Близилась ночь. Глубь закрылась и больше никого не подпускала к себе. Там остался отец, остались Шейх с Мариной – и желание проникнуть следом, разобраться в тайне унесшего их черного смерча, раскрыть загадку Глуби и самого Сектора не оставляло Данилу ни на секунду.

Прянин суетился и причитал, что ночью в Секторе опасно, надо искать убежище понадежней, но Данила решил хоть немного разобраться, что происходит. Например, куда делось тело Момента, который умер у него на руках? Пришлось, превозмогая головокружение и шум в ушах, обыскивать все комнаты НИИ. Трупы Кондрата и невысокого кудрявого противника из отряда Шейха остались на месте, Момент же словно растворился. Ни в помещении, ни на улице его не было. Неужели он стал зомби и шарахается по Сектору, тараща затянутые белесой пленкой глаза?

Раненый, обессиленный, Данила привалился к стене НИИ и зажмурился. Ему казалось, что еще движение, и он сдохнет от усталости или его разорвет от бессильной злости. В здании зашаркал Прянин, скрипнули дверные петли. Тихий голос Доцента взорвался в голове гранатой:

– У нас мало оружия. Настоятельно рекомендую уходить отсюда и искать убежище. Здесь пахнет кровью, и оставаться небезопасно. К тому же вы ранены, вон, все кровью испачкались.

Данила с закрытыми глазами переждал приступ головной боли, зыркнул на Прянина и проговорил:

Данила вспоминал карту: от Дубны до Талдома километров сорок – пятьдесят, то есть десять часов ходу, но это Сектор, и неизвестно, какие он приготовил сюрпризы. Осталось надеяться, что Маугли проведет…

Увы, вскоре выяснилось, что мальчишка сам здесь впервые: его ареал обитания – Дубна и окрестности. Хотя в Секторе он свой, то есть передвигаться ему тут легче, чем даже самому опытному проводнику.

Да и Данила теперь был своим – он чуял искажения лучше многих других.

Сначала двигались на юго-восток по присыпанной хвоей трассе, вглядываясь в поржавевшие знаки и ища ориентиры. Быстро идти не получалось: несколько раз сворачивали, обходя искажения, прятались от хренозавра на брошенной заправке, а проклятая тварь топала рядом.

Миновали несколько брошенных деревень – Ольховик, Темпы и Полуденовку, отыскали указатель «Талдом» и свернули на восток.

Прислушиваясь к каждому звуку, шли с максимальной скоростью, на которую был способен Прянин. Погони не было, да и ревун, к удовлетворению Данилы, молчал. Наверное, издохла проклятая тварь.

Астрахан насторожился, когда к привычным звукам добавился едва различимый треск, словно вдалеке работал гигантский ветряк или мясорубка. Обычная механическая мясорубка – Данила помнил, как бабушка молола фарш. Похоже, ни у кого больше треск таких ассоциаций не вызвал. Опустившийся туман, с одной стороны, усиливал тревогу, но с другой – скрывал от змеиных глаз леших.

– Что это? – спросил Прянин.

Маугли ответил:

– Не знаю, неопасно. Это ваши построили, давно.

Не доходя где-то километр до лагеря гербовцев, Микки и Дюк посерьезнели и велели вести себя тихо и сдать оружие. Что-что, а вести себя тихо Данила не собирался, хотя буянить тоже не был намерен. Он решил держаться нагло и качать несуществующие права. Блефовать, одним словом.

К сожалению, предупредить о своих намерениях Прянина Данила не успел, а теперь случай вряд ли представится, и оставалось положиться на понятливость Доцента. Маугли при виде лагеря скис и даже стал похож на обычного пацана. Пятнистые руки сунул в карманы и начал жаться к Прянину.

М-да… А ведь если гербовцы против Сектора, мальчишку могут и шлепнуть. Так, для профилактики заражения. Убил же Андроний Ромку Чуба, а фанатики все одинаковы.

– Стой-ка! – Данила стянул куртку и протянул мальчишке. – Надень.

