Произошла эта удивительная история не где-нибудь на Луне, а неподалеку от меня, в Москве, в некоей квартире номер сто восемь. Улицу и номер дома я не буду вам называть, это вам все равно ничего не даст: все давно уже кончилось. Да и найти квартиру-108 — именно ту самую, в которой все приключилось, — не так-то просто. Даже если бы вы знали улицу и номер дома. Район у нас новый, все дома в нем совершенно одинаковые. И нумерованы они не по порядку, а как попало… Возьмите-ка одинаковые кубики, пронумеруйте их, положите в коробку, а потом высыпьте из коробки на пол — и получите точную копию нашего района. Теперь вам ясно, что найти квартиру-108 — не какую-нибудь, а именно ту самую — очень нелегко? Я сам искал ее много раз и часто попадал не туда. То есть сначала я вроде попадал куда надо, потому что улица, по которой я шел, казалась мне именно той самой, и попадал я в тот же двор, и в то же парадное, и в ту же дверь с тем же почтовым ящиком и замком, и люди, которые мне открывали, были вроде все те же… и все-таки не те! Но дело не в этом. Дело в том, что я-то в этой квартире бывал, в ней живут мои друзья. И я наизусть знаю всю приключившуюся с ними историю, знаю ее от начала до конца. Началось все очень просто… Хотя минуточку: сначала я должен рассказать, кто живет в квартире-108 и кто соседи. Кстати, почему я все время подчеркиваю номер квартиры? А потому, что хочу ее как-то называть, хочу, чтобы у квартиры было имя. А как ее еще называть, если не по номеру? Тем более что сейчас это модно. Ведь то и дело все называют по номерам: Олимпиада-80, рок-группа-70, песня-83 и так далее. Так что название «квартира-108» звучит весьма современно.

Итак, в квартире-108 живут: обыкновенный папа, обыкновенная мама и двое детей — мальчик и девочка. Вы заметили, что детей я обыкновенными не называю? Потому что дети всегда необыкновенны. Некоторые, становясь взрослыми, сохраняют эту необыкновенность до глубокой старости. Таких людей мы называем гениями. Но чаще всего люди эту детскую необыкновенность теряют… Так вот, необыкновенным детям во время этой истории было: мальчику Юре пять лет, а девочке Кате шесть. Обыкновенному папе было тридцать семь лет, а маме неизвестно сколько: она этого никому не говорит. Во всяком случае, мама в квартире-108 очень красива и всегда одета во все новое и яркое. Когда она выходит на улицу, она обувает туфли на шпильках или высокие красные сапоги и укрепляет на голове разные удивительные шляпы — с полями и без полей, — которые она мастерит сама, а зимой еще надевает скунсовую шубу и поверх, когда холодно, красный мохер — вроде одеяла. Но мохер — это, конечно, не одеяло, хотя он и очень похож на одеяло: это такой мохнатый и широкий шерстяной шарф, очень модная вещь. И хотя мама всегда одета по-разному, она во всем всегда одинаково красива… Но мамы всегда красивы, вы со мной согласны? Особенно те, которым неизвестно сколько лет. Они никогда не меняются.

