Надина, русская танцовщица, покорившая Париж, вновь и вновь выходила на поклоны. Ее узкие черные глаза сузились еще больше. Уголки длинного ярко-красного рта чуть поднялись. Восторженные аплодисменты еще не стихли, когда с шуршанием упал занавес, скрыв причудливые, в красно-синей гамме, декорации. Танцовщица в своем развевающемся голубом с оранжевым одеянии покинула сцену. За кулисами ее восторженно принял в объятия бородатый господин — директор театра.

— Великолепно, малышка, великолепно! — вскричал он. — Сегодня ты превзошла себя. — Он галантно расцеловал ее в обе щеки.

Мадам Надина не обратила внимания на уже привычную для нее похвалу и прошла в свою уборную, где были небрежно расставлены многочисленные букеты, на плечиках висели костюмы в футуристических

[2]

узорах, воздух был горяч и сладок от цветов и изысканных дорогих духов. Костюмерша Жанна прислуживала своей хозяйке, болтая без умолку и изливая поток неискренних комплиментов.

Стук в дверь прервал ее излияния. Жанна пошла открывать и вернулась с визитной карточкой.

— Мадам примет?

Все были в моем распоряжении при написании этой истории — от великих (представленных лордом Нэсби) до малых (в лице нашей бывшей служанки Эмили, с которой я виделась во время последней поездки в Англию. «О, Боже, мисс, какая расчудесная книга, должно быть, у вас получится из всего этого — прямо как кино!»).

Полагаю, что у меня есть достаточно шансов справиться со своей задачей. Я была замешана в этом деле с самого начала, все время находилась в самой гуще и «торжественно присутствовала при завершении событий». К счастью, пробелы, которые я не могу восполнить за недостатком собственной осведомленности, дополняются пространными выдержками из дневника сэра Юстеса Педлера, который он любезно предоставил мне.

Итак, в путь. Энн Беддингфелд начинает повествование о своих приключениях.

Я всегда страстно мечтала о приключениях. Дело в том, что жизнь моя была ужасно однообразна. Мой отец, профессор Беддингфелд, был одним из самых известных в Англии антропологов

[8]

. Он был просто гением — все признают это. Его разум пребывал в палеолитическом

[9]

периоде, и неудобство жизни для него заключалось в том, что его тело существовало в современном мире. Папа не интересовался современниками — даже человека неолитического

[10]

периода он считал недостойным своего внимания, и только мустьерская эпоха вызывала в нем прилив сил и энтузиазма.

К несчастью, совершенно обойтись без современных людей невозможно. Вы вынуждены поддерживать какие-то отношения с мясниками и булочниками, продавцами молока и зеленщиками. Папа был погружен в прошлое, мама умерла, когда я была ребенком, поэтому взять на себя практическую сторону жизни выпало мне. Откровенно говоря, я ненавижу человека палеолита, будь он представителем ориньякской, мустьерской, шелльской

[11]

или какой еще там эпохи, и, хоть я и отпечатала и откорректировала большую часть папиного труда «Неандертальский человек и его предки», сами неандертальцы

[12]

вызывают во мне отвращение, какое счастье, что они вымерли в далекие времена.

Все окружающие были очень добры ко мне. Как я ни была ошеломлена случившимся, я оценила их внимание. Сокрушительного горя я не ощущала. Папа никогда не любил меня. Я хорошо это знала. Если бы он любил меня, я, должно быть, отвечала бы ему взаимностью. Нет, между нами не было большой любви, но мы хорошо уживались, я заботилась о нем и втайне восхищалась его познаниями и бескомпромиссной преданностью науке. И мне было больно от того, что папе суждено было умереть как раз тогда, когда его жизненные интересы достигли апогея. Я чувствовала бы себя счастливее, если бы могла похоронить его вместе с орудиями из кремня в пещере с рисунками, изображающими оленей, но сила общественного мнения вынудила меня похоронить его в аккуратной могиле (под мраморной плитой) в ужасном дворике при нашей местной церкви. Утешения викария

[20]

, хоть и произносились из добрых побуждений, ничуть меня не успокоили.

Потребовалось некоторое время, прежде чем я поняла, что обрела столь желанную свободу. Я осталась сиротой, без пенни

[21]

за душой, но свободной, В то же время мне открылась необыкновенная доброта окружающих меня милых людей. Викарий делал все возможное, убеждая меня, что его жена крайне нуждается в компаньонке. Нашей крошечной местной библиотеке внезапно понадобился помощник библиотекаря. Наконец меня посетил доктор и после всевозможных нелепых извинений, что не смог представить точный счет, долго мямлил что-то и вдруг сделал мне предложение.