Маугли накинул куртку на плечи под недоуменными взглядами гербовцев. Микии следил за манипуляциями с легкой ироничной улыбкой, а Дюк делал вид, что его ничто не касается, но на всякий случай Данила пояснил:

Разница между лагерем «Герба» и стоянкой вольных была заметна невооруженным глазом. Если гербовцы заботились о безопасности периметра и нормах элементарной гигиены (читай: рыли выгребные ямы и обустраивали сортиры), а также стремились к некой сугубо армейской унификации как палаток, так и формы одежды, то тут…

«Бардак как он есть, – подумал Данила брезгливо. – Не лагерь, а коммуна хиппи». Палатки – от советских еще брезентовых до легких туристических, модных кислотных оттенков вроде оранжевого, сиреневого и ядовито-зеленого. Ограды вокруг палаток, считай, нет. Ну не принимать же всерьез эти бечевочки, веревочки и проволочки, имитирующие растяжки и ловушки? Да их трехлетний ребенок преодолеет!

Караулы… С караулами вообще тоска. Стоят, красавцы. С винтовками. Где они только такую рухлядь откопали? Трехлинейки Мосина, самые натуральные. Не иначе, черные археологи подогнали. Спрашивается, зачем часовому трехлинейка? Ответ: она же длинная! И опершись на нее, как дворник на метлу, можно подремать.

А сами часовые! Когда Данила еще служил в армии, их, спецуру, рядовые «сапоги» тихо ненавидели, а офицеры активно привлекали для проверки бдительности. Вот так заступит солдат-срочник в наряд, только-только закемарит, и на те, здрасьте: армейская разведка пожаловала. Просыпаешься – на голове мешок, и куда тащат, непонятно. И спецназовцам практика, и бойцам наука. На то и спецназ, чтобы караул не спал.

Этих же, дремлющих или попыхивающих травкой, и часовыми называть грешно. Сборище балбесов. Кое-как вооруженных, кое-как одетых, непонятно чему обученных детей, выбравшихся на природу поиграть в войнушку. Причем детей всех возрастов, от шестнадцати до шестидесяти, потому что мужчины не взрослеют, они только дряхлеют…

Данила очнулся на земле возле серого плоского камня, где отпечаталась спиралеобразная раковина огромной улитки. Встал. Отряхнулся.

Небо плотно затянуло тучами. Сквозь багровые листья просвечивала болезненная краснота заката, но определить, в какой стороне садится солнце, было невозможно. «Ладно, это – наименьшая из проблем», – подумал Данила и сел.

Прошлое вспышкой пронеслось перед глазами. А еще он вспомнил, что почти догадался, кто нужен Глуби, и почему она вдруг пробудилась. Она вела себя как разумное существо – ненужных чужаков выталкивала, своих увлекала. Как и всякий мелкий мусор.

Данила огляделся и протер глаза, оторопев: трава походила на пышный мох, из которого выступали стволы корявых, но высоких деревьев, оплетенных… оп-па! Оплетенных лозой. Хорошо, что он лежит довольно далеко, на небольшой поляне. Воздух тяжелый, пахнет прелью, грибами и влажным жарким лесом. А еще чем-то химическим, трудноуловимым, запредельно чуждым.

Тихо. Наверное, появление отряда Данилы в Сердце Сектора распугало местную живность. Оно и к лучшему, учитывая, какая живность по Сектору обычно лазает. Не хотел бы Данила прийти в себя в пасти хренозавра.

Вождь вывел Данилу к берегу реки, медленно несущей по равнине ржавые воды. Здесь и расположились. В зарослях мелколистных растений было тихо. Местный гнус не донимал, птицы не пели, не плескалась вода, и ветра по-прежнему не было. Липкая духота так и толкала искупаться, но зайти в реку Данила не рискнул – мало ли, что там обитает.

Разложили костер, Лиана достала из заплечного мешка снедь: полоски вяленого мяса, домашний сыр, лепешки. Данила не был уверен, что есть это безопасно, но выхода не было.

Ел же он чупакабру и жив остался…

Маугли что-то изучал в воде, ихтиолог Картограф присоединился к мальчишке.

Что это за место, все-таки? Точно не Земля, не бывает на Земле такого. Параллельный мир? Другая планета? Но почему такой необычный ландшафт? Будто замкнутый, хотя «стен» не видно, но кажется, что они прячутся где-то в серой дымке. И небо – ну что это за небо?! Оно светится само по себе, безо всякого намека на солнце! Память Момента выдала – Массаракш, мир наизнанку, другая планета…

Темнело постепенно, но даже на закате Данила не понял, в какой стороне садится солнце. И звезды не появились на ставшем сначала темным, как венозная кровь, а после – непроницаемо-черном небе. Прянин пристал к Вождю с вопросом про стороны света и был огорошен ответом: здесь никто ни о чем подобном не слышал. Была «верхняя долина», был «нижний лес», откуда пришли Данила, Картограф и Прянин с Маугли, было «лево и право», «здесь и там», «плохие места», охраняемые Тенями, встреча с коими смертельна, но ни запада, ни востока, ни юга с севером. А вот слова эти – были. По крайней мере, Прянин произносил их не по-русски.

