Эта книжка-о мелочах. Говоря так, мы совсем не считаем, что думали и писали о чем-то неважном или, того хуже, ненужном. Как раз наоборот!

Вопрос о том, из чего состоит естественный поток человеческого поведения и, в частности, общения, – очень важный и непростой. Хотя бы потому, что, увидев, из каких «кирпичиков» оно складывается, легче понять, как его можно изменить, не Ломая.

В волшебных сказках часто встречается ситуация, когда герою является кто-то маленький и невзрачный, кого и слушать-то не положено. Это может быть говорящая зверюшка или какая-нибудь нищая старушонка с пустяковой просьбой, а испытание героя как раз и заключается в том, чтобы заметить и отозваться, хотя это кажется совсем не ко времени, «непрестижно» и не обещает никаких выгод. Прошедший испытание герой получает помощь, пророчество или дар. Не прошедший остается ни с чем.

То, что в обращении внимания на простое и «маленькое» есть смысл и немалая польза, могут засвидетельствовать Царевна-Лягушка, Щелкунчик и даже Кот в сапогах (а также Кролик, который невзначай привел Алису в Страну чудес, Сверчок, предупреждавший кое о чем Буратино, и другие авторитетные специалисты).

Между прочим, про человека, который в чем-нибудь хорошо разбирается, говорят, что он знает это дело «до мелочей», то есть им обжит уровень деталей такого масштаба, который для постороннего взгляда просто не существует. (Как сказал государю тульский косой левша: «Мы люди бедные и по бедности своей мелкоскопа не имеем, а у нас так глаз пристрелявши»). В самом деле, глаз опытного красильщика различает до двадцати оттенков черного цвета, а для большинства людей черный – вообще не цвет, а что-то вроде отсутствия цвета.

Впрочем, легко предвидеть некоторое недоумение: стоит ли обращать внимание на все эти мелочи и тем более делать их предметом специальных забот? Разве не важнее содержание документа, социальный статус участников ситуации – короче, суть дела? Ответ на этот и аналогичные вопросы придумывать не нужно, он дан очень давно. В одном из старых руководств по «деловому общению», знаменитой книге испанского священника Бальтасара Грасиана «Придворный человек или Карманный оракул» (русский перевод 1742 г.) читаем: «Иметь искусство в обхождении. Чрез то объявляет человек о себе, чего он достоин: и во всех делах человеческих ничто так предосторожности не требует, как искусство в обхождении. Оно повседневное и такое дело в нашей жизни, от которого зависит великое потеряние или получение чести». В другом месте встречаем слова, которые чуть не стали эпиграфом всей нашей работы: «Без обстоятельства одной вещи не довольно. Худой манир не только все портит, но и самую правду с разумом безобразным творит; а добрый манир ко всему пристроен… Сие же вопросное слово, как, великую в себе имеет силу».

По гораздо более «свежим» данным экспериментально-психологических исследований, 2/3 всей информации о партнере по общению, его намерениях и значимых для дела характеристиках исходит от того, что почтенный испанский иезуит называл «маниром» или «обстоятельством»-то есть от непосредственно наблюдаемого коммуникативного поведения, в которое входят, наряду с мимикой, пантомимикой и голосовыми характеристиками, общий тепмпоритмический и пространственный рисунок общения. Да и простой здравый смысл подсказывает, что мы вроде бы вначале видим и слышим человека и лишь затем что-то понимаем. Правда, часто иллюзия заведомого знания как бы дает право не утруждаться непосредственным вниманием к тому, что «всего лишь» видно и слышно – как и большинство иллюзий, ни к чему хорошему она не ведет.

