Перед моими глазами догонская скульптура — зажмурившийся человек, отчаянно зажимающий уши руками. Она словно выражает стремление маленького народа отгородиться от пугающей его самовлюбленной, эгоистической современной цивилизации, жить так, как заповедали жить предки. Наверное, догоны правы: защищенные своими богами, предками и обычаями, они чувствуют себя в большей личной безопасности, чем мы. Африканцы не предают своих богов, завещанных дедами и седым, всеведущим временем, не отказываясь, впрочем, на всякий случай и от некоторых новых, привозных, европейских, когда те вписываются в их представления… Но сколь обречен на неминуемые беды тот, кто изменяет своим богам в угоду чужим… Это я осознал, любуясь подвижническим бытом племени, взобравшегося на крутые скалы Бандиагары.

На востоке Мали южнее излучины реки Нигер вздымаются причудливо изрезанное кристаллическое плато Бандиагара и самая высокая гора страны Хамбори (тысяча метров). Массивной отвесной стеной нависает уступ плато над выжженной редколесной саванной долины Нигера. Среди скал, отсеченных друг от друга глубокими впадинами, в течение веков находят убежище догоны.

— Дом — основа основ в нашей жизни, самое безопасное и надежное место в этом мире. Обитель живых должна нравиться не только нам, но и предкам — иначе в ней будет трудно жить, в нее то и дело будут проникать недобрые силы. Ведь предки, перебираясь в мир теней, продолжают делить с нами все наши радости и невзгоды, — без них нам не защитить родного очага, — скупо и даже с некоторой неохотой отвечал на мои расспросы Секу Конате, житель глухой деревеньки близ малийского города Сегу.

На этой мысли все его ответы кончились. В Африке не любят вдаваться в морально-этические подробности, касающиеся отношения к жилищу. Причин тому я не знаю, но, по наблюдениям, люди предпочитают не распространяться и не откровенничать по этому поводу. Здесь есть свои тайны.

Одно я замечал, по крайней мере по разговорам и поведению моих камерунских, малийских и буркинийских друзей: в наших взглядах на жилище было кое-что общее. «Каждый из нас может свидетельствовать своим внутренним опытом, что не только люди, но даже местности, дома и вещи имеют свое духовное лицо, свой темный или светлый фон, — попытался вникнуть в психологию святых и добрых мест России архимандрит Рафаил (Карелин). — В некоторых домах нам легко и хорошо, мир водворяется в сердце, забываются все наши заботы и противоречия, мы перестаем думать о греховном и суетном. Уже древние заметили, что дух человека как бы «отпечатывается» на его вещах. Так и наоборот, есть дома, где какая-то тяжесть давит грудь, где человек чувствует тоску и тревогу, ему хочется поскорее покинуть это место, бежать оттуда. Есть места, где человек дышит полной грудью, вдыхает чистый воздух, как в горах или в саду. А есть дома с роскошной обстановкой, тщательно убранные, как будто каждая вещь вылизана языком, и в то же время чувствуется, что атмосфера этого дома пропитана миазмами; человек ощущает липкую, зловонную грязь, как будто разлитую вокруг него. Есть места, где внезапно содрогается душа, ей кажется, что здесь совершилось преступление и пролилась человеческая кровь. Особенно поражены этой «черной радиацией» греха те дома, где занимаются колдовством, гаданием, спиритизмом и так далее».

Для многих африканцев само ощущение отечества начинается с дома, с семьи, а потому дом должен быть всегда чистым, выметенным, наполнен доброжелательством. И еще одна существенная деталь: вещи в африканском жилище, как рассказывал мне малийский поэт Гауссу Диаварра, живут в тесной связи с его обитателями, «разговаривают» с ними, служат им, радуются им и обижаются на них.

«У каждой ноги свой след, у каждого рода-племени свое лицо», — из поколения в поколение повторяют зулусы. Однако время порою обезличивает, стирает колоритные, кажущиеся экзотическими различия этнического толка в образе мыслей, поведении, облике людей, словно бы загоняет куда-то вглубь свойства национального характера, психологии, мешая разглядеть в человеке присущие его народу особенности во взглядах на жизнь, миропорядок.

В горожанине-африканце своеобычие его народа не столь приметно, как в сельском жителе. Но, пристально наблюдая за ним, убеждаешься, что, затянутый в водоворот бурных современных будней, он все же чтит обычаи, традиции.

С профессором Университета Висты в Соуэто Мпиякхе Кумало, известным трудами в области психологии, литературоведения и африканских языков, общий язык мы нашли легко.

— Городская среда, конечно, перемалывает, обесцвечивает культурные традиции, — вздохнул этот сын народа зулу. — Ничего дурного не вижу в духовном обогащении людей за счет «взноса» других цивилизаций. В деревне же люди привыкли жить размеренно, как жили предки, повинуясь извечному циклу природы; именно там родятся настоящие зулусы или коса. Старайтесь понять, почему люди ведут себя так, а не иначе. При контакте с иной цивилизацией культура всегда выигрывает от взаимного обогащения.

Южную Африку — отвлечемся от белых граждан, которые, как и метисы, тоже являются ее коренными жителями, — населяют народы банту и койсанской языковой группы — старожилы этих мест (бушмены, готтентоты). Банту делятся на большие этнические группы: нгуни, суто (сото), шангаан-тсонга и венда. Нгуни, о жизни которых в основном пойдет здесь речь, включают три подгруппы: северные (зулу и свази), южные (народы, говорящие на языке коса) и трансваальские ндебеле. Около семи миллионов южных нгуни, проживающих в Транскее, Сискее, на востоке Капской провинции и юге Наталя, включают коса, тембу, пондо, бхака и нджкика. Очень часто всех их для простоты именуют коса. Зулусы, насчитывающие семь миллионов человек, живут в бантустане Квазулу, Натале и на юге Трансвааля.

У каждого народа свои обычаи, свой этикет. То, что трогает европейца, оставляет азиата или африканца холодным как камень. Наша вера в определенные истины и вещи, наши взгляды на мир и жизнь не означают, что за тридевять земель их тоже обязаны разделять «на все сто», и, отправляясь в путь, лучше набраться терпения и не удивляться сюрпризам.

В Зимбабве есть два главных близкородственных народа — шона и ндебеле (матебеле). К шона, составляющим шестьдесят семь процентов населения, относятся этнические группы каранга, зезуру, маньика, корекоре, розви и ндау, шестнадцать процентов жителей — ндебеле и родственное им племя каланга. Остальные семнадцать процентов приходятся на тсонга, венда, шангаан и других. За исключением некоторых тонкостей, нравы и обычаи шона и ндебеле одинаковы.

Африканцы уважают общительных, великодушных людей. Скупость и скаредность отталкивают их, ибо сами они готовы поделиться куском хлеба с ближним. С раннего возраста ребенка учат в семье делить все поровну с родными и двоюродными братьями и сестрами. Мать дает сыну початок, предлагая поделить его пополам с братом. С четырех лет шона кормят детей в коллективе. Они едят из одного котла руками, берут только свою долю. Не больше. Эта привычка прививается столь сильно, что зимбабвиец даже стесняется что-то есть один. Когда у него появляется еда, он ищет брата или сестру. Он не соберет пирушки, не созвав родственников.

Шона отличает особое чувство долга перед семьей брата. В случае его смерти он, по обычаю, берет себе его жену и детей, хотя церковь противится полигамии. Он не допустит, чтобы семья брата голодала.