Багряный, словно окровавленный, диск солнца тонул в огненной купели заката. Небесный свод преобразился и расцвёл, залитый буйством красок от края до края. Алый и жёлтый, и все оттенки лилового смешались в пылающей вышине. Беззвучье. Время неспешной поступью уходит в вечность, где каждый шаг его подобен то ли прожитой жизни, то ли одному единственному удару сердца. Вселенский Круговорот остановился, залюбовавшись разыгравшейся феерией. Бескрайние просторы мира взирают на эту волнующую красоту. Всё сущее подчинилось её невыразимой прелести. Замерло. Трепещет.

Но в неподвижности зреет тревога.

Закатный горизонт горит и плавится.

Краски сгущаются. Томление усиливается. Беззвучье дрожит. Дрожит и растекается волнами. Слышите — где-то играет флейта. Поющая душа мира. Она прекрасна и чиста, чиста как хрусталь, как слеза ребёнка. Она летит вольной птицей над землёю, над морями и горами, летит на незримых, но таких сильных крыльях. И всё сущее летит вместе с ней. Куда угодно, лишь бы вместе с ней, лишь бы песнь не смолкала.

Но ничто не вечно. Небесный пожар догорает. Отпущенный ему срок вышел. Волшебство уходит, развеивается лёгкой дымкой вечернего тумана. Качнулся мировой маятник. Вселенский Круговорот нехотя возобновляет своё привычное вращение. Секунды отчуждения минуют. От солнечного диска остался только крохотный кусочек изначального пламени.

До чего же хорошо жить на белом свете. Жаль только, осознаём мы это нечасто и ненадолго. Но, если уж осознание пришло, то не грех повеселиться.

—

Пива и мяса, трактирщик! Да поживее!

—

Всё что пожелает уважаемый сеньор.

Несут съестное. Жаркое из молочного поросёнка — большие, только-только с огня парящие куски посыпаны свежим укропчиком и колечками золотистого лука. Запах одуряет. Мясо само так и просится в рот, да под…

— Лопуууша.

Вмиг промокнув до нитки, сутулясь и чертыхаясь, они бежали за сотником и принёсшим донесение стражником. Те, судя по всему, направлялись к северо-восточной башне и дальше на примыкающий участок Великой Стены. Похоже, оттуда же доносилось буханье чего-то тяжёлого.

Крепость между тем заходила ходуном. Новость о нападении древня мигом разнеслась по гарнизону. Отовсюду слышалось: «Все на стены!». Заглушаемый дождём звучал сигнал тревожного рога. По каждой лестнице наверх взбирались поднятые в спешке солдаты, кто-то присоединялся к ним, другие, сломя голову неслись, вперёд. Ливень нещадно поливал всех без разбору. В сумрачной вышине вновь полыхнули извивы молний, ударил гром.

На месте происшествия уже собралась изрядная толпа. Едва ли ни весь личный состав сбежался поглазеть на великана — можно было и не трубить тревогу. Даже неприятность вымокнуть никого не испугала. Шум. Суета. Топот множества спешащих ног. Крики, неразборчивые, перекрывающие друг друга и от того сливающиеся в единую сумбурную какофонию. Кругом хлещет вода и темень. Факелы напрочь заливает дождём.

Воздух трещал от непрерывно разряжаемых луков и арбалетов. Стражники, заполонившие проход на крепостной стене, азартно ругались. Каждому хотелось протиснуться к брустверу и выглянуть за него. Некоторые предпочли выйти на саму Стену, где было попросторнее, но и конечно поопаснее, — великан подошёл совсем близко, не далее полусотни метров от угловой башни!

На башенной площадке места не осталось вовсе, потому Юлиан с Лопухом рискнули податься на Стену. В общем гвалте слышались воззвания Догвиля, орущего что-то про стрелы и горящее масло. Шум ливня, гулко барабанящего по шлемам, и крики толпы делали его команды едва различимыми. Поработав локтями, приятели сумели-таки пробиться к промежкам и своими глазами увидели причину обуявшего всех безумства.

Вечером в местной таверне «У доброго мельника», или на общенародном — в «Берлоге», под тусклым светом подвешенных у потолка на старом тележном колесе свечей за дальним угловым столом сидели трое. Среди запаха жареной рыбы, ползущего в общий зал с кухни, завсегдатаи из городских наперебой обсуждали события минувшего дня. Нападение великана на Стену и потери среди солдат гарнизона обеспечили тему для пересудов на многие месяцы вперёд. Но за этим столом взятые закуски стояли почти нетронутыми, лишь раз за разом наполнялись пузатые деревянные кружки. Текла невесёлая беседа с долгими паузами.

— Ну и? — спросил Лопух, отталкивая тарелку с опротивевшими соленьями и придвигая ближе кувшин с пивом.

