Рихард Хантер всегда относился к своей фамилии с изрядной долей иронии. Охотник… Вот ещё! Хоть в прямом, хоть в переносном смысле. Не его это — охотиться. Выжидать, выслеживать, сливаясь с окружающей обстановкой — лишь для того, чтобы в нужный момент сделать молниеносный рывок и одним-единственным чётко выверенным движением сразить свою жертву наповал. Безошибочно. Безжалостно. Наверняка.

…А ведь все вокруг думают про него именно так. Охотник. Бизнес-акула. Человек, который всегда добивается своего. Которому нет смысла сопротивляться. Который никогда никого не жалеет… Хотя бы потому, что никто в своё время так же не пожалел его самого.

Каково это — полностью ослепнуть в двадцать четыре года? Потерять родителей, пережить предательство друзей и ещё вчера «дико влюблённой» невесты, едва избежать полного разорения… Поседеть в одну ночь…

Никто не знает, чего ему стоило снова подняться. Но он — поднялся. Просто потому, что его забыли научить сдаваться. Он не умел проигрывать, и не проиграл. Даже слепой. Один, намеренно отодвинувший от себя остальной мир — он всё равно остался победителем. Как ему это удалось? Если бы кто-то осмелился спросить его об этом прямо, получил бы в ответ «фирменный» циничный смешок и неожиданно-легкомысленное: «Понятия не имею! Видать, карма такая!» Но никто не спрашивал. Свят-свят-свят…

Рихард Хантер сидел в своём кабинете, в любимом удобном кресле и рассеянно смотрел в окно. Вернее, смотрел в сторону окна. Опять метель… Воет и воет, как раненый зверь, который из последних сил приполз к его дому в надежде, что над ним сжалятся и впустят в уютное, обещающее покой и выздоровление тепло. Глупый зверь… В этот дом его точно не пустят. Потому что это — его дом. Только его, только для него, и ни для кого больше. Потому, что он — Хантер. Охотник. Не-жертва. К сожалению многих.

Сколько раз он уже пожалел о том, что поддался на эту «сонную провокацию»? Если быть предельно точным, то двенадцать. Сноурту это показалось забавным: позвать от его имени тридцать пять человек, ровно столько, сколько лет исполнилось на днях «нашему уважаемому имениннику». Правда, сам Дэн с пеной у рта утверждает обратное — он-де приглашал максимум двадцать «рыл» и никак не виноват в том, что они дружно решили взять с собой своих незамужних дочерей. «Господин Хантер, конечно же, имел в виду непременное присутствие и моей несравненной малышки Катрины (Женевьевы, Шарлотты, Мэдлин… нужное подчеркнуть), поэтому я счёл своим долгом…» привезти в его дом очередную жеманно хихикающую дуру. Или не хихикающую, но всё равно дуру. Впрочем, это у бедняжек явно наследственное…

Или Рихард просто переоценил чужое отношение к собственной персоне? Не так уж его и боятся уважают «друзья, партнёры и добрые соседи», как он привык думать? Дэн клялся, что самолично добавил в стандартный текст приглашений ставшую уже привычной фразу «убедительная просьба парфюмом не злоупотреблять». И… вот.

Невыносимо воняющее Благоухающее облако — адская смесь самых модных в этом сезоне ароматов, «нежных и чувственных», то есть убийственно-сладких и удушающе-тяжёлых, заставило хозяина пообещать себе, что следующая вечеринка в этом доме состоится никак не раньше его столетнего юбилея. Если, конечно, он до него доживёт. Судя по всему, шансов на это нет никаких…

— Держи, а то смотреть больно, — шёпот друга раздался над самым ухом. Вместе со стаканом в руку незаметно перекочевала таблетка обезболивающего. Спаситель!

Минут через десять Рихард смог относительно примириться с окружающей обстановкой и скрепя сердце ринулся в самую гущу «дорогих гостей». Радовало то, что маменек упомянутых Катрин и Женевьев здесь не было вовсе: хоть к этому его негласному пожеланию отнеслись всерьёз. Соседи и знакомые давно и чётко усвоили, что господин Хантер не выносит праздной болтовни и сплетен. С тех самых пор, когда главной темой оных был он сам и его «несчастная семья». На редкие неделовые мероприятия вроде сегодняшнего он приглашал исключительно мужчин и тех немногочисленных дам, с кем можно было обсудить всё те же «мужские» темы. Бизнес, политику, последние научные достижения, в крайнем случае искусство, но уж никак не моду-погоду. Таких дам в его окружении было целых три, не считая Герды. Глава местного благотворительного фонда, двоюродная тётка, насколько пожилая, настолько и мировая, и вдова друга и партнёра Хантера-отца, сумевшая, несмотря на «помощь» сыновей — редкостных раздолбаев, сохранить и приумножить семейный капитал. Этих женщин Рихард искренне уважал, каждую по-своему, и потому внёс их имена в самое начало списка предполагаемых гостей. Сразу после единственной сестры. Впрочем, он был почти уверен, что у Герды снова найдётся весомый предлог не навещать «любимого брата». И относился к этому вполне философски. Им действительно легче выносить друг друга на расстоянии, и чем оно больше, тем лучше.