Книжка, которая перед Вами, – не учебник, не методические рекомендации и не пособие типа «Как преуспеть в чтении других людей». Честно говоря, авторы сами затрудняются определить ее жанр. Доподлинно им известно одно: живое человеческое поведение (общение) – это самое интересное на свете; работ, описывающих и анализирующих его, наш читатель недополучил. Случилось так, что мы много лет работали как практики с общением людей в группах, и постепенно оформился некий подход, который был назван «микроструктурным», то есть направленным на детали («мелочи») поведения и их связи. То, что мы делали, получило название «микроструктурного тренинга общения», а эта книжка – как бы введение в него для заинтересованного читателя-непрофессионала.

Думая об «идеальном» читателе, мы представляли себе аудитории своих лекций, участников групп и тех, кто мог бы ими стать; вспоминали вопросы, комментарии, некоторые групповые занятия… Люди все были такие разные, и отвечать им тоже нужно было по-разному. Вот откуда и разноголосица этой книжки, где в ряду авторитетов расположатся серьезный ученый, великий режиссер, совершенно разные писатели, танцовщица, сказочник, старый актер, зоолог-путешественник и никому не известный участник группы N. Кстати говоря, его мнение нас интересовало ничуть не меньше всех остальных. А может быть, даже… Но к делу, мы отвлеклись.

Итак, речь пойдет о предварительной ориентировке в области ответов на вопрос «как?», то есть во внутреннем устройстве конкретного коммуникативного поведения, его «анатомии». Как ни обидно, следует со всей откровенностью предупредить: никто и никогда не сможет дать полного реестра интерпретаций того (хотя бы), как входит в дверь наш посетитель, а заодно и многого другого. Такие попытки, и очень серьезные, уже делались; и чем представительней был анализируемый материал, чем дотошней его разбор, тем осторожнее становились выводы, обраставшие множеством уточнений и оговорок, безнадежно терявшие характер удобного «рецептурного справочника». Так еще в 50-х годах возглавивший изучение коммуникативного содержания движений человеческого тела (кинесики), вскоре пришел к выводу, что всякое выстраивание данных по типу словарей, приписывающих жестам или позам твердые значения, в принципе ошибочно даже в рамках одной культуры, не говоря уже о более широких обобщениях. Однако заказ на «простой рецепт», видимо, бессмертен – и поныне читателю то и дело обещают проникновение во все секреты ближнего и безошибочное управление производимым впечатлением (impression management). В Приложении 1 приведены выдержки из нескольких популярных работ этого плана: все они базируются на вполне солидных данных, ценность которых существенно снижена безапелляционным тоном – а, следовательно, и «выпрямленным» содержанием изложения, порождающим в конце концов даже несколько комический эффект.

Начнем с самого простого и очевидного: в целом его поведение соответствует некой этикетной (культурной) норме, в соответствии с которой появление в «чужом» пространстве должно сопровождаться определенными предупреждающими знаками. Здесь сразу же нас ожидает любопытный вывод: эти нормы сами по себе, пусть они зачастую выхолощены и автоматизированы, имеют определенное психологическое содержание. Пример анализа, идущего от стандартной формы поведения к ее психологической стороне, мы находим в книге русского психиатра И.А.Сикорского – этот анализ сделал бы честь и самой современной работе по проблемам контактного общения: «Путем векового опыта у людей выработался особый порядок или привычка, в силу которой обращение всегда сопровождается или предваряется специальным, преднамеренным, засвидетельствованием или обнаружением добрых чувств. Такое засвидетельствование составляет акт вежливости или предупредительности… Физиогномический акт обращения всегда сопровождается актами поклона, привета и вежливости. Поклон, в сущности, есть процесс медленного (ставшего условным) приближения головы и верхней части тела. Медленность движения указывает на то, что оно является актом преднамеренным, а не случайным, вроде, например, кивания, выражающего собой утверждение и согласие. Поклон, привет, вежливость по самому психологическому смыслу своему, являются действиями предупредительными, предвещательными, и потому совершаются издали, на расстоянии».

