Вечером на радиостанции Каспийского пароходства дежурили двое: радист Тарумов и ответственная по обмену Белецкая. Ему было двадцать лет, но его считали лучшим слухачом по бассейну. Говорили, что он может давать ключом больше ста знаков в минуту. Когда его спрашивали об этом, он улыбался – человек не машина! Он изучил аппараты и обходился без помощи радиотехников. Заметит неполадку, посвистит, покусает ногти и лезет на щит исправлять. Белецкая смеялась: «Если тебя убьет током, Арсен, я здесь умру со страху. Пожалей хоть меня!»

Они были однолетки и давно работали вместе. Белецкая принимала и сортировала телеграммы. Это была утомительная, однообразная работа, не требовавшая никаких познаний. Он любил наблюдать ее, когда оставались они вдвоем в аппаратном зале. Она работала споро, незаметно, слегка шевелила губами, читая телеграмму. Короткие волосы спускались ей на глаза, – она отбрасывала их быстрым движением головы. В такие минуты она казалась ему очень привлекательной. К концу смены она была так же свежа, как в начале работы, только руки немного дрожали.

На радиостанции ее звали Муся. Выглядела она совсем юной, любила посмеяться и была дерзка на язык. Иногда Тарумов провожал ее после работы, и она спокойно брала его под руку.

Он знал, что она замужем, но ничего не слыхал о ее муже. Как будто его не существовало вовсе.

Однажды, когда они шли по набережной, он увидел на скамье обнявшуюся пару и отвернулся.

Подобно многим старым морякам, Евгений Степанович Кутасов был суеверен. По весне, выезжая под парусом на взморье ловить рыбу, он оставлял на песке щепоть табаку, чтобы не потерять снасти. Когда лодка попадала в полосу штиля и парус тряпкой обвисал на рее, Евгений Степанович посвистывал тихонько сквозь зубы, вызывая ветер.

Иногда ветер действительно приходил и надувал пузырем парус. Лодка кренилась и бежала резво. Евгений Степанович не торжествовал и не задумывался, – пришел ветер – и ладно. А иной раз сверкающее зеркало штиля простиралось до самого горизонта, сливаясь с раскаленным небом, и никакой свист не мог вызвать даже самого легкого колебания воздуха. Тогда Евгений Степанович, не унывая, брался за весла.

Одинокие поездки были любимым развлечением капитана Кутасова. Останавливаясь с пожилыми штурманами буксиров у пивной стойки, капитан Кутасов любил потолковать о своей прежней профессии. Сам он давно оставил плавание и служил в отделе учета Каспийского пароходства. Служба была спокойная, и шестичасовой рабочий день уютно укладывался между длинными ящиками карточек, набитых залежалыми сведениями о прошлогодних перевозках. Окна комнаты были обращены к морю. Голубая полоска рейда над плоскими крышами курилась дымками судов. Жужжание вентилятора, очищавшего воздух от архивной пыли, напоминало ему гул паровой машины, еле различимый на капитанском мостике корабля.

Но бывало и другое. Выезжая по выходным дням на взморье, провожал он глазами уходящие в море суда, пока не таял на горизонте кудрявый прозрачный дымок. Тогда кидал он взгляд на берег, отделенный от него узкой полосой нечистой воды, и испытывал смутное сосущее чувство, похожее на тоску по родному месту. Но воспоминания таили в себе опасность, и он боялся заглядывать в свое прошлое...

Непрестанно шелестит вдоль бортов зеленая вода. Лениво отваливаются белоснежные пласты пены. Рассыпаются по волнам и бесшумно лопаются мириады пузырей.

Солнцем нагрета стальная палуба. Солнце дробится на волнах, горит на вычищенной меди перил. Черт знает, что означают слова песни! Ветер принес их неизвестно откуда, и, как сладкий клей, пристали они к губам Гусейна. Чуть забудется – начинает их мурлыкать. Присаживается на корточки возле люка и смотрит вдаль. Истлеет белым прахом цигарка-самокрутка, – надо опять спуститься к машинам. Кругом пусто. В вентиляционной трубе звенят струи воздуха, все катятся и катятся волны. То же было вчера и будет завтра.

Вскоре электрики, вернувшись из города, рассказали еще об одной встрече с моряками танкера «Агамали».

У электриков был сконфуженный вид, щеки их горели.

– Они выходят на два часа позже нас, – ораторствовал Котельников, – так и сказали: «Даем, дескать, вам два часа фору. К вечеру ждите, обгоним. На буксир вас возьмем...»

– Врешь?

В красном уголке «Дербента» шли политзанятия. Здесь собралась свободная от вахты машинная команда, электрики и матросы. Пришел и Касацкий. Он сидел в сторонке, не двигаясь, с сосредоточенным и строгим лицом. Команда расположилась вокруг длинного стола, в конце которого сидел Бредис.

Басов задержался в машинном отделении. Когда он вошел, в каюте было тихо, измятый газетный лист переходил из рук в руки. Басов успел заметить крупную фотографию на первой странице – широкополую шахтерскую шляпу, удлиненный овал лица...

– Мы старую газету читаем сегодня, – обернулся к нему помполит. – Пропустили из-за моей болезни, – прибавил он виновато.

– Тысяча двести процентов нормы, – сказал Володя Макаров, – вот здорово!