Разве можно было ждать, что лучистое, пересыпанное желтыми одуванчиками утро начнется с неприятности…

В Нагорном переулке тротуар был дощатый, пружинистый такой. Вплотную к нему стоял низкий штакетник из реек. Одна рейка оторвалась от бруса и криво торчала над крайней доской. Симка на бегу не заметил рейку. О-о… В глазах – мокрые бенгальские огни! Симка стремительно сел на корточки, выпустил сумку, вспотевшими от боли ладонями вцепился в щиколотку. И, чтобы не разреветься на глазах у прохожих (правда, их не было, но вдруг появятся!), он включил внутри себя музыку.

Случается, что музыка помогает в трудные минуты. Не всегда, но случается. Может она задавить страх и унять душевную дрожь, может вернуть сбежавшую ясность ума (как, например, на годовой контрольной по арифметике, когда Симка запутался было в правилах деления дробей). Может силы дать, чтобы скрутить боль. Особенно такая, как эта – марш героических повстанцев «Двадцать шестое июля»:

Слов Симка почти не знал, но достаточно было и мелодии. Боль обмякла, ослабела, как слабеет враг перед лицом героических бородатых бойцов в косо надвинутых беретах…

Симка вышел на взгорок, с которого виден был плоский берег с Заречной слободой и уходящие к горизонту дали. Они поблескивали озерками и старицами, курчавились рощами, зеленели лугами и пестрели рассыпанными в зелени деревнями. Над этим простором висели несколько пухлых желтых облаков.

Неподалеку глубокий лог, что тянулся на задах Нагорного переулка, соединялся с рекой. Соединялась с ней и речка Туренька, журчавшая на дне лога. По имени этой речки и был назван город, в котором все свои одиннадцать лет прожил Симка Стеклов.

У большой реки тоже было имя, но его почему-то называли редко, обычно говорили просто «река». Даже пристанская станция железной дороги называлась «Река». А город назывался Тур

е

нь. Имя женского рода…

Симка спустился по расшатанным ступенькам к Речному проезду, прошагал по мосту через лог (высоченному, Туренька далеко внизу) и вышел на другой мост – ведущий через реку.

Это было старое сооружение на обитых досками опорах. Его венчали две решетчатые фермы из косых балок. Под фермами неспешно двигались туда-сюда грузовики и порой проползал рейсовый автобус. Недавно в Турени построили еще один мост, из бетона и железа. Однако одного моста – даже широкого и современного – было мало. Поэтому деревянный старик по-прежнему кряхтел и трудился изо всех сил.

Вот повезло! Теперь в больничной приемной дежурила не вредная Василиса, а жизнерадостная Катя. Такая молодая, что все ее так и звали – Катя. И Симка.

Ворчать на Симку Катя не стала, сказала, что тут же отнесет передачу и попросит маму пройти к коридорному окну. Симка отдал ей бутылки с молоком и кефиром, баночку с медом, который посылала от себя тетя Капа, и пачку печенья «Крокет» – ее он сам купил для мамы и Андрюшки. В полегчавшей сумке остался лишь кусок коры для кораблика.

Катя ушла. Симка выскочил в переулок, встал на краю тротуара и задрал голову.

Наконец крайнее окно на втором этаже распахнулось. И вот она, мама… У Симки от ласковости заскребло в горле. Каждый раз так…

– Здравствуй, – сипловато сказал Симка и замигал.

Первую минуту грусть расставания сильно грызла Симкину душу. Он даже подумал: не включить ли какую-нибудь отвлекающую музыку? Но это было бы нечестно по отношению к Соне – будто он пытается поскорее ее забыть. А он не хотел забывать!

Через сотню шагов грусть смягчилась. «Напишет же», – подумал Симка. В конце концов, можно быть друзьями и на расстоянии. Слабенькое, конечно, утешение, но хоть какое-то… Кроме того, Симка сообразил: есть и память о Соне – в той же руке, которой он держал ручки сумки, он сжимал ее стеклышко.

Теперь у него будет два увеличительных стекла. Гигантское, из линзы от КВН, и вот это, Сонино…

Стоп, стоп, стоп! Как он сразу-то не сообразил! Это же…

Каждый, кто читал «Занимательную оптику для школьников», знает, как устроен самый простой телескоп. Нужна большая линза для объектива и маленькая для окуляра. Если разделить фокусное расстояние большой на фокусное расстояние маленькой, узнаешь, во сколько раз телескоп станет увеличивать в своем поле зрения небесные тела. Ну-ка…

Каждые сутки вслед за днем приходит ночь. Таков закон природы на планете Земля. Правда, он не действует в полярных областях – там дни и ночи тянутся по несколько месяцев. Но Турень-то расположена, как всем известно, не за полярным кругом, хотя и считается довольно северным городом (здесь любят песенку: «Есть на Севере хороший городок»). В июне дни в Турени очень длинные, а ночи коротенькие и светлые, но все-таки это ночи. И никуда от них не денешься – от белесых сумерек, пеленающих от фундамента до крыши старый дом, от непонятности, которая прячется в этих сумерках. От вязких томительных страхов, обволакивающих мальчишку, который остался один в пустой квартире…

Опасливые мысли о неизбежности такой ночи начинали копошиться в Симке с утра. Но сперва они были как бы случайные – мелькнут и пропадут. Потому что день впереди казался громадным, и чего раньше времени думать о неприятном. К тому же и утром, и днем была у Симки надежда, что новой ночью страх к нему не привяжется. Или можно будет этот страх победить музыкой. До сих пор не удавалось (или не совсем удавалось), но Симка сам виноват: не мог выбрать нужный мотив. А нынче он постарается заранее вспомнить подходящую мелодию, а потом, в момент подкравшейся боязни, включит в голове музыку, будто крепким нажатием кнопки.

