Поземка кружила под ногами, обвивая щиколотки, поднимаясь выше, почти до колен, врезалась в стены домов, уносясь вдаль, чтобы выскочить из узкого переулка на площадь, встретиться с другими такими же вихрями и обрушиться на стоящую в самом центре переливающуюся разноцветьем огней елку.

После почти недели яркого, слепящего солнца, утро выдалось ветреным и резким. Люди жались к стенам, поднимали высокие воротники, надвигали на глаза шапки, заматывались шарфами по самые носы. С залива дул пронизывающий ветер, завывая на разные лады. Собаки и кошки попрятались по подворотням. Стихия разгулялась не на шутку, и даже вечно неугомонные птицы затихли, испугавшись метели.

Гулять сегодня совсем не хотелось, и я, быстро пробежавшись по магазинам, вернулась к себе. На белой входной двери красовался большой рождественский венок. Я улыбнулась. Миссис Коллинз, конечно же. Она мне целую неделю твердила, что только мой дом стоит не нарядным, и даже елки у меня нет.

Шагнув в холл и заглянув в гостиную, я не удивилась, обнаружив Кларка, сына миссис Коллинз, стоящего на стремянке посреди комнаты и с мечтательной улыбкой нахлобучивающего на макушку огромной красавицы–ели серебряную Вифлеемскую звезду. С кухни доносилось бормотание моей домоправительницы. Почтенная дама готовила обед и, как всегда, сопровождала это занятие пространными комментариями на тему: «Бедная деточка совсем одна, и какое счастье, что ее семья взяла над ней шефство».

Бедная деточка – это, конечно же, я, как снег на голову свалившаяся пару месяцев назад на голову миссис Коллинз. Добрая женщина, которая согласилась работать у меня и следить за моим домом, воспылала ко мне нешуточной любовью. По ее словам, она всегда мечтала о дочке, но Бог дал ей только сыновей–оболтусов, и вот теперь, когда с ней остался только младший, она обрушила на меня всю свою материнскую заботу. Я улыбнулась, помахала рукой Кларку и, стряхнув с шубы снег, пошла на кухню здороваться.