Норма, обычай, этикет усваиваются разными путями, чаще всего достаточно рано и воспринимаются как нечто само собой разумеющееся – но только до тех пор, пока ситуация общения сохраняет определенность или пока в ней не столкнулись различные «этикетные коды». Только тогда становится ясно, насколько хрупки и вовсе не общеприняты правила, казавшиеся естественными и прочными – насколько условности именно условны. Сознательное внимание на это обращают обычно лишь те, кто по роду занятий должен дифференцирование ориентироваться в «чужих» культурных поведенческих кодах – этнографы, режиссеры, профессиональные разведчики, кто еще?.. Обычный человек чаще всего начинает смутно ощущать, что «здесь что-то не так», лишь попав впросак.

Приведем один из популярных в американской литературе примеров – в нем описывается типичное недоразумение, связанное с недооценкой различий в культурно-этнических нормах коммуникативного поведения.

«Хосе Лопес и Сидней Смит представляют свои фирмы на ежегодной деловой встрече. Оба они заинтересованы в продолжении контактов, поэтому во время неформальной беседы в холле каждый старается быть приветливым, корректным и произвести наилучшее впечатление, но у обоих с этим возникают трудности. Хосе, как это принято у латиноамериканцев, во время разговора придвигается все ближе и ближе к собеседнику – Сидней неверно интерпретирует это как назойливость и попытку давления. Сам он, в свою очередь, стремится восстановить расстояние, обычное для североамериканцев, и все время немного отступает назад, пятится. Хосе воспринимает это как холодность и желание прекратить разговор, что также неверно. Просто знание несловесных языков других культур дается еще труднее, чем умение говорить по-английски или по-испански, хотя и не менее важно».

В этой ситуации присутствует еще один поучительный момент: «соль» недоразумения заключается в том, что расхождение в неосознанных (автоматизированных) нормах и следование им (каждого – своей) интерпретируется обоими как проявление отношения, а это уже, как говориться, «совсем другая история». Если бы участники этого неудачного общения были лучше ориентированы в «луковицах» и «кочанах», каждый попытался бы проверить свое впечатление-гипотезу по другим признаками, возможно, межкультурное расхождение в знаках по параметру «поведение в пространстве» могло бы быть нейтрализовано, кто знает…

В коммуникативном поведении представлено не только настоящее, но также будущее и прошлое. Будущее выражается в невольном проигрывании человеком своего прогноза ситуации – это примерно то же, что в актерском деле называется «играть результат» и обычно бывает предметом критических замечаний. В исследованиях общения это явление носит интригующее название «самоисполняющегося пророчества» (self-fulfilling prophecy). Имеется в виду довольно важная вещь; опережая (прогнозируя) в своем поведении результат ситуации, как он его себе представляет, человек зачастую именно такой результат и провоцирует. И оказывается прав в своих прогнозах – к сожалению, часто в ущерб и себе, и партнеру, и ситуации в целом. Скажем, человек подозрительный и ранимый будет с самого начала вести себя так, как будто его уже обидели – что называется, напрашиваться на «щелчок по носу», который обычно довольно скоро и следует. Другой пример – те же интервьюеры, их поведение в зависимости от сложившегося – за четыре-то минуты! – впечатления: «Мне не нравится этот человек, и я сделаю все, чтобы он мне не нравился и дальше… Ну вот, так и есть. Все-таки опыт…» Интересно, что и «утопленные» претенденты в своем поведении опережают события: при внимательном рассмотрении вообще часто оказывается, что во взаимодействии людей с самого начала присутствует своеобразная «договоренность о результате», хотя сам результат их может не устраивать.

Что же касается прошлого, то непосредственное влияние близких по времени состояний и дел очевидно: герой нашего примера в разных мелочах поведения несет, как минимум, историю своего сегодняшнего дня. Как минимум, но не только. Потому что прошлое представлено в человеке не одними следами непосредственно с ним происходившего совсем недавно, но и гораздо более глубокими наслоениями тех проблем, которые когда-то были для него актуальны.