И, наверно, здесь нужны не боевые марши, не суровая увертюра к опере «Тангейзер» (которую часто передают по радио), а беззаботная, весело плюющая на все страхи песенка. Вроде этой:

«Чернила!..» Батюшки, а ведь ходики показывают почти два! А к трем Фатяня пойдет в училище! Симка обозвал себя дырявой башкой – чуть не подвел человека!

То прошлогоднее путешествие началось девятнадцатого июня в десять часов утра по местному времени. Пассажирский поезд «Турень—Москва» нехотя дернулся, лязгнул сцепками и поехал вдоль перрона. Мама с Андрюшкой на руках (тогда еще совсем крохой) торопливо замахала с дощатой платформы. Симка тоже замахал – сначала из-за толстого бока добродушной проводницы, а потом (когда проводница шуганула его) из открытого окна в вагонном коридоре. Вагон ехал вроде бы медленно, однако мама и Андрюшка уменьшались очень быстро. У Симки щекотнуло (уже не впервые за сегодняшнее утро) в горле, и он, чтобы сохранить мужество, включил в себе храбрую песню: «Жил отважный капитан, он объехал много стран…»

Маму и Андрюшку скрыла стоявшая на перроне будка. В горле защекотало сильнее, и Симка высунулся из окна почти по пояс. Нора Аркадьевна тронула его за поясницу.

– Не волнуйся и не грусти. Радуйся поездке. Она будет хорошей.

И Симка послушался. Ничего другого и не оставалось. Он сказал себе, что и в самом деле все будет хорошо. Мама и Андрюшка сейчас благополучно вернутся домой и потом две недели проживут без особых хлопот, несмотря на его, Симкино, отсутствие, потому что рядом тетя Капа и другие добрые соседи. А его ждет первая в жизни дальняя дорога – когда-то же это должно было случиться!

Он впервые в жизни ехал на поезде. До Ялупаевска и обратно, до Турени, они с Игорем добирались на автобусе. Симку тогда, кстати, изрядно укачало. Но в вагоне укачивать, разумеется, не будет. Подтверждая это, колеса выстукивали бодрый нескончаемый марш. Этакую мелодию длинных путей. Потом Симка в жизни слышал ее много-много раз, потому что, когда вырос, поездить пришлось ему немало. Но то первое утро первого путешествия с высоким летним солнцем над пригородными крышами, убегающими назад тополями и этим вот волнующим перестуком оставило радость на всю жизнь…

Он спал бы, наверно, до полудня, если бы не отчаянная необходимость сбегать кой-куда… Ему даже приснилось, что он уже сбегал – у себя в Турени, в будочку на дворе, – но это не принесло реального облегчения. Пришлось просыпаться.

Симка обнаружил, что лежит на том же диване, но раздетый, только в трусах, на простыне, подушке и под мягким клетчатым покрывалом. Интересно, кто его раздевал и укладывал? Скандал какой… А впрочем, наплевать. Лишь бы успеть! Одеваться было некогда. Хорошо, что это место было не на дворе, как в Турени, а здесь же, в коридорчике. Симка, никого не встретив, юркнул за обшарпанную дверь и там испытал великое облегчение – это был уже не обманчивый сон, а сладкая реальность.

Он вышел и наткнулся на Варвару Олеговну. Смущенно зачесал пяткой ногу и пробормотал «здрасте». Скользнул к дивану, схватил со стула и начал натягивать штаны, а Варвара Олеговна сказала в открытую дверь:

– Выспался наконец, Симушка? Ты не одевайся, а ступай прямо в ванную, я уже приготовила. Вчера-то уж не до мытья тебе было…

– А где тетя Нора?

Экскурсовод был похож на Чарли Чаплина – с черными усиками, худощавый, слегка косолапый. И симпатичный. На край каменной круглой площадки он поставил спичечный коробок.

