Ранним морозным утром, в пять часов по местному времени, вдоль платформы сирийской станции Алеппо вытянулся состав, который железнодорожные справочники торжественно именовали экспресс «Тавры». Экспресс состоял из вагона-ресторана, одного спального и двух вагонов местного сообщения.

У входа в спальный вагон молоденький лейтенант французской армии во всем великолепии своего мундира разговаривал с человечком, по уши укутанным во всевозможные шарфы и кашне, из-под которых высовывались лишь красный носик и кончики грозно закрученных усов.

Стоял пронизывающий холод, и провожать почетного гостя было делом отнюдь не завидным, но лейтенант Дюбоск мужественно выполнял свой долг. Он сыпал изысканнейшими фразами на изящнейшем французском языке. Хотя в чем дело, честно говоря, не понимал. Правда, по гарнизону, как бывает в подобных случаях, ходили какие-то слухи. А на генерала, того самого генерала, под началом которого служил лейтенант Дюбоск, стало все труднее угодить. И тогда откуда-то, чуть не из самой Англии, приехал этот бельгиец. Целую неделю весь гарнизон пребывал в непонятной тревоге. А потом пошло-поехало. Один весьма видный офицер покончил с собой, другой подал в отставку – и тревога отпустила военных, некоторые меры предосторожности были отменены. А генерал, тот самый, под началом которого служил лейтенант Дюбоск, словно помолодел лет на десять.

Дюбоск нечаянно подслушал обрывок разговора между «его» генералом и незнакомцем. «Вы спасли нас, мой друг, – прочувствованно говорил генерал, и его седые усы подрагивали. – Вы спасли честь французской армии, вы предотвратили кровопролитие! Не знаю, как и благодарить вас за то, что вы откликнулись на мою просьбу! Приехать в такую даль…»

На что незнакомец (его звали Эркюль Пуаро), как и полагается, отвечал: «Что вы, генерал, разве я мог забыть, что вы спасли мне жизнь?» Генерал в свою очередь, произнес какую-то подходящую случаю фразу, отрицая свои заслуги, и в разговоре вновь замелькали Франция, Бельгия, слава, честь и всякое тому подобное, затем друзья сердечно обнялись, и разговор закончился.

В «Токатлиане» Эркюль Пуаро заказал номер с ванной. Потом подошел к конторке и спросил швейцара, нет ли для него писем.

Его ждали три письма и телеграмма. Увидев телеграмму, он удивленно вскинул брови. Вот уж чего никак не ожидал!

Как обычно, неторопливо и аккуратно, Пуаро развернул бланк. Четко напечатанный текст гласил:

– Voilà ce qui est embetant!

[7]

– пробормотал Пуаро раздраженно.

На другой день Эркюль Пуаро явился в вагон-ресторан к обеду с небольшим опозданием. Встал он рано, завтракал чуть не в полном одиночестве, потом все утро изучал записи по делу, из-за которого его вызвали в Лондон. Своего спутника он почти не видел.

Мсье Бук – он уже сидел за столиком – приветственно помахал рукой, приглашая своего друга занять место напротив него. Вскоре Пуаро понял, за какой стол он попал, – его обслуживали первым и подавали самые лакомые блюда. Еда тут, надо сказать, была удивительно хороша.

Мсье Бук позволил себе отвлечь внимание от трапезы лишь тогда, когда они перешли к нежному сливочному сыру. Мсье Бук был уже на той стадии насыщения, когда тянет философствовать.

– Будь у меня талант Бальзака, – вздохнул он, – я бы обязательно описал вот это! – И он обвел рукой ресторан.

– Неплохая мысль, – сказал Пуаро.

Экспресс Симплон – Восток прибыл в Белград без четверти девять. Здесь предстояла получасовая стоянка, и Пуаро вышел на перрон. Однако гулял он очень недолго. Стоял сильный мороз, мела метель, навес над перроном служил плохой защитой, и Пуаро вскоре вернулся к своему вагону. Проводник – чтобы согреться, он изо всех сил бил в ладоши и топал ногами – обратился к Пуаро:

– Ваши чемоданы, мсье, перенесли в купе номер один, прежде его занимал мсье Бук.

– А где же мсье Бук?

– Он перебрался в афинский вагон – его только что прицепили.