Я крайне удивилась. Доктору было ближе к сорока, чем к тридцати. Кругленький, бочкообразный маленький человечек, он совершенно не походил ни на героя «Памелы в опасности», ни тем более на сурового и молчаливого родезийца. Я немного поразмышляла, а затем спросила его, почему он хочет жениться на мне. Этот вопрос, по-видимому, весьма взволновал его, и он пробормотал, что для практикующего врача жена — большое подспорье. Оказалось, что ситуация даже менее романтична, чем я могла предположить, и все же что-то мне подсказывало ответить согласием. Безопасность — вот что мне предлагалось. Безопасность и уютный домашний очаг. Обдумывая это сейчас, я считаю, что была несправедлива к маленькому человечку. Он был действительно искренне влюблен в меня, но неуместная деликатность не позволяла ему добиваться благосклонности, говоря о своих чувствах. Так или иначе, моя любовь к романтике взяла верх.

— Вы очень добры ко мне, — сказала я. — Но это невозможно. Я никогда не смогу выйти замуж за человека, в которого не буду безумно влюблена.

— Вы не думаете, что…

В последующие недели я умирала от скуки. Миссис Флемминг и ее подруги казались мне в высшей степени неинтересными. Они часами говорили о себе и своих детях, о том, как трудно доставать для них хорошее молоко, и о том, что они сказали молочнице, когда молоко оказалось прокисшим. Затем они переходили на слуг и говорили о том, как трудно нанять хороших слуг, и о том, что они сказали женщине в регистрационном бюро и что та ответила им. Они, по-видимому, никогда не читали газет и не интересовались происходящим в мире. Они не любили путешествовать за границей — там все было совсем не так, как в Англии. Ривьера

[25]

, правда, составляла исключение — ведь там они встречали своих друзей.

Я слушала и с трудом сдерживалась. Многие из женщин были богаты. Весь прекрасный мир принадлежал им и ждал их, а они по собственной воле оставались в грязном скучном Лондоне, обсуждая молочниц и слуг! Теперь, оглядываясь назад, я думаю, что относилась к ним слишком нетерпимо. Но они

действительно

были глупы, на редкость бестолково занимаясь даже обожаемым своим «домом»: книги расходов велись абы как, счета были в беспорядке.

Мои дела продвигались не слишком быстро. Дом и мебель были проданы, и вырученных денег как раз хватило для уплаты наших долгов. Пока что я не преуспела в поисках места. Во всяком случае такого, какое меня действительно устраивало бы! Я была твердо убеждена, что, если искать приключение, оно непременно встретится на моем пути. По моей теории — вы всегда получаете то, что хотите.

И вскоре моя теория подтвердилась на практике.

Это случилось в январе, восьмого числа, если быть точной. Я возвращалась после неудачной беседы с дамой, нуждавшейся, по ее словам, в секретарше-компаньонке, но фактически, по-видимому, желавшей нанять крепкую поденщицу для домашней работы, которая трудилась бы по двенадцать часов в день за 25 фунтов в год. Расставшись с ней после взаимного обмена скрытыми колкостями, я прошла по Эджвер-роуд (беседа происходила на Сент-Джонвуд) и пересекла Гайд-парк

[26]

в сторону больницы св. Георгия. Там я вошла на станцию подземки «Гайд-парк-Корнер» и взяла билет до Глостер-роуд.

Никто не объявился, чтобы опознать убитую. Дознание установило следующие факты.

Восьмого января во втором часу дня хорошо одетая женщина вошла в контору фирмы по продаже и сдаче внаем домов «Батлер и Парк» в Найтсбридже

[29]

. Она сказала с легким иностранным акцентом, что хочет арендовать или приобрести дом на Темзе неподалеку от Лондона. Ей предложили несколько вариантов, включая Милл-хаус. Она назвалась мисс де Кастина и дала адрес отеля «Ритц», но оказалось, что под этим именем там никто не останавливался, и гостиничные служащие не смогли опознать тело.