– Смотрите, уважаемые товарищи. Сначала оконечность маятника в своем качании будет проходить в стороне от него. Затем она, уважаемые товарищи, приблизится и в конце концов собьет коробок с места. Но это не значит, товарищи, что маятник изменил направление своего качания. Это значит, как я уже говорил, что Земля за эти минуты успела слегка повернуться вокруг оси и подставила коробок под стержень маятника. А маятник, как мы помним, всегда сохраняет изначально заданную площадь качания в мировом пространстве. Она неизменна, как бы ни поворачивалась наша планета, Галактика и вся Вселенная…

Из-под полы перекошенного пиджака он вынул зажигалку, чиркнул, поднес язычок огня к ленте – она удерживала отведенный до края площадки тускло-медный шар с острием внизу. Лента задымилась и лопнула. Шар нехотя пошел к центру каменного круга, пересек его, достиг другого края, замер там на секунду и двинулся обратно. Потом так же замер на миг у края, где стоял Симка. Недалеко от коробка…

Шар был подвешен на тонком железном тросе. Верхний конец троса терялся на стометровой высоте под громадным куполом Исаакиевского собора. Было ясно, что такой великанский маятник, подчиняясь инерции, будет качаться очень долго, если его не остановить.

Шар с острием неторопливо пересекал круглую площадку с каменными делениями по краям. И все, кто пришел сюда с экскурсией – взрослые и ребята, молодые и пожилые, – следили за ним безмолвно и напряженно. И не только люди следили. Все необъятное пространство с его сдержанным блеском позолоченных скульптур, с ликами святых, с колоннами и сделанным из цветных камней бюстом строителя Монферрана – тоже замерло, ожидая конца опыта. Словно от него зависела судьба планеты! С каждым качанием торчащее из-под шара острие проходило все ближе от коробка (и он, казалось, тоже замер, съежился, как живой, в предчувствии финала)…

После опыта с маятником Фуко экскурсионная группа поднялась по витым лестницам на галерею у башни. И Симка увидел сверху весь город. Ну, или, по крайней мере, полгорода.

Ленинград показался ему не менее громадным, чем Москва. Но он был другим. Совсем другим. Симка не смог бы объяснить словами, в чем непохожесть этих городов, но чувствовал: все у них разное. И даже небо над Ленинградом было иное – бледноватое, почти безоблачное. Лишь кое-где проступали в неяркой голубизне едва различимые, похожие на невесомую пряжу вол

о

кна.

Слева поблескивал, как полоска фольги, Финский залив. Симка уже плавал по нему – на пассажирском катере до Петродворца. Но теперь, с высоты, все виделось иначе. По-новому… С залива тянул влажный ветерок.

Симка водил глазами по прямым росчеркам улиц, пересчитывал глазами золотые шпили и купола, скользил взглядом по сизо-голубому размаху Невы, которая жила своей особой, корабельной жизнью. Потом отыскал среди Линий на Васильевском острове (это такие улицы с номерами вместо названий) крышу своего дома… Надо же, «своего»! Он здесь всего четвертый день, а кажется, что полжизни…

Они приехали в Ленинград рано утром, и утро оказалось не очень-то приветливым. Впрочем, Симка был готов к этому: знал, что здесь часто случаются дожди и туманы. И не огорчился, когда на перроне ветер вздыбил на нем расстегнутый пиджачок, а мелкие капли начали клевать лицо и ноги колючим холодком.

Тетя Нора ушла около восьми часов. Симка сперва читал, устроившись на диване, потом решил, что пора и ему. Будильник показывал половину десятого. На его никелированной шапочке горел вечерний солнечный блик. Симка решил: десять минут (а то и быстрее!) до набережной, столько же обратно, и десять минут там – чтобы очередной раз полюбоваться на парусники. В двадцать два ноль-ноль он, как и обещал, будет дома.

Так все сперва и шло. Симка постоял, навалившись на решетку и ласково поглаживая глазами путаницу снастей. Потом решил, что прошло всего три-четыре минуты, есть время пройтись еще вдоль вереницы сейнеров и оказаться поближе к концу набережной. Оттуда он полюбуется атомным ледоколом и вприпрыжку припустит домой. В конце концов, если и задержится на несколько минут, что страшного? Тетя Нора вернется все равно лишь к одиннадцати.

Симке показалось, что набережную Лейтенанта Шмидта он прошел всего за минуту. Правда, при этом он постоял у памятника Крузенштерну, поразглядывал каждый сейнер, но такое занятие отнимало всего несколько секунд. Странно только, что солнце успело уйти за дома и свет обычного вечера стал незаметно перетекать в свет белой ночи. Но эта странность лишь на секунду зацепилась в Симкиной голове. Все вокруг было таким ласковым и завораживающим, что не оставляло места для тревоги.

Симка понимал, что если пойдет по набережной обратно, то может изрядно задержаться у парусников. И, чтобы избавить себя от соблазна, выбрал другой путь. Он уже неплохо разбирался в здешних улицах. Решил, что, повернувшись спиной к реке, прошагает пару кварталов и окажется на Большом проспекте Васильевского острова, который тянулся параллельно набережной Лейтенанта Шмидта. По нему и вернется к Линии, на которой стоит

его

дом.

Так и сделал, вышел на проспект. Посмотрел направо, а потом… налево. Он помнил, что проспект выходит своим дальним концом прямо к Финскому заливу. Симка плавал по заливу на пассажирском катере в Петродворец, но в городе на его берегу (а это ведь

морской

берег!) не бывал.