Пуаро пошел разыскивать своего друга, но тот решительно отмахнулся от него:

Ему не сразу удалось заснуть. Во-первых, мешало, что поезд стоит. Если это станция, то почему на перроне так тихо? В вагоне же, напротив, было довольно шумно. Пуаро слышал, как в соседнем купе возится Рэтчетт: звякнула затычка, в умывальник полилась вода; послышался плеск, и снова звякнула затычка. По коридору зашаркали шаги – кто-то шел в шлепанцах.

Пуаро лежал без сна, глядя в потолок. Почему на станции так тихо? В горле у него пересохло. Как нарочно, он забыл попросить, чтобы ему принесли минеральной воды. Пуаро снова посмотрел на часы. Четверть второго. Надо позвонить проводнику и попросить минеральной воды. Он потянулся было к кнопке, но его рука на полпути замерла: в окружающей тишине громко зазвенел звонок. Какой смысл: проводник не может одновременно пойти на два вызова.

Дзинь-дзинь-дзинь – надрывался звонок. Интересно, куда девался проводник? Звонивший явно нервничал.

Дзинь…

Пассажир уже не снимал пальца со звонка. Наконец появился проводник – его шаги гулко отдавались в пустом коридоре. Он постучал в дверь неподалеку от купе Пуаро. Послышались голоса: разубеждающий, извиняющийся – проводника и настойчивый и упорный – какой-то женщины. Ну конечно же, миссис Хаббард!

В вагоне-ресторане все было подготовлено для допроса. Пуаро и мсье Бук сидели по одну сторону стола. Доктор – по другую. На столе перед Пуаро лежал план вагона Стамбул – Кале. На каждом купе красными чернилами было обозначено имя занимавшего его пассажира. Сбоку лежала стопка паспортов и билетов. Рядом разложили бумагу, чернила, ручку, карандаши.

– Все в порядке, – сказал Пуаро, – мы можем без дальнейших проволочек приступить к расследованию. Прежде всего, я думаю, нам следует выслушать показания проводника спального вагона. Вы, наверное, знаете этого человека. Что вы можете сказать о нем? Можно ли отнестись с доверием к его словам?

– Я в этом абсолютно уверен. Пьер Мишель служит в нашей компании более пятнадцати лет. Он француз, живет неподалеку от Кале. Человек в высшей степени порядочный и честный. Но особым умом не отличается.

Пуаро понимающе кивнул:

– Хорошо. Давайте поглядим на него.

Минуты две Пуаро пребывал в глубоком раздумье.

– Учитывая все, что нам стало известно, – сказал он наконец, – я считаю, настало время еще раз поговорить с Маккуином.

Молодой американец не заставил себя ждать.

– Как продвигаются дела? – спросил он.

– Не так уж плохо. Со времени нашего последнего разговора мне удалось кое-что установить… и в частности, личность мистера Рэтчетта.

Американца сменил англичанин с непроницаемым землистого цвета лицом, которого Пуаро заприметил еще накануне. Он, как и положено слуге, остановился в дверях. Пуаро жестом предложил ему сесть.

– Вы, насколько я понимаю, слуга мистера Рэтчетта?

– Да, сэр.

– Как вас зовут?

– Эдуард Генри Мастермэн.

Когда миссис Хаббард, запыхавшись, ворвалась в вагон, от возбуждения она еле могла говорить:

– Нет, вы мне скажите, кто тут главный? Я хочу сообщить властям нечто оч-чень, оч-чень важное. И если вы, господа… – Ее взгляд блуждал по купе.

Пуаро придвинулся к ней.

– Можете сообщить мне, мадам, – сказал он. – Только умоляю вас, садитесь.

Миссис Хаббард тяжело плюхнулась на сиденье напротив.

Мсье Бук вертел в руках пуговицу, оставленную миссис Хаббард.

– Не могу понять, к чему здесь эта пуговица. Уж не означает ли это, что Пьер Мишель все же замешан в убийстве? – Он замолк, но, так и не дождавшись ответа от Пуаро, продолжал: – Что вы скажете, мой друг?

– Эта штуковина наталкивает нас на самые разные предположения, – сказал Пуаро задумчиво. – Но прежде чем обсуждать последние показания, давайте вызовем шведку. – Он перебрал паспорта, лежавшие на столе. – А вот и ее паспорт: Грета Ольсон, сорока девяти лет.

Мсье Бук отдал приказание официанту, и вскоре тот привел пожилую даму с пучком изжелта-седых волос на затылке. В ее длинном добром лице было что-то овечье. Ее близорукие глаза вглядывались в Пуаро из-за очков, но никакого беспокойства она не проявляла.

