Огромная ель. Жёлтый ствол облит длинными светлыми слезами ещё не засохшей смолы. Дерево иссечено осколками. Длинные борозды топорщатся щепой. Обтрёпанная вершина. На пернатых ветвях висит что-то тёмное, бесформенное.

— Вы в сторонку отойдите. Теперь виднее. Вон гнездо Чекарькова, в развилке, — и командир разведбата капитан Аниканов указал на колеблющуюся вершину дерева. — Сначала Чекарьков в гнезде сидел и вёл наблюдение. Немцы заметили, огонь открыли. Но попасть сразу не могли. Яков Чекарьков с дерева, конечно, слез: стесняться немца тут не приходится. Но Чекарьков — человек гордый, у него престиж. Он вместо себя на дерево чучело повесил. Немцы ещё двое суток по чучелу палили, всё изрубили насквозь. А Чекарьков потом снова на дерево полез и чучелом закрылся.

Немцы больше не стреляли. На дереве кто? Чучело — покойник! Кто же на покойника снаряды тратить будет?! Целую неделю с этого дерева Чекарьков наблюдение вёл. Спокойно, как из гостиницы.

Недавно он новый комический номер устроил. Немцы на лето по новому плану минное поле кантовали. Чекарьков наблюдал. Спустя несколько дней немцы начали скапливаться для атаки вон на той опушечке. Мы приготовились, ждём. Приходит в этот раздражительный момент Чекарьков, на лице усмешка, глаз прищурен:

— Товарищ командир, разрешите немцу до кустиков прогуляться...

Две ночи подряд разведчик Иван Перегуда переползал линию фронта. Ночи были тёмные, местность знакомая, и почти ничто не мешало разведчику. Однако удача не сопутствовала ему. Дважды он возвращался на рассвете и удручённо докладывал своему командиру, что задание не выполнено.

В третий раз Перегуда пришёл с «языком». Но что можно было выжать из придурковатого шваба — повозочного! Он охотно сообщил, что ездил на рыжей кобыле Польди, которая пожирала столько овса, сколько не могла бы съесть никакая другая лошадь в мире, а больше ничего не знал.

Капитан Горбачёв поговорил с пленным пять минут в присутствии Перегуды и велел отправить немца в тыл, а разведчику сказал, нахмурясь:

— Всё это, Перегуда, оттого получается, что я много на тебя полагаюсь.

— Разрешите ещё разик пройтись, — виновато потоптался разведчик перед капитаном. — В темноте не разобрал, какого немца беру.

Иногда их в шутку называют языковедами, потому что оба они овладели уже не одним «языком» и продолжают дальше совершенствоваться в своём деле.

Что же касается немецкого языка, то здесь знания разведчиков Федорова и Виталюева следует считать довольно скудными. Они вызубрили всего несколько немецких слов и фраз: «бросай оружие», «сдавайся», «руки вверх», «пойдем со мной», «беги быстрее», «ложись», «не бойся».

— Конечно, запас слов у нас не ахти какой большой, — соглашался Михаил Федоров. — Произношение тоже не слишком богатое, а точнее сказать — самодельное. Но крупно поговорить с немцем можно. Ещё никто из «языков» не жаловался, что он нас не понял или мы там, в горячке, чего перепутали...

И вот старший сержант Виталюев и сержант Федоров вновь лежат с товарищами в заснеженном овраге. Разведчики терпеливо ждут той минуты, когда представится возможность «крупно поговорить» с каким-нибудь немцем и притащить его с собой в качестве «языка».

Чёрная декабрьская ночь, метёт колючая позёмка, одним словом, погода, о которой разведчики мечтают неделями и которую только они называют прекрасной. К тому же ветер сегодня с запада, от немецких траншей, и здесь, в овраге, слышны чужие шаги, шорохи, голоса.

Об этих людях трудно писать. Их подвиги молчаливы, о них свидетельствовать могут только безмолвные тела врагов. Их дороги известны только им одним. Места, где они были, можно отмечать только ничего не говорящими условными буквами. Но представьте себе восьмибалльные штормы, ветер и снег, туманы, закрывающие вершины сопок, короткие ночлеги без костров и недельные переходы по скалам Северной Финляндии, и вы поймёте, где они были.

Да, здесь они были. Здесь проходили или проползали наши дальние разведчики, люди, знающие все эти места гораздо лучше немецких егерей и альпийских стрелков, с запоздалым тщеславием носящих на рукавах бронзовые нашивки «За Нарвик». Они хотели получить по второй нашивке «За Мурманск», но вместо этого получили только посмертные колья с продырявленными касками, вбитые с трудом в здешнюю каменистую землю.

В этом самом Мурманске, к которому враги не могут пододвинуться ни на шаг, рядом со мной сидит лейтенант Карпов, человек, по вине которого недавно ко всем прежним могилам в этой земле прибавилось ещё несколько десятков немецких могил.

Это было на-днях. Лейтенант взял с собой в операцию шесть человек, шесть — больше он не хотел, шесть человек, в каждого из которых веришь, как в самого себя; только тот, кто ходил в разведку, знает, как это много.

Всю ночь шёл бот по морю, разыгрывался шторм, сильно качало. При свирепой качке и полной темноте бот проскочил к берегу мимо батареи врага.