Туман заволакивал лес — зябкий утренний туман, который с наступлением рассвета оседает росой на траве и листьях, а весной или осенью зачастую еще и схватывается изморозью. Уже развиднелось настолько, чтобы найти путь в лесу, но, помимо тех, кому не дают покоя срочные дела, все еще почивали в объятиях сна. Сон особенно сладок, ибо лишь он хоть иногда, хоть на короткое время позволяет забыть, что человеку, чтобы выжить, необходимо совершать уйму обременительнейших действий, — как же его не ценить? В несусветную рань поднимаются лишь купцы, дорожащие каждой минутой бодрствования, разбойники, гоняющиеся за купцами, да еще, пожалуй, гонимые.

Молодой человек, ехавший сквозь затянутый паутиной тумана лес, не походил на купца. Не был он и разбойником, с первого взгляда ясно — одинок, слишком аккуратно и неплохо одет. Вооружение у него имелось, но оно напоминало скорее то, которым пользуются рыцари и знатные дворяне, — меч, длинный кинжал, ни лука, ни тем более арбалета. Под расстегнутой курткой, накинутой лишь для вида, а не для тепла, блекло, наподобие рыбьей чешуи, переливалась кольчуга довольно мелкого, ровного плетения, а разбойники нечасто носят кольчуги — слишком это дорогое удовольствие. Молодой мужчина изредка понукал лошадь идти быстрее, но спешил, похоже, не по необходимости, а больше по привычке, кроме того, его еще не отпустила цепкая хватка утреннего полусна.

С узкой тропки конь выбрался на утоптанную дорогу, прорезающую лес с юга на север, и повернул налево. Здесь всадник погнал его уже настойчивей — земля под ногами была ровней, редко где — выступающие корни, о которые можно запнуться. На понукания конь не отреагировал и только после шлепка по крупу прибавил шаг.

Всадник держался в седле так уверенно, что, наверное, мог бы даже вздремнуть на ходу, но почему-то бодрствовал. Кольчуги, которая, должно быть, весила все тридцать фунтов, — если и меньше, то ненамного, — он словно бы не замечал. Здесь сказывалась привычка. Русые волосы его выбивались из-под круглой шапочки, больше напоминающей подшлемник, а к седлу прикреплена была кожаная сума, оттопыривающаяся так, как если бы в ней лежал именно шлем. Лицо у наездника было еще молодое, гладкое, с коротенькой бородкой и усами, но две складки возле губ уже имелись — те, что говорят о твердости и упрямстве. Ясные серые глаза смотрели на мир со спокойной уверенностью, и во взгляде, как и в посадке головы, была величественность, которую воспитать нельзя, а можно только получить с наследство от родителей. Он поглядывал не только вперед, но и вправо-влево, хотя, кажется, что можно с пристальным вниманием высматривать в совершенно безлюдном лесу… Безлюдном? В паре десятков шагов впереди затрещали ветки, и с дерева рухнуло какое-то грузное тело, судя по заглушенным звукам разнообразных, не очень понятных выражений, — человеческое.

В первый же момент всадник выхватил меч, огляделся, помедлил и направил коня к человеку, натужно охающему на груде палой листвы, держась за бока. Упавший, конечно, заметил приближение конного, но, казалось, не желал никак реагировать на очевидное, только поглядывал из-под полуприкрытых век и постанывал сквозь зубы.

Он был сыном корнуоллской дворянки из небогатого и не очень знатного рода. Столь же скромно было положение супруга его матушки — этот дворянин владел замком с единственной покосившейся башней, тремя деревеньками да угодьями к ним. Впрочем, несомненный дворянин Этельвольд носил шпоры и даже как-то привез с турнира доспехи и коня побежденного им рыцаря, но в общем среди вассалов герцога Корнуоллского авторитетом не пользовался. Что же до его жены, то единственным примечательным в ней было то, что ей случилось родить ребенка от принца.

Ни о чем серьезном это не говорило. Ричард, которому за его свирепость и любовь к воинским забавам вскоре дали льстивое прозвище Львиное Сердце, любил пользоваться попадающимися по дороге женщинами, когда был в походе, а в кочевом состоянии он с двенадцати лет находился практически непрерывно. Причем не имело ни малейшего значения, какого рода и положения женщина — простолюдинка или знатная, девушка или замужняя, — лишь бы была молода и стройна. Любил наследник Престола и ядреных, а под пиво или вино любил кого попало, без различия знатности, пола и возраста. Так уж случилось, что однажды в Корнуолле, разбираясь с баронами, взбунтовавшимися против некоего начинания короля Генриха, Ричард приказал привести к себе именно супругу Этельвольда, а не крестьянина, именно эту, а не ту, — все было чистой случайностью. И также чистой случайностью можно объяснить тот факт, что Алиса понесла от властителя. К моменту ее появления на ложе принца, одновременно графа Пуату и герцога Аквитанского, со своим супругом она прожила в браке уже четыре года, но упорно не рожала ему детей. Теперь же забеременела, и этот явно незаконнорожденный (явно для всех, потому как муж как раз в это время находился в отлучке, воевал под знаменами сеньора, герцога Корнуоллского, против суверена) стал ее первенцем.

Вернувшийся после годовой отлучки супруг подождал, пока жена родит, немного оправится, поколотил ее как следует для порядка, но на самом деле отнесся к ситуации с пониманием. В глубине души он даже был рад, что под сводами замка наконец-то зазвучал детский голосок, пусть и издаваемый бастардом. Окончательно с позором его примирил тот факт, что, произведя на свет мальчика, названного матерью Ричардом, в честь отца, она начала исправно рожать от собственного мужа. На женщину, родившую тебе долгожданных сыновей и дочек (общим числом семь), да еще по большому счету невиновную, сердиться сложно. Чтобы развеять подозрения, муж расспросил слуг, поговорил с крестьянами, что как раз в тот день возили в боевой стан мясо, убедился, что о склонности его супруги к наследнику престола не было и речи, и успокоился. Он, в сущности, был хорошим мужем.

Ричард, самый старший, рос без особого присмотра. Им занимались псарь и единственный сержант замковой охраны, у которого под началом было аж двенадцать человек, по случаю мирного времени занимающихся чем попало — охотой, рыбной ловлей, кузнечным, шорным и бочарным делом, даже иногда пахотой и покосом — в деревне рук всегда не хватает. Бастард с удовольствием ездил верхом, упражнялся с оружием ("Еще бы, при таком-то отце", — ворчал отчим, недовольный, что его собственные отпрыски отстают), возился с собаками. Когда пришло время старшего сына Этельвольда и Алисы отправлять в монастырскую школу, тот заартачился, воя: "А почему это Дику туда не надо? Он старший, пусть тоже мучается!" — и Ричарда отправили учиться грамоте вместе со сводным братом.

В монастыре науку вбивали розгами и палками, и, может быть, только потому бастард вообще хоть что-то запомнил из всей головоломной премудрости, его же брат не запомнил ничего.