Июнь 1919 года

День был хороший: тепло, но не жарко, желтое солнце холодновато просвечивало сквозь облака, как золотая десятка — символ свергнутого царского режима. Дул легкий, наполненный духом разнотравья, степной ветерок, всполошенные выстрелами вороны поднялись из недалекой лесополосы и с тревожными криками, отчаянно хлопая крыльями, кружили в небе. Осторожная птица, недаром, по слухам, триста лет живет! А все потому, что подальше от людей держится, особенно если у них в руках ружье или даже палка… В последнее время развелось этих черных падальщиков немерено — наверное потому, что корма стало в избытке. Вот и сейчас, предвкушая поживу, не улетают прочь, кружат над полем, рассматривая глазами-бусинками то, что происходит внизу. А там идет лютый и жестокий бой — красный эскадрон «Беспощадный» схватился с конниками генерала Шкуро.

Сшибаются шашки, летят искры, пахнет лошадиным потом, порохом, кровью, страхом, смертью. Командир эскадрона Семенов, как всегда, мчался впереди и, срывая горло, орал «Ура-а-а-а!» Не потому, что хотел, или так положено — оно само рвалось из глубины организма, из самого нутра, то ли для того, чтобы испугать противника, то ли — чтобы почувствовать свою силу и утихомирить поднимающийся в душе страх. Сзади и впереди трещали выстрелы, над головой, справа и слева свистели пули своих и врагов, он инстинктивно втягивал голову в плечи, понимая, что это не поможет и можно надеяться только на судьбу.

Когда две конные лавы сблизились, он навел прыгающую мушку на скачущего навстречу краснолицего штаб-ротмистра, пальнул наудачу — раз, другой, третий… Удача оказалась на его стороне: несмотря на рваный ритм скачки двух коней, она соединила прямой линией ствол маузера с грудью штаб-ротмистра — после третьего выстрела тот послушно опрокинулся на спину, слетел с седла, зацепившись ногой за стремя, и понесся дальше, спиной вспахивая, словно плуг, мягкую, уставшую от крови и истосковавшуюся по семенам землю. Семенов перевел огонь на ординарца, прикрывающего командира с наиболее уязвимой левой стороны, куда трудно доставать шашкой. Рядового удалось свалить четвертым выстрелом, тот упал правильно, если считать правильным то, что он ни за что не зацепился, был перемолот подкованными копытами и, расплющенный, остался позади, нарушив строй и вызвав сумятицу среди соратников, лошади которых ржали, поднимались на дыбы, шарахались в стороны и падали, что давало преимущество налетающему противнику.

Семенов сунул маузер в деревянную кобуру с табличкой «Товарищу Семенову за храбрость и беспощадность к контрреволюции от Реввоенсовета»: стрелять во время рубки не приходится — круговерть рукопашной перемешивает всех так, что можно перебить своих. Поэтому надежда только на верный клинок. Комэск привстал на стременах и крикнул во весь голос:

По небу плывут белые облачка, свежий ветер — как привет из мирной жизни, густо пронизан запахом вызревающих злаков. Продовольственный обоз, прибывший позавчера, был на редкость наварист: не только мука и лук, как обычно, но ещё и перловка, и квашеная капуста, и свёкла, и даже немного тушенки. В такую погоду да при таких обстоятельствах, пришедшее из штаба полка сообщение о том, что в связи с выравниванием линии фронта эскадрон будет отдыхать несколько дней, а то и неделю, откликнулось в красноармейцах давно забытым спокойствием и умиротворением. Выпадали и раньше «Беспощадному» такие дни — считай, краткосрочный отпуск, только редко. И каждый раз после этого случалась настоящая мясорубка, перемалывающая четверть, а то и половину эскадрона. Но о плохом в такие моменты не думается, особенно когда сошлось одно к одному: погода, постой в дружественно настроенном селе, продвижение по всему Южному фронту, предвещающее победу Мировой революции.

— Чем займем людей, Иван? — спросил Буцанов. — Соревнования были, учения постоянно идут, надо бы им праздник устроить…

— Самое время назначить банный день, — ответил Семенов. — Пусть ребята расслабятся и отдохнут — кто знает, сколько кому еще жизни отмерено…

Комиссар это решение одобрил. Впрочем, они жили душа в душу, и разногласий между командирской и партийной властью практически не было. Такое взаимопонимание случалось редко — чаще командир и комиссар грызлись, как кошка с собакой, писали друг на друга рапорта и ставили палки в колеса. И все ради того, чтобы доказать — кто главней…

— Мы тут с комиссаром посовещались и решили вечером устроить праздник по случаю наших побед над белой гидрой по всему фронту, — объявил комэск на утреннем построении.

За околицей Юрьев взял левей, вверх по незасеянному пологому склону, уходившему от овсяного поля в сторону реки.

— Дорога до второй версты конницей потоптана вдрызг, — крикнул, обернувшись. — Обогнём, быстрее будет.

— Давай, я за тобой, — ответил Семенов, пуская Чалого вслед крупному гнедому штабиста.

Кони по узкой пешей тропке, светлеющей в плотной июльской траве, пошли умеренным галопом. От открывшейся за селом реки потянуло сыростью. Вдалеке, на излучине, белели голыми телами купающиеся бабы. Отправились с утра пораньше, пока расквартировавшийся эскадрон завтракает и занимается нехитрым воинским хозяйством — дочищает и починяет то, что не дочистил и не починил с вечера.