— Да я сразу понял, что дело дрянь. Когда очухался после удара, стал искать его… Кругом все орут, ничего не разобрать. Кто сам поднялся, других подняли. А кто-то так и остался лежать.

Хряк уставился в засаленную от времени столешницу, глаза его мокро блестели. Чуть помедлив, он поднял кружку и приложился к ней. Утёр рот тыльной стороной ладони.

— Бегал, хватал всех подряд, вглядывался в лица, да всё не те. Потом догадался вниз спуститься. Двоих ведь со Стены сбросило. Там и нашёл его… как раз возле той дубины он лежал. Только что уж. Руки-ноги вывернуты, как у живого никогда не получится. А глаза открыты и такие спокойные.

К утру тучи разошлись, и слякоть на земле подсохла, так что день обещал выдаться вполне солнечным, словно лето всё же решило напоследок побаловать их хорошей погодой.

Человек двадцать «добровольцев» из числа солдат с нанятыми в Бермонде строителями подобно муравьям копошились у основания и на самой Великой Стене. Одни таскали носилки, другие мешали крепёжный раствор, третьи возводили с обеих сторон Стены грубые строительные леса. И над всей этой кипучей деятельностью разносился успевший охрипнуть голос Догвиля, отчитывающий каждого направо и налево за намеренную медлительность и криворукую нерасторопность.

Напарники попали в группу, отряженную работать за Стену.

— А ведь мы с тобой сейчас за границей, — сказал Юлиан, уложив очередной мешок с сухой смесью из извести и глины в уже немалую их кучу и беря заслуженный отдых.

Мешки эти им насыпали в одном из крепостных складов, после чего они пёрли их через весь внутренний двор и дальше через узкий проход внизу северо-восточной башни, бывший единственным выходом с той на эту сторону. До последнего времени им пользовались лишь Совы, отправляясь на свои разведывательные прогулки в Пустоземелье. Умаялись носильщики изрядно, ведь до мешков им пришлось таскать ещё и вёдра с водой.

Этот Лес не располагал к чужакам.

Старый, вернее древний. Он многое помнил и многое мог бы рассказать. Только кому? Его никто не спрашивал, да и забылось уже, как правильно это делается. Его владения простирались от большой солёной воды на восходе, до текущей пресной на закате, от холмистых перелесков юга, до широких равнин севера. Глухие сумрачные чащобы. Дикая земля. Царство изначальной природы, не осквернённой ни мотыгой, ни топором тех, кто называет себя Разумными. Тишь и покой. Жизнь, укрытая от пяты цивилизации, и неизменно приходящей вместе с ней скверны.

Так было всегда. Лес желал, чтобы так оставалось и впредь.

Но чужаки вторглись под его полог, неся с собой

изменение

.

Поначалу Лес решил понаблюдать, не принимая спешных действий. Давно никто не захаживал столь глубоко в его чащу. Появление чужаков само по себе было даже любопытно. Для чего они здесь? Что ищут?

Погода снова испортилась. А скорее сделалась обычной для этого времени года и этой местности. Ветер качает золотистые стволы сосен, вольно гуляет в кронах оголяющихся клёнов и берёз. Часто моросит зануда-дождь, вызывающий смертную тоску, а ещё мокрый кашель. Всадники в своих обвислых плащах похожи на чахлых ворон. Проходящие сутки сливаются в тягучий поток: ночи — промозглые и чёрные, как сажа, дни — серые и однообразные. Бездорожье, грязь и ненавистное седло, стёршее ягодицы до кровавых мозолей. Лишь жар костров и таящие на глазах запасы вина, употребляемого отнюдь не в лечебных целях, позволяют как-то скрасить тяготы пути. Мэтру Кроули уже не раз приходилось прибегнуть к своему искусству, помогая походному лекарю излечивать подхваченные простуды, грозящие перерасти в воспаление лёгких. Все устали. От дождя, от холода, от постоянной скачки не пойми куда.

Но дисциплина превыше всего. Настоящий солдат всегда остаётся солдатом. За это парней из Жести и уважают в любом уголке Империи. Они не пахари, не мещане, не столичные хлыщи, они — воины, и тем всё сказано. А уж когда рыцарь Розы берётся за дело, познаёт тогда враг, что значит твёрдая воля и разящая острота его меча. Будь то человек или древесный великан с дубиной — без разницы. Почитайте хроники крепости. Скоро в них впишут новые страницы, повествующие и об этом их…

— …славном походе, — закончил вдохновенный монолог вояка, как говорится, в самом расцвете сил, с длинным посиневшим носом, глупым именем Луи и необязательной к употреблению, по крайней мере, в обращении лично к нему, приставкой «сир», то бишь, полноправный рыцарь.

