Во многих жанрах художественной прозы есть свои расхожие штампы. В любовном романе — это дерзкий безнравственный баронет, в детективном — труп в библиотеке.

Несколько лет я подумывала о том, чтобы написать своего рода «вариацию на хорошо знакомую тему». При этом я намеревалась непременно соблюсти определенные условности.

Библиотека должна быть самой типичной библиотекой традиционного английского дома, тогда как труп непременно должен быть в высшей степени неординарным и неправдоподобным. Такова была задача. Долгое время она оставалась неосуществленной и была представлена в моей записной книжке всего несколькими строчками. Но вот однажды летом, остановившись на несколько дней в одном из фешенебельных отелей на морском курорте, я увидела в ресторане некое семейство — пожилого джентльмена в инвалидной коляске в окружении весьма юного поколения. К счастью, ровным счетом о них ничего не зная, на следующий день они уехали, и я могла дать волю своему воображению.

Когда меня спрашивают: «В своих книгах вы описываете реальных людей?» — я отвечаю, что не могу писать о людях, которых знаю, с которыми общалась или даже просто что-то о них слышала. Сама не знаю почему, этого достаточно, чтобы они не попали в мой роман. А вот использовать кого-то в качестве манекена, наделив его чертами, подсказанными моим воображением, — это я могу.

Вот таким образом одним из действующих персонажей в романе оказался пожилой джентльмен в инвалидной коляске, а у старых добрых друзей моей мисс Марпл, полковника Бэнтри и его жены обнаружилась подходящая библиотека. А дальше как пишут в поваренных книгах: возьмите профессионального игрока в теннис, добавьте по вкусу молодую танцовщицу, художника, девушку-гида, хозяйку танцевального зала и т. д. и т. п. и подавайте блюдо а-ля мисс Марпл.

Миссис Бэнтри снился сон. На выставке цветов ее душистый горошек получил главный приз. Призы вручал викарий, облаченный в рясу и стихарь

[1]

. Супруга же его расхаживала в купальном костюме, но, как часто бывает в снах, это обстоятельство не вызывало ни малейшего неодобрения прихожан, что в реальной жизни было просто немыслимо.

Миссис Бэнтри была на вершине блаженства. Она обожала эти предутренние сны незадолго до появления горничной с чайным подносом. Она еще спала, но подсознательно уже улавливала привычные звуки пробуждающегося дома: позвякивание колец на раздвигаемых горничной портьерах, постукивание щетки о совок для мусора, доносящийся снизу лязг отпираемой входной двери.

Миссис Бэнтри нахмурилась. Что-то беспокоящее проникло в ее сознание, что-то мешающее сну: шаги по коридору, шаги слишком торопливые и чересчур ранние. Она готова была услышать звон фарфора, но звона не было.

В дверь постучали. Сквозь сон миссис Бэнтри привычно сказала: «Войдите». Дверь открылась — сейчас, как обычно, звякнут кольца раздвигаемых занавесок…

Та же мысль и в то же самое время возникла и в разговоре Мелчетта с полковником Бэнтри. Осмотрев труп и убедившись, что его подчиненные с должным рвением занимаются своим делом, Мелчетт вместе с хозяином дома удалились в кабинет, располагавшийся в другом крыле особняка.

Полковник Мелчетт, внешне человек угрюмый и сердитого вида, имел привычку покусывать свои короткие рыжие усики. Именно этим он и был сейчас занят, время от времени бросая озадаченные косые взгляды на хозяина дома.

— Послушай, Бэнтри, — наконец решился он. — Хотел бы поговорить с тобой начистоту. Ты и вправду не знаешь, что это за девица?

В ответ полковник Бэнтри разразился проклятиями, но Мелчетт перебил его извиняющимся тоном.

В своем кабинете в Мач-Бенэме полковник Мелчетт закончил изучать донесения подчиненных.

— …Таким образом, все как будто бы ясно, сэр, — заключил инспектор Слэк. — После обеда в библиотеке какое-то время оставалась миссис Бэнтри, но около десяти, выключив свет, она тоже пошла спать. Больше туда, видимо, никто не входил. Слуги отправились спать в половине одиннадцатого, затем без четверти одиннадцать пошел к себе и Лорример, оставив в холле поднос со стаканами и бутылкой виски. Никто не слышал ничего особенного, кроме, пожалуй, третьей горничной. А уж она слышала все, что только возможно было услышать: и жалобные стоны, и леденящий душу крик, и зловещие шаги, и еще бог знает что. Вторая же горничная, которая живет с ней в одной комнате, утверждает, что та крепко спала всю ночь. Я, честно говоря, больше доверяю второй, менее впечатлительной и с меньшим воображением.

— А что вы скажете относительно взломанного окна?

— Симонс говорит, непрофессиональная работа: открыли его с помощью обычной стамески, так что и шума-то почти не было. Стамеска должна быть где-то в доме, но вот где?.. Такая вещь… засунуть могли куда угодно…

В деревне Сент-Мэри-Мид давно не случалось события, которое бы так взбудоражило всех ее обитателей.

Первой принесла сенсационную новость мисс Уэзерби, ворчливая старая дева с длинным носом. Она забежала к своей соседке и старой приятельнице мисс Хартнелл.

— Извините, дорогая, что я так рано, но мне просто не терпится рассказать вам потрясающую новость.

— Какую новость? — встрепенулась мисс Хартнелл. Она говорила басом и с завидным усердием навещала бедных, которые уже не знали, как им избавиться от ее назойливых визитов.