Свидетельские показания дала миссис Джеймс, жена садовника сэра Юстеса Педлера, присматривающая за Милл-хаусом и живущая в небольшой сторожке у ворот, окна которой выходят на главную дорогу. В тот день около трех часов некая дама приехала посмотреть дом. Она предъявила смотровой ордер, и миссис Джеймс, по заведенному обычаю, дала ей ключи от дома, который находится на некотором расстоянии от сторожки. Миссис Джеймс не имела обыкновения сопровождать будущих жильцов. Несколько минут спустя появился молодой человек. По описанию миссис Джеймс, он был высокий и широкоплечий, с загорелым лицом и светло-серыми глазами, чисто выбрит и одет в коричневый костюм. Он объяснил миссис Джеймс, что он друг дамы, пришедшей посмотреть дом, что задержался на почте, чтобы послать телеграмму. Указав ему дорогу к дому, она больше об этом не думала.

Через пять минут он появился вновь, вернул ей ключи, сказав, что дом, наверное, им не подойдет. Миссис Джеймс в тот момент не заметила даму, но полагала, что та уже прошла. Однако она обратила внимание, что молодой человек чем-то очень расстроен. «Он выглядел как человек, увидевший привидение. Я подумала, что он заболел».

На следующий день другие дама и джентльмен приехали смотреть дом и обнаружили тело, лежавшее на полу в одной из верхних комнат. Миссис Джеймс опознала даму, приезжавшую накануне. Агенты по сдаче внаем домов также узнали в ней «миссис де Кастину». По мнению полицейского врача, женщина пролежала мертвая около двадцати четырех часов. «Дейли бюджет» сделала поспешный вывод, что «человек в подземке» убил женщину, а потом совершил самоубийство. Но поскольку в два часа он был уже мертв, а женщина жива и здорова в три часа, единственное логическое заключение: два происшествия никак не связаны друг с другом, а ордер на осмотр дома в Марлоу, найденный в кармане погибшего мужчины, — всего лишь одно из тех совпадений, которые столь часто случаются в жизни.

— Джентльмен Джо!

— Кого я вижу — неужто старина Джимми Макграт!

Туристическая группа фирмы «Касл» — семь измочаленных женщин и трое взмокших мужчин — с интересом наблюдали сцену. Похоже, их замечательный гид, мистер Кейд, встретил старого друга. Мистер Кейд им очень нравился — высокий, худой, загорелый, вежливый и предупредительный, он с легкостью улаживал споры и умел всех привести в прекрасное настроение. Этот его приятель — тоже по-своему личность любопытная. Примерно того же роста, что и мистер Кейд, но плотный, кряжистый и совсем некрасивый. Похож на владельца салуна из приключенческого романа. Но все равно интересно. В конце концов, для того и ездят за границу — чтобы собственными глазами посмотреть, как ведут себя в жизни герои из книжек. Сама столица Родезии, Булавайо, надо сказать, порядком поднадоела. Солнце пекло немилосердно, отель без всяких удобств, да и смотреть уже, собственно, нечего — остается просто ждать автобуса на Матопос. Хорошо еще, что мистер Кейд указал им этот магазинчик с почтовыми открытками. Выбор открыток — просто чудесный.

Энтони Кейд и его друг отошли в сторонку.

— Черт возьми, что это за бабский выводок? — спросил Макграт. — Завел себе гарем?

— А теперь к делу, — начал Энтони, ставя стакан на стол. — На какой корабль у тебя билет?

— «Грэнарт Касл».

— Раз уж билет заказан на твое имя, то мне, пожалуй, лучше путешествовать в качестве Джеймса Макграта. Паспорт, кажется, не нужен?

— Об этом вообще можно не беспокоиться. Мы с тобой хоть и непохожи, но, в случае чего, приметы у нас одинаковы: рост шесть футов, волосы каштановые, глаза голубые, нос обыкновенный, подбородок обыкновенный…

— Но-но, ты не очень-то! «Обыкновенный»! Чтоб ты знал, на место гида претендовали несколько человек, и выбор пал на меня исключительно благодаря приятной наружности и хорошим манерам.

— Вот так, друг мой, все так, — согласился лорд Кейтерэм. Он уже третий раз повторял эту фразу в надежде окончить разговор и вырваться на свободу. Уж очень было противно стоять на ступеньках фешенебельного лондонского клуба и слушать велеречивые разглагольствования члена палаты лордов

[103]

достопочтенного Джорджа Ломакса.

Клемент Эдвард Эллистер Брент, девятый маркиз Кейтерэм, невысокий, скромно одетый джентльмен, совершенно не соответствовал общепринятому представлению о маркизах. У него были усталые голубые глаза, тонкий унылый нос и изысканные, не рассчитанные на внешний эффект манеры.

