа, которым его угостила одна из предыдущих дверей, Моррисон оставил надежду войти и побрел дальше.

Он уже давно не ориентировался ни во времени, ни в пространстве и не помнил, сколько часов, дней или недель бродил по этому городу и сколько одинаковых километров похожих, как близнецы, улиц оставил за спиной.

Намертво запертые двери, выплевывающие порции тошнотворной смеси, глухие, с замаскированными, пропускающими свет только в одном направлении окнами стены домов, уходящие высоко вверх пустынные, без единого человека улицы…

Само по себе это было привычным. В родном городе Моррисон жил в таком же доме, надежно огражденный от внешнего мира несокрушимой дверью, готовый выпустить в непрошеного пришельца, если его активность превысит установленную норму нагрузки на сторожевой механизм, точную струю нейтрализующего газа, иногда он смотрел в поляризованное стекло окна на вечно пустую улицу, ничуть не удивляясь тому, что на ней нет людей и автомобилей. Действительно, ходить по улицам не было никакой необходимости: под каждым домом имелся гараж с выходом на подземные автотрассы, а в верхних этажах располагались винтолеты, готовые доставить тебя в любое нужное место. Моррисон никогда не открывал внешнюю дверь, даже не в силу сложившихся традиций — когда-то давно это было небезопасно из-за возможных нападений преступников и загазованного воздуха, — сколько оттого, что не появлялась такая потребность. Комнатная автоматика создавала самый полезный для здоровья климат, трубопроводы доставляли нужные вещи, еду и напитки; бары, рестораны и дансинги располагались в самом доме, а на службу он добирался по подземной трассе…

Он сидел, глубоко утонув в удобном кресле, смотрел, как маленькие человеческие фигурки, окруженные клубами дыма и ореолами бешеного пламени, выжимают последние крохи мощности из своих ракетных поясов, стремясь к той заветной черте, за которой для пересекшего ее первым начнется новая, радужная жизнь, и оттягивал момент, когда надо будет нажать клавишу выключения и выйти из уютного мирка своей квартиры в неизвестно что приготовившую для него ночь.

Но бесконечно оттягивать было нельзя, и он вдавил клавишу в ручку кресла. Яркая панорама изображения съежилась и пропала, однако он успел увидеть, как вокруг одной фигурки пламя полыхнуло особенно ярко и она, беспорядочно кувыркаясь, понеслась вниз.

«Не повезло, — подумал он. — Ограничители были сняты у всех, но не повезло именно этому…»

Он решительно выбросил из кресла свое худое тело и стал собираться, стараясь отделаться от неприятного сосущего чувства страха. Одевшись, он полез в ящик стола за пистолетом, но тут же вспомнил и отдернул руку. Вот уже два месяца, как запрещена Охота с оружием. Она, видите ли, приводит к слишком большим потерям.

«Черт бы вас взял!» — выругал он неизвестно кого. Не то чтобы он был недоволен, нет. Он любил свою страну и знал, что она самая богатая, могучая и свободная во всем мире; правда, он не знал, каков был «остальной мир», потому что страна была спрятана под защитным энергетическим колпаком, и это тоже было правильно, этого требовала безопасность; и если запретили Охоту с оружием, то, значит, так и должно быть. Просто страх, который жевал его внутренности, жевал упорно, настойчиво, взвинчивал ему нервы, и это нервозное настроение искало выхода и находило его в резких словах.