Зато папа в квартире-108 меняется: он меняется сам по себе, независимо от одежды. И в этом виновата работа — картины, которые он пишет масляными красками. Хорошо пишется картина — папа веселый и деятельный, он тогда все время работает и поет, даже ночью, а если картина пишется плохо — тогда он мрачный, злой и не то что поет, а даже не разговаривает. А отчего картина пишется или не пишется — этого никто не знает, даже сам папа. Потому что живопись — тайна, которую надо все время разгадывать, в каждой новой картине. А иногда бывает так, что картина напишется хорошо и быстро, и папа несет ее в Союз художников — на выставку или в закупочную комиссию, — а там картину не берут. Говорят, что она плохая. И это тоже тайна. Ведь картина-то хорошая, это всем ясно: и папе, и маме, и Юре с Катей, и даже всем папиным друзьям и знакомым. Даже мне, а я очень строгий критик. А каким-то там дядям и тетям в приемной комиссии картина не нравится. И папа, мрачный, приносит ее обратно домой. И вид у него тогда такой, как будто ему не тридцать семь лет, а все шестьдесят. И глаза у него грустные, как у собаки. Он тогда сразу ложится спать, даже днем, и спит сутки напролет. Да что там сутки — он может тогда проспать целую неделю! Но, может быть, вы скажете, что тут нет никакой тайны, и картина действительно плохая, и что в семье все ошибаются, и все папины знакомые тоже ошибаются, и я ошибаюсь — просто надо эту картину выбросить или замазать и писать поверх нее другую? А вот и нет! Во всем этом действительно заключена тайна, потому что через какое-то время папа несет ту же самую картину в ту же самую закупочную комиссию, к тем же дядям и тетям — и картину покупают! Папе говорят: «Вот это совсем другое дело! Теперь картина прекрасна! Мы же говорили, что надо еще поработать…» Но все дело в том, что папа над ней больше не работал! Он поставил ее в кладовку, и картина там «созревала», как говорит папа, то есть пылилась и пылилась — месяц или два, — а потом папа вдруг вынимал ее и снова тащил в комиссию — и картину покупали! Так что живопись — это все-таки тайна. Зато когда картину покупают, папа приходит домой молодой и весёлый, он тогда весь нагружен подарками — и весь мир вокруг становится солнечным и весёлым, и все в квартире-108 радостные, особенно дети…

Да, дети! Что вам сказать про детей? Дети растут! Они растут не по дням, а по часам. Так говорят все, кто их видит.

Взять, например, Юру. Совсем недавно он знал всего только четыре слова: «папа», «мама», «Катя» и «нет». А сейчас он уже знает столько слов, что сосчитать их не просто. Когда он успел запомнить столько слов, никто в семье не заметил. Более того, он уже научился читать и нетерпеливо собирается в школу, вслед за Катей. Ведь Катя собирается в школу через год, а там и Юрина очередь. Потому что время летит, его не остановишь, и особенно это заметно на детях. Они развиваются бурно, как электроника. В этом смысле можно сказать, что Юра — новейшая, полностью автоматическая модель самопрограммирующейся электронной машины с еще неясным направлением деятельности. Никогда нельзя предугадать, во что запрограммируется Юра в любой следующий момент. Ну, и Катя, конечно, тоже, хотя она машина более спокойная и в ней уже вырисовывается определенность жизненной программы: Катя все больше и лучше рисует, она программируется в папу и, наверное, будет художником. А кем будет Юра, предсказывать еще рано — в этом тоже заключена пока некая тайна…

Ранним утром квартира-108 особенно красива. И опять-таки из-за окон. Потому что в комнатах горит оранжевый свет, а окна еще синие. За окнами зима, там все в снегу: дома, деревья, асфальт. За окном папиной комнаты дремлют в саду запорошенные снегом большие корявые липы. Голые ветви деревьев наполовину черные, наполовину белые. Черно-белый узор ветвей загородил снаружи все папино окно, потому что квартира-108 на первом этаже. Узор ветвей загородил собой дымящий за садом завод и предрассветное небо. Только внизу, под мощными стволами деревьев, чистая полоса снега на садовой лужайке. Сейчас снег синий. И все синее. Еще синее оттого, что свет в комнате оранжевый!

Другие окна тоже красивы, но не так, как папино, потому что в них нет деревьев — в них просто улица: люди, машины, дома…

Постепенно окна светлеют, время идет к десяти. Папа давно уже уехал — сдавать картину на выставку. Дети проснулись и сидят в кроватях, а мама носится по всей квартире: в сапогах, в скунсовой шубе и мохере, — но все еще никак не может уйти. Она еще раз все проверяет и дает детям последние указания.

— Старик-Ключевик вас проведает, — говорит мама. — Белье для стирки я замочила, вы его не трогайте. Щи и каша на плите, сладкий творог в холодильнике… Старик-Ключевик его любит, угостите его. И пусть он вас покормит… Ну, кажется, все! Я вам буду звонить!

В этот день папа и мама решили встретиться днем возле кафе «Националь», что на углу улицы Горького и Манежной площади. Они всегда там встречались, когда это надо было, потому что кафе находится неподалеку от библиотеки Ленина, где занимается мама. Сегодня папа должен приехать туда после того, как сдаст картину в закупочную комиссию. Он даже хотел получить небольшой аванс. Папа был уверен, что все будет в порядке. И мама тоже на это надеялась.

