Город был окутан тьмой, которая казалась растекалась и густела в колючем морозном воздухе. На город спустилась ночь, звездная и волшебная рождественская ночь. Холм, на котором стоял город объятый снегом и тьмой, погружался в таинство морозной ночи. Чтобы не мешаться под ногами у волшебства улицы и дома, деревья и дворы спрятались в сон. Город, как заблудивший в овине кур, уснул, угревшись накрытый тяжелой шапкой звездной рождественской ночи.

Только во вросшем по самые окна в землю домике, угнездившемся у самого подножья холма, тлел огонек. Здесь жили студенты. Сережа- химик и Гена- панк. Гена напевал что–то из репертуара своей группы Тэсэне и тихонько побухивал что–то из большой банки. А Сереже–химику не спалось и не бухалось. На носу был зачет по сопромату. А с ним у Сережи отношения не сложились. Сергей был нонкомформистом. Еще на первом занятии он гордо заявил преподавателю Неману: «Хрен тебе, старый жид, а не посещаемость! Панки на сопромат не ходят!» Хоть Сережа был и химик, хотелось ему быть таким как Гена–панк. И потому на сопромат он последовательно не ходил. Да, в чем–то ему удавалось быть последовательным.

Гена–панк напевал все громче один из своих хитов:

«Меня бабка ебнула по башке костылем,

А преподов в универе я крою матом.»

На первом курсе, когда он был студентом химико–технологического факультета в славном городе Новочеркасск, случилась у него любовь к одногрупнице Ире Мурзиной. Вообще–то, по–настоящему он был влюблен в другую девушку — обладательницу роскошной груди красавицу Дьякову, но там у него попросту не было никаких шансов: Дьякова в то время встречалась с Тарасом, который, в отличие от многих сверстников, на «хмуром» не сидел, спиртным не злоупотреблял, да к тому же был местным и водил дружбу с самим Комиссаром, грозой всех иногородних студентов. Что ему мог противопоставить простой Шахтинский парень Сережа, у которого из богатств всего и было, что старенький будильник, который уже и не звонил, нелепая татуировка домика на кисти руки, да 30 рублей денег, которые еще надо было как–то растянуть на два месяца. Одним словом, не было у него шансов с Дьяковой, это точно. Поэтому и пришла нашему панку (таковым Сергей себя считал за то, что ходил вечно грязный, пил, матерился и слушал Егора Летова, ничего толком в его песнях не понимая) мысль влюбиться в Мурзину. Сказано — сделано. Начал он оказывать ей знаки внимания — то сумку поможет донести, то полы на кафедре вместо нее вымоет. Он хотел даже сдать за нее нормативы по физической культуре, но по глупости своей не учел того факта, что он, собственно, мужского пола, а Мурзина — женского. Сама Мурзина на его ухаживания отвечала вяло, однако от помощи в мытье полов не отказывалась. Сергей не унывал и ждал, что судьба все–таки даст ему шанс переспать с любимой одногрупницей. И вот однажды такой шанс у него появился.

Неумолимо приближался очень серьезный зачет по сопротивлению материалов — сопромату, которого все первокурсники, включая Мурзину, очень опасались. И Кошкин (это фамилия Сергея) решил помочь Ирке. На последние оставшиеся деньги он купил в ларьке сомнительного вида коньяк, а в магазине палку самой дешевой колбасы и решительно пошел на кафедру сопромата с целью вручить все это преподу, старому и доброму еврею Неману, с просьбой поставить Ирине Мурзиной вожделенный зачет по вожделенному предмету. Его счастье, что он не нашел Немана, которого в тот момент на кафедре не было, потому что Андрей Яковлевич (так, кажется, его звали) был интеллигентнейшим человеком и никогда ничего не брал от студентов, ставя зачет по факту самих знаний. Расстроенный Кошкин поплелся домой на съемную квартиру, в которой вместе с ним жил его приятель Гена, тоже панк, только с горного факультета. Там они вместе с ним выжрали купленный коньяк и съели колбасу. Кошкин изрядно захмелел, плел Гене–панку что–то невразумительное о безответной любви и даже пытался сыграть на гитаре вместо «Гражданской обороны» какую–то песню «Ласкового мая».

А наутро весь институт лихорадило от страшного известия — ночью внезапно умер Неман. Просто лег спать и не проснулся. По студгородку ходили разные слухи об этой смерти, многие студентки плакали. Мерзкий Кошкин решил воспользоваться ситуацией и заявил Мурзиной, что это ведь он подмешал отравы в подаренный Неману коньяк, отчего тот и отдал Богу душу. И все мол, ради нее, неблагодарной, чтобы она благополучно смогла сдать зачет другому преподу. Смысл всей тирады, в конечном итоге, сводился к простейшей тезе: «Давай трахнемся». Но Мурзина, внимательно всё выслушав, вдруг влепила Сереже оглушительную пощечину, четко сказав при этом: «Хуй тебе, тварь, а не потрахаться!» после чего молча развернулась и пошла прочь. А Сережа тоскливо стоял, потирая распухшую щеку и думая о том, что никому его, в сущности, НЕ ЖАЛКО.