— Хорош заливать! Подобной чуши я не слыхал даже у нас в «Берлоге» от пьяного Лаптя, — отмахнулся Лопух. Его крапчатый конь с белыми чулками на задних ногах всхрапнул и брыкнул в сторону. Стражник выровнял негодника. — А уж мне довелось наслушаться всякого, да и самому понарассказывать тоже.

Юлиан с Лопухом и ещё двумя «сирами» ехали где-то в середине отряда, от скуки почём зря трепля языками. Если повесть о тяжкой солдатской участи и была несколько надумана, то насчёт подавленных настроений среди преследователей отнюдь. Всадники кутались в шерстяные плащи и с тоской взирали на беспросветный водянисто-серый покров туч, простёршийся над их головами.

Всадники выехали на опушку могучего соснового бора. До чего же приятно было вновь оказаться на просторе и увидеть перед собой ничем не заслонённою, убегающую вдаль чреду пологих холмов лишь с редкими купами деревьев меж ними.

— Всё, конец темнолесью! — засмотревшийся вперёд Юлиан вздрогнул от слов Луи. — Дальше до самой Корабели только горки да пригорки. Как считаете, Носорог через реку сиганёт? Корабель — она, знаешь ли, не саный ручей, с наскока не возьмёшь. А может вдоль берега двинет? Но тогда он прямиком в Жестянку упрётся! Вот наши охламоны-наседошные, что в крепости киснут, удивятся!

Умение подбирать ёмкие аналогии было отличительной чертой Луи. Воспитанный в лучших светских традициях Юлиан искренне изумлялся, как тому с такой меткостью удавалось их выдавать.

— Чего, река уже рядом? — порадовался и Лопух.

— А то! Можно сказать, рукой подать. — Сир Луи лыбился деревенским дурачком на ярмарке. Впрочем, лыбился он всегда, по поводу и без, если только на него не накатывал очередной приступ хандры, что также случалось с завидным постоянством. — Скоро, друзья, вы узрите величайшую и прекраснейшую из рек в мире.

Город застыл, будто выпал из общего потока жизни, да так и остался ветшать на голой отмели посреди Великой Реки Времени. Рассыпались в пыль слагающие его камни, а в памяти людей забылись даже мифы об эпохе, когда он ещё был обитаем.

Тогда, в глубокой древности, всё произошло в одночасье. Город умер… С тех пор никто не переступал границы, очерченной Старым Лесом. Никто не тревожил того, что должно было упокоиться. Лес следил. Он терпелив, ему некуда спешить. Прошёл бы совсем недолгий срок (в сравнении с уже минувшим), и Он полностью стёр бы ещё остававшиеся на виду руины. Похоронил навеки их злое сердце, что продолжало биться, хотя всё прочее обращалось в ничто. Однако слепой случай (или же нечто большее) распорядилось иначе.

Руины нашли. Пробились через выставленные преграды, пренебрегли остерегающими знаками. Люди. Глупые в своей жажде запретного. Люди вступили в город. Лес не удержал их. Силы его ограничены. Он всё же безгласный хранитель, а не страж.

Теперь будь, что будет. Время каждому воздаст по деяниям его. И Старый Лес знал, сколь суровым явится приговор.

…Чужаки шагали по едва различимым под слоем укрывающего их песка улицам. Добротные армейские сапоги оставляли на нём чёткие отпечатки. Следы цивилизации на теле древнего реликта.

К мэтру Кроули они отправились на следующий после схватки с великанами вечер. В избу к глухой старухе, где разместилась половина их десятка (вторая половина тоже поселилась в деревне, а не в палатках, как другие, — Шрам тем особо отметил Догвиля и его подчинённых), сунулся посыльный и сообщил, что мэтр-маг ждёт в гости своего спасителя и его друга. Благо, привести себя и свою одежду в порядок они озаботились ещё днём под надзором сотника, то есть, десятника. Хоть за то ему спасибо.

Приятели немного помялись у названного дома, вызывая подозрительные взгляды у дежурившего тут рыцаря, потом вошли.

Командование их отряда в лице милорда Штрауба и господина Аргуста остановилось в доме деревенского старосты. Сам хозяин, узнав, какие гости идут к нему на постой, предпочёл на несколько деньков перебраться со всей семьёй к родне, живущей на другом конце деревни. Жест пусть не очень гостеприимный, зато удобный для всех. Мэтр Кроули с учениками заселился в избу по соседству, к братцу старосты, также спешно съехавшему к знакомым.

Стражники миновали тёмные сени и вновь встали, теперь у двери в сам дом. Юлиан постучал. Дождавшись разрешения, они друг за другом переступили порог.

— Наконец-то! — Мэтр Кроули отложил книгу, что читал при свечах, и принялся встречать гостей. — Проходите, не стесняйтесь. Присаживайтесь вот сюда к столу. Сейчас мы чайку согреем.