Красавище и Чудовица (СИ)

Котянова Наталия

Сказка. Моя версия известной истории, только наоборот: про одну «на редкость некрасивую девушку» и её прекрасного… или ужасного?.. Кого? А, может, он там не один такой смелый? Со всем этим разберёмся по ходу дела. Про красоту истинную и ложную, жизненные цели, дружбу и, конечно, любовь. Хороший конец, как всегда, в комплекте))

Н.Заболоцкий 'Некрасивая девочка.

Глава 1

В некотором царстве, в некотором государстве жила — была… я. Ну да, а что? Я, конечно, девушка скромная и даже очень, но надо же как‑то начинать! Тем более, для достоверного описания всех моих достоинств никто другой бы и не сгодился. И не потому, что их, достоинств, у меня так уж много. Ну, покладистая, добрая, люблю цветы и вкусно готовить, пою неплохо… Наверное, даже умная, во всяком случае книг прочитала куда больше, чем другие девушки моего возраста. Причём не любовные романы (у меня на них аллергия), а исторические и научные, в том числе даже из университетской программы. Это потому, что библиотекарь наш, старый и бесконечно уважаемый мной гоблин Парасельс долгое время там преподавал, пока на пенсию не вышел. Когда мне было что‑то непонятно (поначалу частенько), он терпеливо и едва ли не с удовольствием объяснял и просвещал. Именно он и сделал как‑то комплимент насчёт ума. 'Редкая ты девка, Синтирелла, редкая! Умница и не зазнайка, не то, что мои бывшие ученики. Я б тебя сразу на второй курс записал. Да только кто ж тебя примет… Ээх!' Невозможно передать, как приятны мне были его слова. Потому что за все мои восемнадцать лет это была чуть ли не первая похвала, которой я удостоилась. Точнее, первая — от мужчины. Правда, очень пожилого и сильно подслеповатого… Откровенно говоря, я была почти уверена, что он отнёсся ко мне так благосклонно именно поэтому. У тех, чьё зрение было в порядке, я популярностью не пользовалась. Совсем. А если быть до конца честной, то начинать следовало бы именно с этого.

Итак, жила — была на редкость некрасивая девушка. Да что там некрасивая — просто чудо какая страшная. Звали её (очень и очень редко) — Синтия или Сина. Но почти всегда прямо так и кричали: в детстве — 'пошла вон, маленькое чудовище!!', а в юности, когда окружающие привыкли и уже не шарахались от меня в ужасе — 'привет — привет, Чудовица!' По сравнению с другими прозвищами звучало почти ласково. Можно даже подумать, что это означало 'чудесная красавица'. Да только вот беда — на зрение я сама никогда не жаловалась и в зеркало смотрелась исправно. Не потому, что обольщалась или надеялась разглядеть хоть одну привлекательную чёрточку, а просто потому, что с детства привыкла выглядеть опрятно. А кто, как не зеркало, подскажет, не оторвалась ли ненароком пуговица, не выбился ли из‑под чепца локон? Пусть я 'ужас — ужас', зато никто и никогда не упрекнёт меня за неподобающий внешний вид.

Всё остальное от меня не зависело. 'Природа — это страшная штука!' — говорил, глядя на меня, выпивоха дядька Гантц с соседней улицы. 'Если она вздумает мстить — то всё! Ик!' — и он красноречиво чертил себе ладонью по горлу и закатывал глаза. Может, это был такой тонкий намёк, что монстрам вроде меня и жить‑то на свете незачем? Не совестно, дескать, одним своим существованием честных людей пугать?!'

Мне было не совестно. Я ещё в детстве прочитала одну мудрёную книгу по философии; многого не поняла, но наткнулась на мысль, которая привела меня в восторг. 'Любое проявление жизни достойно жизни, и судить о том не есть людской удел, а только лишь промысел Света. Другими словами — всякая тварь важна и для чего‑то пригодна. Абсолютно бесполезного не существует и существовать не может, да не всякий то уразумеет. Ибо человек обладает ограниченным умом, а мировой Свет — бесконечным, и не нам, грешным, оспаривать его великие задумки.' Вот оно!! Я — такая же задумка высшей силы! Может, не слишком удачная, но точно для чего‑то нужная! Узнать бы ещё, для чего…

После смерти моей дорогой тётушки Беруши я одна продолжила наше общее дело. Громко сказано, конечно — мы зарабатывали тем, что каждое утро пекли и продавали горячие булочки. С маком, с шоколадом, с сыром и пряными травами — ассортимент у нас был почти такой же, как и в других маленьких пекарнях на соседних улицах. Такой же — да не совсем такой. Не смотря на явную 'антирекламу' в моём лице, наши булочки любили и покупали охотнее, чем у иных миловидных продавщиц. Почему? Как ни странно, именно из‑за меня, а точнее, моей тяги к чтению. В одной старинной книжке по ботанике, рассохшейся и никому не нужной, я случайно обнаружила упоминание о травах, которые в те времена повсеместно использовали в качестве приправ. Сейчас о них благополучно забыли, и мне стало любопытно — будет ли с ними выпечка вкуснее, или наоборот, получится жуткая гадость? Эксперимент неожиданно удался и даже принёс нам с тётей определённую славу среди нашего круга. Кстати, вру, не только нашего, была среди постоянных клиентов и пара богатых купцов. Уж как они прознали про наши булочки, неведомо, но их слуги каждое утро исправно забегали за ними. За прилавком обычно стояла тётя, она и общалась с покупателями. Когда же её не стало, я всерьёз испугалась, что пойду по миру: люди‑то предпочитали думать, что печёт тоже она, а не я, а теперь… По счастью, обошлось. Неделю после похорон я ничего не пекла и не продавала, закрылась дома и плакала. А потом со мной через дверь вежливо поговорили давешние купеческие слуги. Хозяева‑де беспокоятся, соскучились по вкусненькому! Я воспряла духом и вновь приступила к работе. Правда, пришлось нанять в продавщицы соседскую девочку, соответственно, доходы несколько уменьшились, но много ли мне одной надо? На муку да продукты, по чуть — чуть откладывать на ремонт дома и покупку дров на зиму, одежда при моей аккуратности всегда служила долго… А книжками бесплатно (верней, за те же булочки) снабжал всё тот же господин Парасельс. Жить можно!