– Может быть, катастрофа? – предположил Прянин. – То, что позже в легендах становится потопом или всепожирающим огнем? Катастрофа, отбросившая цивилизацию к первобытному строю? Отсюда и предания о богах, и раса мутантов-змееглазых… И звезды перестали быть видны. Не могу представить, какое оружие, какие процессы могли к подобному привести, но могли же, не так ли?

– Может, ты и прав, – осторожно согласился Данила.

Сам он от гипотез предпочитал воздерживаться. Гипотезы и теории ограничивают мышление и восприятие. Отдашь одной предпочтение – начнешь все увиденное под нее подгонять.

В абсолютной черноте местной ночи фосфоресцировали гнилушки и тлели угли костра. Плеснула рыба в реке, Картограф, до того хранивший непривычное молчание, оживился.

Раскинувшийся перед ними город опоясывал гигантский каменный змей, укусивший себя за хвост, – оказывается, универсальный для многих миров символ бега времени по кругу. Охристое небо, багровая стена джунглей, лишенная растительности долина, вся, кроме условно-южной оконечности, занятая постройками. Данила смотрел – и не верил своим глазам.

Зиккураты, усеченные пирамиды, пирамиды обычные… жилые дома с плоскими крышами, дома с односкатными крышами, мощеные и просто вытоптанные улицы, ритуальные сооружения (тоже – пирамиды), мелкая прямая река, рассекавшая город пополам. Это казалось сном о Южной Америке, и как тут было не поверить в пресловутый палеоконтакт, в родство культур и Предтечей.

Улицы были полны народу, ворота (все четверо) надежно охранялись.

Отсюда, с обрыва, змееглазые казались людьми. Правильно, и лешие казались, а на самом деле у них желтые глаза рептилий с вертикальными зрачками. Змееглазые – и есть лешие, и это хреново. Они неоправданно жестоки, и если раньше Данила думал, что папаша поперек горла у них встанет, теперь не сомневался, что они с радостью отрежут ему голову и нанижут на кол. Так же поступят с Шейхом. Это, конечно, хорошо – руки марать не придется, но как тогда самим выбраться из этого сдохшего мира, который начал разлагаться и вонять?

На стражниках были доспехи из дубленой кожи и закрытые шлемы, украшенные гребнями, – из нее же. Вооружены стражники были копьями, щитами и алебардами, а за спинами их торчали луки. Точно, сто, двести процентов, лешие это. А в лесу у них, наверное, ревун.

Марина открыла глаза: по черному беззвездному небу волнами катились серебристые сполохи, похожие на Московское Сияние. Было сыро, одежда пропиталась влагой.

«Где я? Что со мной? – забилась отчаянная мысль. – Сон? Бред? Больничная палата? Воздух душит, душит ошейник. Снять!»

Марина вскинула руку и вцепилась в плотный воротник-стойку. Что это за одежда? Длинные рукава при такой жаре! Смирительная рубашка? Вроде нет.

Приподнявшись на локте, Марина увидела, что лежит между двумя мужчинами – лысыми, голыми до пояса. Они спят на боку, поджав ноги. Ее передернуло, она вжалась в землю и зажмурилась, пытаясь вспомнить, что же с ней было.

Последнее внятное воспоминание: Шейх целится из винтовки в этих человекоподобных существ, профессор говорит с ними и – алчные взгляды желтых глаз с вертикальными зрачками. Нелюди обступают плотным кольцом, в голове что-то щелкает, и сознание погружается в красновато-бурую кому, где тепло и безопасно. Марина же продолжает ходить, делает, что они хотят. Кукловод, который дергает за невидимые нити, проросшие в каждую жилку, всегда знает, что им нужно. Он тут повсюду – справедливый, добрый дух Глуби. Или бог? И он хочет принять Марину в себя, хочет стать ею.