Разве не бывает видно в солидном, вальяжном чиновнике, что в детстве он часто бывал бит, и есть даже какие-то оттенки этой «битости», разные, скажем, в случаях враждебности ребят в классе и отца-пьяницы. Внимательно приглядевшись, разве мы не можем с уверенностью сказать о некой начальственной даме, что в пятнадцать лет ее любили учителя, но не любили мальчики? А вот человек, который так и демонстрирует свою агрессивность, крутой нрав: немигающий твердый взгляд, напряженные плечи (вовсе не обязательно атлетические, его агрессия не предполагает прямого физического воздействия), укороченная тем же напряжением шея, тяжелая челюсть… Похож на рыцаря в полном вооружении и, если мы его не очень боимся, так и вертится в голове вопрос: что за этой демонстрацией силы, что в свое время заставило этого бедолагу надеть такие тяжелые, сегодня уже приросшие к нему доспехи?

Вопрос, кстати, не праздный: «отпечатки» прошлого опыта порой остро нуждаются в осознавании и отреагировании. Существуют авторитетные психотерапевтические системы, основанные на активизации этого процесса: «Только заставляя прошлое ожить, можно способствовать росту в настоящем. Если прошлое отрезается, будущее не существует.

Рост – естественный процесс; мы не можем заставить его произойти. Его законы общи для всего живого. Дерево, например, растет вверх в той мере, в какой его корни глубже уходят в землю. Мы учимся, изучая прошлое. Так что человек может расти только распрямляя корни в свое прошлое. А прошлое человека – это его тело».

Важнейший слой коммуникативного поведения составляет общение человека с самим собой. Этой сфере несколько «не повезло»: поскольку большинство экспериментальных исследований несловесных составляющих общения исходили – вольно или невольно – из представления об общении как прежде всего обмене внешними знаками, все прочее рассматривалось как помеха, реакция ухода (прерывания контакта), в лучшем случае – как паузы. Между тем аутокоммуникативное поведение субъекта общения весьма разнообразно и интересно: часто именно оно отражает сложные душевные процессы; оно постоянно присутствует во внешнем общении и так же нужно ему, как подводные 7/8 айсберга, если угодно, «нужны» его верхней части.

Так, в аутокоммуникативном поведении могут разыгрываться сложные и порой драматичные отношения между разными «инстанциями» одной личности: таковы наши попытки себя стимулировать, упорядочить, сдержать и т. д. Неслучайно существует выражение «взять себя в руки», противоположное по смыслу тому, что К.С.Станиславский называл «пустить себя», то есть позволить себе быть спонтанным.

Удивительно, что часто самовоздействие осуществляется буквально руками: человеку очень не хочется подниматься, но он упирается ладонями и все же вытаскивает себя из кресла, а остальное его тело пассивно сопротивляется, не помогая ему встать; выслушивая нотации, люди часто плотно обхватывают пальцами запястье другой руки; смущаясь, поглаживают собственное колено, локоть или скулу; наш посетитель у кабинета нередко до побеления косточек сжимает свою бумагу в папочке, как бы держась за нее…

«И, заложив пальцы за пальцы, ладонями книзу, Алексей Александрович потянул, и пальцы затрещали в суставах.

Этот жест, дурная привычка – соединение рук и трещание пальцев, – всегда успокаивал его и приводил в аккуратность, которая теперь нужна была ему» (Л.Н.Толстой, «Анна Каренина»).

В качестве первого тезиса, призванного снова усложнить дело, следует заметить следующее: в видимом и слышимом поведении человека каналом передачи сообщения может быть… все что угодно. Существуют, например, исследования коммуникативного смысла мелких и неосознанных прикосновений к собственным волосам и одежде, положения бровей при разговоре, угла наклона корпуса сидящего слушателя, смешков и покашливания во время беседы и т. д. Таких микросоставляющих, говорящих «про свое», может быть выделено очень много; у каждой части тела, каждого паралингвистического параметра речи есть что-то вроде своего собственного языка, не говоря уже об их сочетаниях и взаимоотношениях. Интересно, что при временном исключении каких-либо каналов информационная нагрузка на оставшиеся возрастает: при телефонном общении резко увеличивается чувствительность к голосовым характеристикам, в классической школе пантомимы применяется так называемая «рабочая маска мима», полностью закрывающая лицо тканью и тем самым заставляющая тело быть более выразительным. В практике микроструктурного тренинга общения нами также применяется временное исключение из взаимодействия тех или иных выразительных возможностей участников, о чем пойдет речь дальше.