Папа и мама решили зайти в кафе и выпить на радостях кофе с пирожными — отпраздновать, так сказать, успех, — а потом поехать домой на такси, накупив по дороге разных подарков — Кате, Юре и Старику-Ключевику. Но никогда не говори «гоп!», пока не перепрыгнешь: уже полчаса стояла мама перед входом в кафе, а папы все не было. По улице мела поземка, ветер резал лицо, и мама очень замерзла. Наконец она увидела, как папа спускается вниз по улице Горького, держа под мышкой злополучную картину. Мама сразу все поняла, и на душе у нее стало тоскливо. Ни о каких кофе с пирожными не могло быть и речи… и вообще… Но мама постаралась взять себя в руки и встретить папу бодрой улыбкой. Конечно, ей это только так казалось, что улыбка у нее бодрая. Папа же, увидев ее улыбку, подумал: «Бедняжка! Опять эта грустная улыбка… Вот-вот заплачет». Ведь папа давно изучил в мамином лице все тончайшие оттенки. Так же, как и мама в его лице.

— Ну, что там? — спросила мама.

Тревожной была эта ночь! В квартире-108 долго никто не спал. Катя и Юра тихонько плакали, уткнувшись в подушки, мама то и дело заходила к ним в детскую и успокаивала их как могла: и ласковыми уговорами, и строгими приказами немедленно спать, — но заснули они только в полночь.

Потом папа и мама еще долго пили чай в папиной комнате и о чем-то шептались, глядя на распростертого на полу таинственного робота… Один он был в ту ночь спокоен в квартире-108! Он был даже более чем спокоен: я уже говорил, что он не подавал никаких признаков жизни.

Сломался он или, может быть, лучше сказать, умер?

Или какие-то таинственные силы, руководившие им из космоса, приказали ему умереть или отключиться от жизни: вынули из него таинственную электронную душу? Да и были ли такие силы, которые командовали этим роботом-инопланетянином № 999 882/13 РОА? Папа и мама долго еще обсуждали эти вопросы, но что толку: ответов они не находили, и порой им все это казалось кошмарным сном. Но робот был, он поблескивал металлическими сочленениями, его можно было пощупать.

Иногда папа и мама смотрели на потолок. Ведь они только что пили чай там, возле люстры, скрестив на потолке ноги, держа перед собой чашки вверх дном, и чай из них не выливался! И это так же верно, как то, что вот он — их необычайный гость — лежит на полу, и никуда от него не денешься!

Поговорка о том, что «утро вечера мудреней» — действительно мудрая поговорка, и сейчас вы в этом сами убедитесь. Но буду рассказывать все по порядку.

Несмотря на субботу, проснулись все рано. Первым проснулся папа, когда окна еще синели, переходя в белизну, и деревья за ними маячили черными силуэтами. Папа сел на тахте, потянулся и стал, протирая глаза, смотреть на лежавшего поперек комнаты робота… Папа вспомнил вчерашний вечер до мельчайших подробностей. Да, все было именно так! Куда теперь с этим недвижимым роботом? Вряд ли ребята согласятся его просто так выкинуть. «Посмотрим», — пробормотал папа и пошел в ванную. Он всегда принимал ванну. Он вообще любил принимать ванну и плескаться в ней, как утка, поэтому он принимал ванну по нескольку раз в день, благо, что работал дома. Он даже принимал иногда ванну, проснувшись среди ночи. «Ванна успокаивает нервы», — говорил папа. Итак, он пошел в ванную, полежал немного в горячей воде и, относительно успокоившись, пошел на кухню ставить чайник и заваривать чай.

Нужно сказать, что чаепитие играет в квартире-108 немаловажную роль. За чаепитием в квартире-108 обсуждают все важнейшие события: от мельчайших происшествий в семье до глобальных проблем международной жизни. Сейчас был именно тот случай — из семейной жизни, когда надо было все обсудить за чашкой чая. Более того, этот случай имел даже сверхглобальное значение, ибо связан был с пришельцем из космоса. Тут уж без крепкого чая никак не обойтись.

«Придется мне, видно, одному почаевничать. Мои бедняги еще спят», — подумал папа. Но когда он вошел с чаем в свою комнату, то увидел, что Катя и Юра уже сидят в пижамах на полу возле робота.

— Сейчас пойду посмотрю, проснулась ли мама, — сказал папа.