Плавание по волнам эфира, эта заветная мечта человечества, осуществилась при помощи аппарата русского изобретателя Имеретинского, об устройстве и снаряжении экспедиции которого, а также о первом не совсем удачном подъеме, было рассказано в нашем первом романе "По волнам эфира".

20 сентября 19… года в 12 верстах от Петербурга, по Финляндской железной дороге, при помощи воздушных шаров аппарат Имеретинского вторично поднялся в верхние слои атмосферы, где под влиянием лучевого давления он полетел по волнам мирового эфира к заранее намеченной цели: он должен был попасть на Венеру, изучить которую хотели члены этой небесной экспедиции — сам организатор и ее душа, Имеретинский, дочь председателя клуба "Наука и прогресс", Наташа Аракчеева, астроном Добровольский и зоолог Академии наук, добродушный Карл Карлович Флигенфенгер.

Как только первый корабль вселенной, "Победитель Пространства", покинул земную атмосферу и удалился от нее на расстояние, позволявшее обозреть всю Землю, наши путешественники прильнули к окну вагончика, чтобы еще раз полюбоваться на свою родную планету, уже как на небесное тело.

— Вот мы, слава Богу, опять в свободном пространстве, сказал Флигенфенгер, радостно отирая руки. Надеюсь, что это путешествие будет продолжительнее первого.

— Посмотрите, какова погодка на матушке-Земле, — перебила его Наташа: вся видимая часть полушария от полюса до берегов Средиземного моря, покрыта сплошной пеленой облаков!

— А вы, Карл Карлович, не скучаете без ваших насекомых? — спросила как-то Наташа.

— Иногда, — ответил зоолог. — Но у меня все-таки есть работа: я рисую, хозяйничаю и проч.

И вот в один прекрасный день, шестой со времени отъезда, терпение Флигенфенгера было вознаграждено; настал праздник и на его улице.

Любуясь звездами из бокового окна, он заметил на расстоянии нескольких десятков сажен от вагончика небольшой предмет, ярко блестевший в солнечных лучах. Зоолог принял его за камешек. Любопытно было, что этот камешек почти не отставал от аппарата, хотя последний несся уже со скоростью 2 1/2 килом. в сек.

Флигенфенгер взял со стола бинокль. В ту же минуту у него вырвался невольный крик удивления.

Есть ли хоть одно великое открытие, хоть одна светлая идея которая не была бы омрачена завистью соперника или злобой и презрением непонимающих. Любовь и всепрощение христианства залиты кровью мучеников и жертв инквизиции и религиозной нетерпимости; Галилей, этот великий астроном и мыслитель, был подвергнуть публичному позору за любовь к истине. Джордано Бруно заплатил за то же жизнью; Колумб, широко раздвинувший тесные рамки средневекового мира, умер в бедности, всеми отвергнутый и забытый. История человеческой культуры дает еще десятки и сотни подобных примеров.

В девятнадцатом веке над человечеством повисло новое проклятие: всякое открытие является поводом для проявления международного соперничества и национальной ненависти. Изобретение летательного аппарата или подводной лодки несомненно угрожает всеобщему миру: люди сумели обратить ценное завоевание науки в орудие самоистребления, и флотилии воздушных и подводных броненосцев легли новой тяжестью на плечи народов. Каждое государство больше всего боится оказаться слабее соседей и лихорадочно увеличивает свои вооруженные силы, забывая о самых насущных потребностях. С другой стороны, все, что может увеличить богатство и силу иностранных держав, кажется ему опасным и достойным самого энергичного противодействия.

Гениальное изобретение Имеретинского расширяло сферу влияния России и давало ей могучее оружие в международном соперничестве. Это обстоятельство, как читатель скоро увидит, очень дорого стоило экспедиции.

Не всегда мрачные предчувствия предупреждают о грядущей беде; не всегда, по чьему-то красивому и образному выражению: "грядущие события бросают перед собой тень": не всегда по крайней мере люди умеют уловить эту тень. Часто несчастье является среди радости и веселья, когда его меньше всего ожидают. Оно, как молния из ясного неба, разбивает самые розовые надежды и казавшиеся неопровержимыми расчеты.

Так было и на этот раз.

Экспресс проходит 100 килом. в час или 30 метр. в сек.; башенный стриж пролетает 135 метр. в сек.; звук распространяется со скоростью 1/3 килом. в сек.; пушечное ядро — 300 метр. в сек.; наконец, световая волна передается с невероятною быстротой: 300.000 килом. в сек.; она успевает 8 раз в одну секунду обежать землю по экватору и в 8 1/3 минуты пройти 150 миллион. килом., отделяющие нас от далекого Солнца.

Но есть еще одна сила, гораздо более быстрая чем свет; сила, для которой не существует ни пространства, ни даже всесильного времени; эта сила — мысль. Между тем, как свету нужно целых четыре года, чтобы дойти от ближайшей неподвижной звезды до Земли или 35 лет от Арктура; между тем, как от некоторых туманностей и звездных роев эфирная волна летит до нас десятки тысячелетий, — мысль мгновенно переносит нас через все неизмеримые пучины пространства! Вместе с тем ее не удерживают и грани времени, она свободно проникает в прошедшее и будущее.

Так пусть же эта всемогущая сила духа перенесет нас на Землю из тех холодных областей эфирного океана, где мчится разбитый "Победитель Пространства"; пусть она вернет нас ко времени начала этого рассказа, к декабрю 19…. года.

Все еще спало в роскошном дворце посольства.

[2]

Накануне, 1-го декабря, у посла, Эдуарда Федоровича Дикмана, состоялся большой раут, затянувшийся до поздней ночи, и поэтому усталые хозяева спали дольше обыкновенного. Лакеи приводили в порядок и чистили многочисленный залы и гостиные, а важный, увешанный медалями швейцар спокойно читал газету, когда тяжелая парадная дверь неожиданно растворилась, и на пороге ее показался господин небольшого роста, в одежде, мало говорящей в пользу его портного. Швейцар сначала презрительно поморщился и хотел выпроводить раннего посетителя, но потом вдруг спохватился: он моментально вскочил с места и, широко распахивая вторую дверь, низко поклонился. Эта почтительность мало гармонировала со скромной наружностью вошедшего. По его умному лицу, обрамленному густыми, белыми бакенбардами и длинными седыми волосами, нетрудно было узнать Густава Ивановича Штернцеллера. Астроном стоял в очень близких отношениях к послу и пользовался большим авторитетом в его глазах. Этим вполне объясняется поведение проницательного швейцара. С юношеской бодростью взбежав на лестницу, Штернцеллер спросил у одного из лакеев:

— Эдуард Федоровим встал?