Поскольку описывать большое число нечетко отграниченных каналов несловесной коммуникации неудобно, в обзорной и популярной литературе часто выделяют пять «больших» каналов: пространство и способы им распоряжаться, лицо (мимика), взгляд, голос (в широком смысле, то есть включая не только тембральные и звуковысотные характеристики, но и темпоритмические, и артикуляторные – все, кроме самих слов), наконец, тело и его движения. В соответствии с этой простой классификацией и построен данный раздел.

Хотя пространство общения не принадлежит никому, у каждого человека существует некая область, которую он ощущает как «свою» и носит с собой всегда. По форме это что-то вроде пузыря (bubble), размеры которого примерно соответствуют пространству, которое можно очертить вокруг себя ненапряженной, то есть не до конца распрямленной, рукой. Границы «пузыря», естественно, невидимы. И тем не менее, мы что-то чувствуем, когда некто вторгается в наше личное пространство, и должны были бы что-то чувствовать при пересечении чужих «границ».

Реальность «пузырей» хорошо бывает видна в лифте, где поднимается человека три. Физически никто друг другу не мешает, не задевает локтем или сумкой – все стоят на некотором расстоянии. И тем не менее, стоят слишком близко для посторонних людей – «пузыри» пересекаются. Отсюда и неловкость поз, и очень занятное поведение: кто-то внимательно рассматривает панель с кнопками (то-то интересный объект для наблюдений, и к тому же такой новый!), кто-то задолго до своего этажа начинает бренчать ключами в кармане, кто-то «глубоко задумался». Каждый сообщает своим поведение сразу две вещи: а) для него желателен минимальный контакт и б) он не намерен доставлять неудобства другим, увеличивая интенсивность и без того вынужденного общения. Стоит одному пассажиру выйти, как остальные почувствуют себя чуть лучше: перенесут вес на более «удобную» ногу, выдохнут, слегка отстраняются друг от друга, отпустят прижатые к бокам локти

[5]

– уровень психологического комфорта увеличится.

Езда в транспорте, даже и не переполненном, утомляет нас не только тряской и шумом, но и тем, что там чужие люди находятся в вынужденной близости. Кстати, грамотное проектирование любых общественных мест – ресторанов, библиотек, театров – обязательно учитывает «территориальные претензии» людей. И, безусловно, они должны учитываться при организации пространства делового общения.

Следует отметить, что у разных людей «пузыри» разные, да и у одного и того же человека ощущение величины и замкнутости собственного пространства меняется в зависимости от ситуации, самочувствия и реальных партнеров.

Фотографии пантомимических занятий с использованием «рабочей маски мима» производят немного жутковатое впечатление – что ни говори, а «без лица» человек выглядит нехорошо. Внимание и интерес к человеческому лицу, этой «самой занимательной поверхности на Земле», почти так же старо, как сам человек; веками за чертами и выражением лица прослеживали связь с характером, судьбой (можно было бы сказать: с характером – и, следовательно, судьбой).

Достаточно упомянуть, что одна из первых физиогномических систем появилась в Китае примерно в третьем веке до нашей эры и разрабатывается до сих пор. Китайцы делят лицо на три горизонтальные зоны, каждой из которых приписывается особое значение в определенном возрасте. Так, верхняя зона, от волос до бровей, интерпретируется как указывающая на интеллектуальные возможности и условия жизни в детстве; средняя зона (от бровей до кончика носа) – связывается с подвижностью духа, силой личности, самоконтролем и особенно важна от тридцати пяти до пятидесяти лет; низ лица определяет способность к привязанностям и вероятность успеха в жизни, лучше всего эта зона читается у пожилых людей. В китайской физиогномике сложились весьма строгие каноны – так, для определения сочетания черт лица есть специальные карты, число которых колеблется от 111 до 130, в зависимости от школы, к которой принадлежит физигномист.