Комэск прислушался к себе. Он волновался. За долгую череду боёв и сложных переходов — часто вслепую, без разведки, нахрапом и на авось, он отвык волноваться — и теперь не мог понять, как относиться к охватившему его тремору. К праздничной приподнятости (в штаб едет — туда, где вершатся судьбы тысяч и тысяч людей, по какую бы сторону гражданской они ни оказались), примешивался холодок настороженности (чем обернётся?). Никакого проступка комэск за собой не знал. Что вовсе не отменяло риска получить взыскание или услышать неприятные вопросы от старших товарищей — мало ли, он видит со своей колокольни, они со своей. «На всё воля революции», — напомнил себе Семенов собственную присказку и потрепал по холке Чалого — ничего, дружище, живы будем не помрём.

Теряя бойцов, принимая в свои ряды новых, эскадрон «Беспощадный» продвигался по кровавому лабиринту Гражданской войны. Люди гибли, теряли веру в человеческое, но одновременно другие, проходившие с ними плечом к плечу через те же испытания, исполнялись веры — в нового, идейного и сознательного человека, в новую — счастливую и справедливую жизнь.

Одни ломались — кто на чувстве страха, кто на голоде и недосыпе, кто-то, поддавшись минутной слабости, внезапному помутнению разума. Другие преображались на глазах, из затурканных, неуверенных мастеровых и сельских лапотников превращаясь в матёрых вояк, в несгибаемых героев, живущих тем, что значимей жизни и смерти — тем, что они называли Мировой Революцией. И кто окажется по ту или иную сторону: кто преодолеет себя и станет крепче стали, кто уступит собственным слабостям и соблазнам войны, готовой списать всё и оправдать любое преступление, — угадать было невозможно. В огненном горниле закалялась сталь, но прогорало и разрушалось все остальное, даже железо.

Комэск Семенов, стоя вплотную к огню, как опытный кузнец, отбирал нужные заготовки и отбрасывал выбраковку. Несмотря на бешеную круговерть красного колеса, смену времён, мест, побед и поражений, людей, — одно оставалось неизменным: он стальной рукой поддерживал в эскадроне дисциплину.

Слухи о «Беспощадном», порядки в котором — строже не придумаешь, но командир о подчинённых печётся, что твоя квочка о выводке, прокатились по всему Южному фронту. Из занимаемых эскадроном деревень многие мужики, не желавшие попасть под начало к Семенову, уходили — кто к белым, кто шататься по разорённым, бесхозным пока городам и весям, кто отсиживаться по лесам и подполам. Но появились и такие, которые сами приходили в эскадрон. Просились. Произносили чаще всего неумелые, безграмотные, но пламенные речи. Пулеметные ураганы, сабельные рубки и голод, — всё, что мог предложить им Семенов. Но с каждым месяцем, с каждой новой победой, одержимых среди новобранцев становилось всё больше. Семенов принимал их в строй спокойно, не выказывая радости, но сердце комэска ликовало: не зря, всё не зря… Наступит, обязательно наступит ожидающее впереди Светлое Будущее!

Очередное испытание свалилось, откуда не ждал.

Позади остались два дня тяжелых, ожесточенных боев. Изрядно потрепанный, потерявший восемнадцать бойцов убитыми и шесть тяжелоранеными, вконец измотанный эскадрон, стоял в деревне Фёдоровка. Было понятно, что без пополнения, без сытной кормежки хотя бы день-другой «Беспощадный» вряд ли справится с серьёзной боевой задачей. Одно немного успокаивало комэска: изрядно помяты и белые. Разведка сообщала, что белоказаки дезертируют целыми подразделениями — одни уходят в эмиграцию, другие возвращаются в свои станицы. Опасаться массированного удара противника в ближайшее время не приходилось. Но Семенов чувствовал себя не в своей тарелке. Эскадрон ослаблен как никогда, а штаб на все вопросы отвечает: потерпите.

«Потерпим, вашу мать!» — зло думал комэск, отдавая взводным приказ в очередной раз урезать дневной паек. Местные жестоко голодали и подкормить бойцов не могли, наоборот — пришлось отщипнуть от красноармейских запасов и раздать по дворам с детьми.

Два покатых холма, один побольше, другой поменьше — сбоку припекой, заросший густым орешником. Три колодца, дальний приведен в негодность сброшенным в него телом кузнеца, расстрелянного залетными бандитами за то, что отказался уйти с ними. И дюжина бревенчатых изб, кое-где с резными наличниками и петушками на крышах. Вот и вся Фёдоровка. Чернозем, её окружавший, стоял невспаханный, бессовестно зарастая сорняком. Лишь на нескольких наделах колосилась жиденькая рожь да репа со свеклой дозревали в дворовых огородах. Война забрала многих деревенских мужиков — кого под ружье, под белые или красные знамена, кого, как кузнеца — прямиком в небытие. Лихого люда шаталось по округе немало, да и командирам обеих армий солдаты нужны были позарез.

Семенов попросил Буцанова подготовить агитационную речь позабористей, созвал всех деревенских на пятачок у колодца, но осмотрел оставшихся мужиков — пожилых, снулых, нескладных, и лишь рукой махнул: повоюем без вас как-нибудь, идите-ка по домам.

Терпеть — дело на войне привычное, но и затягивать проблему опасно. И на второй день после боя комэск отправился в штаб полка. План был прост, но с хитринкой. Прибудет с рутинным докладом для изменения списочного состава эскадрона с учётом потерь, подаст заявку на доукомплектование личным составом, а также оружием и боеприпасами. И при удачном раскладе, если представится такой случай, сделает то, что ни разу не делал — попросит лично начальство, как коммунист коммуниста. Потолкует с комиссаром полка с глазу на глаз — так мол и так, чтобы «Беспощадный» оставался главной ударной силой, самое время о нем позаботиться.