Как обычно маньяк Валентин Назимов не хотел убивать эту девочку тоже. Но он понимал, что когда настанет пора для любви,- девочке станет больно. Очень больно. А Валентин обожал девочек, и он не хотел делать им больно. Не хотел. Он любил до слез их маленькие ручки, голые подмышечки, плоские животики, которые покрывал бессчетными поцелуями, пытаясь молитвой губ унять свое адское вожделение и умолить самого себя дать маленькой жертве хотя бы еще один часок жизни.

Так вот, последняя девочка была жива уже шестой день.

Назимов даже втайне гордился собой, – никогда раньше он не сохранял пленнице жизнь так долго. Валентину столь долгое промедление стоило поистине адовых мучений и нечеловеческих сил, – ведь больше всего он ценил в девочках расслабленность. А, увы, полная расслабленность у них наступала только лишь после смерти. Сразу, после того как их душила рука. До этого момента они были отвратительно напружинены. Омерзительно напряжены. Туговаты на ощупь. Наконец, плаксивы. Зато потом наступала расслабленность полная. Маленькое тело становилось похоже на студень. Головка безжизненно болталась из стороны в сторону. Губы не чувствовали укус, а пипка – боли. На простыне не алело ни капли крови. Можно было часами упиваться ее покорностью и молчанием. Купать в теплой ванне, чтобы разогреть холодное тело… увы, упоение длилось едва ли больше суток. После чего возлюбленная окончательно коченела, а еще через день приходилось уже открывать окна в квартире, чтобы не чувствовать запаха разложения. А ведь Валентин укрывал маленькую невесту белейшими, душистыми флоксами, как фатой, – ничего не помогало! Ночью приходилось, рыдая, избавляться от трупа в самых ничтожных и случайных местах города.