После того как меня наконец вынули из гипса и врачи вдоволь пощупали и повертели, а медсестры уговорили начать потихоньку двигаться, сюсюкая к величайшему моему отвращению как с младенцем, доктор Кент повелел мне отправиться в какое-нибудь тихое и спокойное местечко.

— Свежий воздух, покой, полнейшее безделье — вот что я вам прописываю. И пусть ваша сестра присмотрит за вами. Ешьте, спите и по возможности ни о чем не беспокойтесь.

Я не спросил его, смогу ли когда-нибудь снова летать. Есть вопросы, которые трудно задать, потому что боишься определенных ответов. По той же причине я в течение пяти месяцев не спрашивал, суждено ли мне до конца жизни пролежать без движения. Я боялся, что медсестра бодро и лицемерно будет восклицать: «Что за вопрос! Не смейте о таком даже думать!»

Я не спрашивал — и все обошлось. Я не стал беспомощным калекой. Я мог стоять и даже передвигать ногами. При этом чувствовал себя как отважный младенец, который только-только учится ходить, — колени то и дело вихлялись и были точно ватные. Что ж, это пройдет, это только от слабости и с непривычки.

Не стану уверять, будто это дурацкое письмо не оставило у меня на душе скверного осадка. Еще какой! И тем не менее я скоро о нем забыл. Я тогда действительно не принял его всерьез, уже выяснив, что подобные вещи далеко не редкость в подобном захолустье. Скорее всего, это развлекается какая-то истеричка, склонная драматизировать свои проблемы. Во всяком случае, если остальные письма столь же примитивны и глупы, как и наше, особого вреда они причинить не могут.

Следующее событие, если можно так его назвать, произошло неделю спустя, когда Партридж, скорбно поджав губы, сообщила мне, что Беатриса, ее приходящая помощница, сегодня не придет.

— По-моему, сэр, — сказала Партридж, — из-за сильного расстройства.

Я было подумал, что Партридж имела в виду расстройство желудка, о чем по свойственной ей стыдливости, она не рискнула сообщить более конкретно. Я посочувствовал и выразил надежду, что девушка скоро поправится.

Вечером того же дня мы чаевничали у мистера Пая.

Мистер Пай был удивительно женоподобным пухленьким человечком, влюбленным в свои стильные стулья, обитые гобеленовой тканью, в своих пастушек из дрезденского фарфора

[64]

и прочие антикварные безделушки. Он жил в бывшем настоятельском доме, стоявшем рядом с монастырскими развалинами.

Это был прелестный викторианский дом, внешний вид и внутреннее убранство которого благодаря заботам мистера Пая представали перед часто созерцавшими его посетителями во всем своем блеске. Вся мебель была тщательно отполирована и расставлена. Восхитительных тонов портьеры и диванные подушки были выполнены из самых дорогих сортов шелка.

В то же время он был совершенно не приспособлен для жилья, и я подумал, что жить здесь — все равно что поселиться в музее. Мистер Пай обожал показывать свой дом гостям, это было любимым его занятием. От «экскурсии» не был избавлен никто, в том числе и те, кто был совершенно равнодушен к подобным изыскам. Но даже если бы вы сказали, что вполне можете довольствоваться только радиоприемником, баром, ванной и спальней с голыми стенами, мистер Пай все равно бы сделал все, от него зависящее, чтобы приобщить вас к более изысканной жизни.

Примерно через неделю Патридж явилась с сообщением, что со мною желает побеседовать некая миссис Бейкер.

— Кто такая миссис Бейкер? — спросил я удивленно, ибо впервые слышал эту фамилию. Может быть, ей лучше поговорить с мисс Джоанной?

Но оказалось, что посетительнице нужен именно я. Далее обнаружилось, что миссис Бейкер — мать нашей бывшей поденщицы, Беатрисы.

А я ведь успел о ней позабыть… Уже недели две я видел в нашем доме немолодую женщину с седыми космами, которая чаще всего стояла с тряпкой на коленях и при моем появлении выползала бочком, наподобие краба, из ванной или коридора. Я решил, что это наша новая поденщица. Ну а история с Беатрисой попросту изгладилась из моей памяти.

Я только сейчас заметил, что в моем повествовании имеется пробел. Я же практически ничего не рассказал о миссис Дэйн Колтроп, да и о самом преподобном Калебе Дейне Колтропе.

Между тем и викарий, и его жена были личностями примечательными. Большего затворника, чем Дэйн Колтроп, я не встречал. Человек не от мира сего. Его жизнь — это кабинет, книги и история церкви, ранний период. Тут он был знатоком. Миссис Дэйн Колтроп, напротив, интересовалась всем столь живо, что это даже пугало. Я, наверное, оттого так долго не упоминал о ней, что с самого начала ее побаивался. Она была женщиной твердого характера, почти универсальных познаний, совсем не похожая на типичную жену викария. Однако, написав это, я засомневался: а что я, собственно, знаю о женах викариев?

Единственная, которая мне вспоминается, была тихим и бесцветным созданием, преданным своему здоровяку супругу, обладавшему просто магнетическим даром привлекать сердца и души прихожан. Сама же она просто двух слов не могла связать и разговаривать с нею было истинным мучением.

Прочие же познания о женах викариев в основном почерпнуты мною из романов, а там их всегда выводят в виде кумушек, всюду сующих нос и изрекающих пошлости. Таких карикатурных персонажей в жизни, скорее всего, не бывает.