В Европе физиогномические системы, как и многое другое, появились позже и тоже благополучно дожили до нынешнего века – кстати, цитированная выше работа И.А.Сикорского носит название «Основы теоретической и клинической психиатрии с началами физиогномики». В самой возможности через черты лица заглянуть в характер, прошлое и будущее человека заключено, конечно, что-то очень притягательное. Но, видимо, именно не всегда состоятельная претензия на объяснение сложного через простое побудила того же Г.КЛихтенберга сказать о знаменитой физиогномике Лафатера: «По-моему, эта теория представляет в психологии то же, что и весьма интересная теория в физике, объясняющая свет северного сияния блеском чешуи селедок».

Физигномические стереотипы, слившись с житейскими, породили целый набор всем известных расхожих интерпретаций внешности: полные губы непременно означают чувственность, высокий лоб – столь же высокий интеллект и т. д. и т. п. Ко всему этому трудно относиться серьезно, и все же каждый знает, что в лице отражается внутренний мир человека. В своих ежедневных наблюдениях и практических выводах из этих наблюдений мы в гораздо большей степени полагаемся не на анатомические соотношения как таковые, а на интерпретацию живых проявлений внутреннего состояния или отношения к чему-либо в мимике человека. При этом для наблюдательного партнера важны не только внятные и определенные «выражения лица», но и следы контролирующих самовоздействий, частичные и мгновенные реакции, рассогласования в «поведении» отдельных частей лица. Более того, в сфьрмировавшемся мимическом почерке всегда представлены не только реакции момента, но также наслоения характерных, преобладающих реакций, день за днем отпечатывающихся в лице. Разные лица одного и того же человека чем-то связаны, объединены и «проглядывают» сквозь сиюминутное выражение – но лишь для проницательного наблюдателя, не довольствующегося очевидным впечатлением. Как заметил Ф.М. Достоевский, «фотографические снимки чрезвычайно редко бывают похожими, и это понятно. Сам оригинал, то есть каждый из нас, чрезвычайно редко бывает похож на себя. В редкие только мгновения человеческое лицо выражает главную свою, свою самую характерную мысль. Художник изучает лицо и угадывает эту главную мысль лица, хотя бы в тот момент, когда он описывает, и не было ее вовсе на лице».

Повторяющиеся мимические реакции оставляют следы, со временем становящиеся вполне материальными. Афоризм, гласящий, что «морщины должны быть следами былых улыбок», глубже, чем это может показаться.

Взгляду издавна приписывалось особое значение в установлении контакта с партнером и передаче тонких смысловых оттенков. В том же «Толковом словаре» Даля взгляд определяется как «обращенье глаз на кого или на что, взор; свойство или качество этого действия и само выражение глаз, как немой, но высшей речи человека».

В самом деле, в том, как общаются глаза, есть что-то почти неподвластное описанию. Взгляд меняется настолько быстро, настолько причудливо: вот промелькнула посторонняя мысль, на мгновение рассеялось внимание… вот глаза засветились от удачной шутки или похвалы – и тут же изменились, когда за ней последовала резкость… погасли, ушли от общения, лишь формально оставаясь в контакте со взглядом партнера… стали жесткими, непроникаемыми; восстановить атмосферу непринужденного, теплого общения теперь будет трудно… Счет идет даже не на секунды – на доли секунд.

Канал визуального контакта и некоторые закономерности его функционирования позволяют заодно рассмотреть такую важную проблему, как принципиальная возможность и эффективность прямых рекомендаций в сфере конкретного коммуникативного поведения. В отношении взгляда первый и, казалось бы, самый простой вопрос таков: нужно ли вообще смотреть в глаза в момент общения?

