Публицист А.Стреляный опубликовал на страницах «Литературной газеты» по-своему прямо-таки замечательное сочинение с многозначительным подзаголовком «Мысли о русском национальном сознании». Уже, как говорится, «во первых строках» автор заявляет: «Почти все (чтобы не сказать все) русские идеи пришли к нам с Запада», — если и не от иностранцев, то, по крайней мере, от эмигрантов. И, читая сочинение Стреляного, не ведаешь, чему более удивляться — редкостному незнанию истории или же уникальной непродуманности «концепции».

Стреляный утверждает, например, что московские славянофилы в своих идеях «последовали»-де за Гегелем и гегельянцами. Верно здесь лишь то, что будущие славянофилы в 1820-х годах глубже и полнее, чем кто-либо в тогдашнем мире, знали и ценили германскую философию — этот высший взлет общечеловеческой мысли на рубеже ХVIII–XIX веков. Когда в 1830 году (13 марта) совсем еще молодой, двадцатитрехлетний Иван Киреевский впоследствии один из основоположников славянофильства — явился к Гегелю и проговорил с ним до полуночи, он произвел столь сильное впечатление на достигшего своих высот шестидесятилетнего германского гения (который, напомню, через год скончался), что тот на следующее утро отправил к русскому юноше посыльного с приглашением вновь посетить его. Однако ни лекции Гегеля, ни волнующие беседы с ним явно не пробудили в Киреевском каких-либо «русских» идей: вернувшись на родину, он взялся издавать журнал с совершенно недвусмысленным названием «Европеец» (и лишь в 1840-х годах согласился редактировать журнал «Москвитянин»).

Далее, как ни странно, Стреляный — это непреложно явствует из его сочинения — убежден, что «русское национальное сознание» до славянофилов не существовало вообще… А ведь мощным и глубоким воплощением этого самого «сознания» (в определенных отношениях более мощным и глубоким, чем все высказанное славянофилами XIX века!) было уже созданное в первой половине XI века, то есть за восемь столетий (!) до Киреевского, «Слово о законе и Благодати» Илариона…

И тот же Киреевский начал развивать «русские идеи» отнюдь не в результате изучения германской философии и общения с Гегелем, а лишь после того, как во второй половине 1830-х годов он приобщился к духовной жизни столь знаменитой впоследствии Оптиной пустыни. Там он встретился с великими старцами Макарием и Леонидом и стал изучать богатейшее собрание древних рукописей, среди которых были, в частности, творения крупнейших русских мыслителей конца XV — начала XVI века Иосифа Волоцкого и Нила Сорского.

В первом же своем выражающем «русские идеи» труде, написанном в 1839 году, Иван Киреевский говорил, что именно в России (а не в германской философии) «собиралось и жило то устроительное начало знания, та философия Христианства, которая одна может дать правильное основание наукам», собиралось и жило «в тишине наших монастырей… Эти святые монастыри, писал Киреевский, — рассадники христианского устройства, духовное сердце России, в которых хранились все условия будущего самобытного просвещения».

Не нужно доказывать, что наша жизнь слагается из разных и даже совершенно разных по своей значительности проявлений, из более и из менее важного, из того, без чего вполне можно обойтись, и — напротив — из безусловно необходимого. Это ясно каждому, но мы редко задумываемся над тем, что самое важное, самое необходимое в нашем бытии мы чаще всего не ценим и даже вообще не видим, не воспринимаем — по крайней мере до тех пор, пока оно не начинает гибнуть…

Так, мы и нескольких минут не проживем без воздуха, но его абсолютную ценность мы «замечаем», в сущности, лишь тогда, когда он уже до опасного для жизни предела загрязнен человеческими же усилиями, предпринятыми нередко, кстати сказать, ради удовлетворения не столь уж необходимых или вообще малосущественных потребностей (достаточно упомянуть, что немалую роль в отравлении атмосферы играют сегодня химические предприятия, изготовляющие всякого рода косметику, — что, между прочим, еще в прошлом веке предрек наш самобытный мыслитель Николай Федоров).

Впрочем, об этой угрозе самому существованию людей уже давно говорят серьезно и постоянно, она более или менее ясна всем, и речь должна идти не столько об ее осознании, сколько о практических мерах для ее преодоления.

Гораздо менее ясна иная опасность (хотя и о ней сказано в последнее время немало) — опасность оскудения и прямого омертвения духовного мира, без которого человек уже не является человеком в истинном смысле слова.

Разумеется, люди никак не могут вообще, начисто утратить все свои духовные или, скажем точнее, душевные потребности. Известен восходящий еще к Древнему Риму девиз «Хлеба и зрелищ!», приписываемый тем, кто опустился на самую низкую ступень человеческого существования (величественная античная цивилизация и погибла в V веке едва ли не прежде всего потому, что большинство населения Римской империи низошло до этого уровня), — хотя все-таки ведь не только хлеба, а и зрелища…