Самой большой неудачей в жизни лорда Кейтерэма было то, что четыре года назад он унаследовал титул брата, восьмого маркиза Кейтерэма. Предыдущий лорд Кейтерэм был человеком, известным всей Англии. Будучи одно время министром иностранных дел, он держал в руках нити всего управления Британской империи, а его загородное поместье Чимниз славилось пышным гостеприимством. В этом поместье под искусным руководством жены лорда, дочери герцога Пертского, во время уик-эндов на неофициальных встречах творилась современная история, и вряд ли нашлась бы в Англии, да и в целой Европе, хоть одна заметная фигура, которая не посетила бы в свое время Чимниз.

Все это было прекрасно. И девятый маркиз Кейтерэм весьма чтил память брата. Генри действительно был выдающейся личностью. Но с чем никак не мог примириться нынешний лорд Кейтерэм, так это с обязанностью следовать по стопам брата и со всеобщим отношением к Чимнизу как к национальному достоянию, а не просто частному поместью. Политика нагоняла на него смертельную скуку, страшнее были только сами политики. Оттого он с таким раздражением внимал не знающему усталости Джорджу Ломаксу, крупному краснолицему мужчине с выпученными глазами, склонному к полноте и преисполненному сознания собственной значительности.

— Теперь понимаете, в чем дело, Кейтерэм? Мы не можем, не имеем права допустить никакого скандала, особенно сейчас. Положение крайне щекотливое.

Джордж Ломакс отправился прямиком на Уайтхолл

[106]

. Отворяя дверь роскошного кабинета, в котором он вершил государственные дела, Ломакс услышал торопливые шаги. Когда он вошел, мистер Билл Эверсли уже сидел за столом и сосредоточенно разбирал почту, однако большое кресло у окна еще не успело остыть и, казалось, сохраняло форму только что выпорхнувшего из него человеческого тела. Билл Эверсли был приятным молодым человеком лет двадцати пяти, большим и неуклюжим, с некрасивым, но располагающим лицом, белозубой улыбкой и честными карими глазами.

— Ричардсон отослал доклад?

— Нет, сэр. Напомнить ему?

— Не надо. Кто звонил?

— В основном на звонки отвечала мисс Оскар. Мистер Айзекстайн спрашивал, не могли бы вы пообедать с ним завтра в «Савойе»

[107]

.

И в самых продуманных комбинациях случаются изъяны. Джордж Ломакс совершил ошибку — в его плане очень скоро выявилось одно слабое звено. Этим звеном оказался Билл.

Билл Эверсли был очень приятный молодой человек. Он прекрасно играл в гольф

[113]

и крикет

[114]

, обладал изящными манерами и добрым нравом, но место свое в Министерстве иностранных дел получил не благодаря личным своим достоинствам, а личным связям. Однако для своих обязанностей он, надо сказать, подходил как нельзя лучше. По сути дела, он был у Джорджа мальчиком на побегушках. Серьезной интеллектуальной работы ему никогда не поручали. Его дело — всегда быть у Джорджа под рукой: поговорить с важным человеком, с которым сам Ломакс не хотел встречаться; сбегать, передать, отослать — и вообще, быть полезным. Все это Билл исполнял вполне добросовестно. Когда же Ломакс отлучался из кабинета, Билл тут же садился в самое большое кресло у окна и, верный старым добрым английским традициям, изучал спортивные новости.

В этот раз Ломакс, по обыкновению, поручил Биллу выяснить в представительстве «Юнион Касл»

[115]

, когда прибывает «Грэнарт Касл». Как у большинства образованных молодых людей в Англии, у Билла был приятный голос и отвратительная дикция. Слово «Грэнарт» он произносил так, что логопед насчитал бы в нем десяток ошибок. Услышать можно было все что угодно. Клерк «Юнион Касл» услышал «Карнфра». Корабль «Карнфра Касл» прибывал в четверг. О чем он и сообщил Биллу. Билл поблагодарил его и удалился. И Джордж Ломакс строил свои планы исходя именно из этой даты. Он понятия не имел, какие лайнеры «Юнион Касл» бороздят океанские просторы, и был свято убежден, что Джеймс Макграт прибывает в Англию в четверг.

И поэтому в среду утром, когда он у входа в клуб крепко держал за лацканы пальто лорда Кейтерэма и рассуждал о мемуарах Стилптича, ему и в голову не могло прийти, что «Грэнарт Касл» еще накануне пришвартовался к причалу в Саутгемптоне.

В два часа дня во вторник Энтони Кейд, путешествующий под именем Джимми Макграта, сошел с поезда на вокзале Ватерлоо, подозвал такси и после минутного размышления велел шоферу ехать в отель «Блиц».