На уровне здравого смысла ответ представляется однозначно положительным. Требования традиционного этикета присоединяются к здравому смыслу – в XVIII веке уже упоминавшийся граф Честерфилд, готовя сына к дипломатической карьере, писал ему: «Говоря с людьми, всегда смотри им в глаза; если ты этого избегаешь, люди начинают думать, что ты считаешь себя в чем-то виноватым; к тому же ты теряешь возможность узнавать по выражению лиц, какое впечатление на них производят твои слова…» Данные психологических исследований в целом подтверждают сказанное: лица, избегающие визуального контакта, оцениваются скорее негативно. Казалось бы, все сходится, остается только хорошо сформулировать… плохой совет.

Дело в том, что прямой взгляд в глаза усиливает любой контакт до степени, которая партнеру может быть и неприятна: это как бы сокращение психологической дистанции в одностороннем порядке. Если так уставиться на человека того же пола, что и глядящий, ситуация приобретает оттенок вызова, соревнования (в детской игре в «гляделки» есть выигравший и проигравший). Если партнер принадлежит к противоположному полу, долгий взгляд в глаза может быть понят как предложение более интимного контакта, что не всегда уместно: «… а взгляда не отводила за весь разговор. Конечно, и я старался глядеть в упор, но как-то было неловко: мы же не враги с нею и не влюбленные, это же сковывает!» (Б.Окуджава, «Свидание с Бонапартом»).

«Не иметь своего голоса» означает в оценке индивидуальной манеры общения почти то же, что «не иметь своего лица». Пожалуй, именно эти два канала традиционно воспринимаются как наиболее персональные, тесно связанные с личностью участника общения. Весь комплекс паралингвистических характеристик включает, наряду с интенсивностью, высотой тона и тембром, темпоритмическую структуру и интонационный рисунок речи. Трудность психологического изучения восприятия отдельных характеристик состоит в том, что все они представлены в естественной ситуации одновременно и так переплетены, что выделить коммуникативное содержание какого-то параметра – этого «канала в канале» – довольно непросто. Изучить и проанализировать акустические характеристики звучащей речи при некоторой технической оснащенности – не проблема, а вот понять, как и что «по отдельности» воспринимается партнером по общению и используется самим говорящим…

Не беря на себя столь непосильных обязательств, выскажем здесь лишь некоторые соображения о влияниях отдельных особенностей владения паралингвистическими возможностями (в дальнейшем они будут называться просто голосовыми) на качество взаимодействия с партнером.

Интенсивность или громкость – самое простое, «линейное» свойство голоса – в конкретной коммуникативной ситуации тесно связано с индивидуальной манерой распоряжаться пространством общения. Владение голосом подразумевает, среди прочего, интуитивно верный выбор той громкости, какая нужна для данного помещения, количества слушателей и других обстоятельств общения.

Люди, имеющие привычку говорить громче, чем требуется, тем самым нарушают некую этикетную норму, силой (в данном случае – силой голоса) заставляя себя слушать. Это – активное проявление экспансии, «захвата» пространства, род заполнения собой той акустической среды, которая населена и другими. Если же ситуация монологическая по определению (выступление, лекция), то своим форсированным звучанием «громогласный» человек как бы отодвигает от себя слушателей на то расстояние, для которого такая громкость была бы адекватна. Обращение к аудитории, а тем более к партнерам по «диалогу» (ибо диалога в полном смысле слова в этот момент нет) теряет персональность – со слушателями, сколько бы их ни было, обходятся как с толпой.

За таким поведением могут стоять самые разные причины: желание захватить инициативу и многолетняя привычка «вещать», связанная с родом занятий; ищущее выхода внутреннее напряжение; некоторая потеря ориентировки в коммуникативной ситуации из-за чрезмерного увлечения содержанием своего высказывания. Повышенная громкость в целом свойственна возбужденному, напряженному общению, про которое говорят, что «никто никого не слышит».