Выяснилось, что она понимает по-французски, и поэтому разговор решили вести по-французски. Сначала Пуаро спрашивал ее о том, что было ему уже известно: о ее имени, возрасте, адресе. Потом осведомился о роде ее занятий.

Когда Пуаро вошел в вагон, мсье Бук и доктор Константин оживленно переговаривались. Вид у мсье Бука был подавленный.

– А вот и он, – сказал мсье Бук, увидев Пуаро, а когда тот сел рядом, добавил: – Если вы распутаете это дело, я и впрямь поверю в чудеса.

– Значит, оно не дает вам покоя?

– Конечно, не дает. Я до сих пор ничего в нем не понимаю.

– И я тоже. – Доктор с любопытством поглядел на Пуаро. – Честно говоря, я просто не представляю, что же нам делать дальше.

На листке было написано:

– Давайте посмотрим, что тут можно сделать, – сказал мсье Бук, которого явно подбодрил этот вызов его умственным способностям. – Начнем хотя бы с платка. И давайте будем придерживаться самой строгой системы.

– Безусловно, – закивал довольный Пуаро.

Между тем мсье Бук назидательно продолжал:

Четверть часа прошло в полном молчании. Мсье Бук и доктор Константин поначалу следовали наставлениям Пуаро. Они пытались разобраться в путанице фактов и прийти к четкому, объясняющему все противоречия решению.

Мысль мсье Бука шла примерно таким путем:

«Безусловно, надо как следует подумать. Но ведь, по правде говоря, сколько можно думать… Пуаро определенно подозревает молодую англичанку. Явно ошибается. Англичанки слишком хладнокровные… А все потому, что они такие тощие… Но не буду отвлекаться. Похоже, что это не итальянец, а жаль… Уж не врет ли лакей, когда говорит, что Фоскарелли не выходил из купе? Но чего ради ему врать? Англичан трудно подкупить – к ним не подступишься. Вообще все сложилось до крайности неудачно. Интересно, когда мы отсюда выберемся? Должно быть, какие-то спасательные работы все-таки ведутся. Но на Балканах не любят спешить… Пока они спохватятся, немало времени пройдет. Да и с их полицией не так-то просто договориться – они тут такие чванные, чуть что, лезут в бутылку: им все кажется, что к ним относятся без должного почтения. Они раздуют это дело так, что не обрадуешься. Воспользуются случаем, раструбят во всех газетах…»

С этого момента мысли мсье Бука снова пошли многажды проторенным путем.

А доктор Константин думал:

Пуаро сидел вместе с мсье Буком и доктором. Настроение у всех в ресторане было подавленное. Разговаривали мало. Даже миссис Хаббард была противоестественно молчалива. Садясь, она пробормотала:

– У меня сегодня кусок в горло не лезет. – После чего, поощряемая доброй шведкой, взявшей ее под свою опеку, отведала от всех блюд, которыми обносил официант.

Еще до ужина Пуаро, задержав за рукав метрдотеля, что-то прошептал ему на ухо. Доктор Константин легко догадался, о чем шла речь. Он заметил, что графу и графине Андрени все блюда подавали, как правило, в последнюю очередь, а потом еще заставили ждать счет. В результате граф и графиня поднялись последними. Когда они наконец двинулись к двери, Пуаро вскочил и пошел за ними следом.

– Прошу прощения, мадам, но вы уронили платок. – И он протянул графине крохотный клочок батиста с вышитой монограммой.

Графиня взяла платок, взглянула на него и вернула Пуаро:

Когда граф и графиня ушли, Пуаро поглядел на своих соратников.

– Видите, – сказал он, – мы добились кое-каких успехов.

– Вы блестяще провели эту сцену, – от всего сердца похвалил его мсье Бук. – Но должен сказать вам, что мне и в голову не пришло бы заподозрить графа и графиню Андрени. Должен признаться, что я считал их совершенно hors de combat.

[35]

Теперь, я полагаю, нет никаких сомнений в том, что Рэтчетта убила графиня. Весьма прискорбно. Надо надеяться, ее все же не приговорят к смертной казни? Ведь есть смягчающие обстоятельства. Наверное, дело ограничится несколькими годами тюремного заключения.

– Итак, вы совершенно уверены в том, что Рэтчетта убила она?

– Мой друг, какие могут быть сомнения? Я думал, что вы так мягко с ней разговариваете, чтобы не усложнять дела до тех пор, пока нас наконец не откопают и не подоспеет полиция.