Книга «В русских и французских тюрьмах» составилась большею частью из статей, которые я написал для английского журнала Ninetechlh Eculary в начале восьмидесятых годов. В Англии тогда начал пробуждаться интерес к русскому освободительному движению; в печать, долго находившуюся под влиянием агентов русского правительства, стали проникать, наконец, правдивые сведение об ужасах, которым подвергали в тюрьмах заарестованных и приговоренных революционеров. Меня попросили написать об русских тюрьмах, и я воспользовался этим предложением, чтобы рассказать про ужасное состояние наших тюрем

вообще

.

– «Революционеры», думал я, ведут войну с правительством, и как бы с ними ни обращались их враги, им противно плакаться на свою судьбу. Они знают, что они – воюющая сторона, и пощады не просят. Правда на их стороне, и они верят в успех своей борьбы.

«Но есть сотни тысяч людей из народа, которых хватают каждый год ни за что ни про что, морят по острогам, гонят в Сибирь, и над которыми издевается всякий, кто только натянет на себя мундир. Об них надо писать, думал я, и попытался рассказать англичанам и американцам, что такое эта ужасная система русских острогов, центральных тюрем, пересыльных тюрем, этапов и каторги, в Сибири и на Сахалине.»

Сделать это пришлось, конечно, вкратце, так как интерес к русским тюрьмам, у иностранных читателей, может быть только косвенный. В материалах тогда недостатка не было. Русская печать, пользуясь временною свободою при Лорис-Меликове, давала много поразительных данных.

Весьма вероятно, что я ничего не сказал бы в моих очерках о том, как обращаются в России с политическими заключенными, если бы агенты русского правительства не вынудили меня к этому. Встревоженные известиями, начинавшими проникать в английскую печать, они принялись отрицать самые твердоустановленные факты зверств, совершенных в центральных тюрьмах, а Петропавловскую Крепость они начали выставлять, как образец самого кроткого, человечного обращение со злодеями-революционерами. Это – как раз в то время, когда в Алексеевском равелине происходили ужасы, недавно рассказанные в печати Поливановым!

В сутолоке жизни, когда внимание наше поглощено повседневными житейскими мелочами, мы все бываем склонны забывать о глубоких язвах, разъедающих общество, и не уделяем им того внимание, которого они в действительности заслуживают. Иногда в печать проникают сенсационные «разоблачение», касающиеся какой-либо мрачной стороны нашей общественной жизни и если эти разоблачение успевают хоть немного пробудить нас от спячки и обратить на себя внимание общества, – в газетах, в течении одного-двух месяцев, появляются иногда превосходные статьи и «письма в редакцию» по поводу затронутого явление. Нередко в этих статьях и письмах проявляется не мало здравого смысла и высокой гуманности, но обыкновенно подобная, внезапно поднятая в прессе и обществе, агитация вскоре замирает. Прибавив несколько новых параграфов к существующим уже сотням тысяч узаконений; сделав несколько микроскопических попыток с целью бороться, путем единичных усилий, с глубоко укоренившимся злом, которое можно победить лишь усилиями всего общества, – мы снова погружаемся в мелочи жизни, не заботясь о результатах недавней агитации. Хорошо еще, если, после всего поднятого шума, положение вещей не ухудшилось.

Такова судьба многих общественных вопросов, и в особенности – вопроса о тюрьмах и заключенных. В этом отношении очень характерны слова мисс Линды Джильберт (американской м-рс Фрай): «едва человек попал в тюрьму, общество перестает интересоваться им». Позаботившись о том, чтобы арестант «имел хлеба для еды, воды для питья и побольше работы», – общество считает выполненными все свои обязанности по отношению к нему. От времени до времени кто-либо, ознакомленный с тюремным вопросом, поднимает агитацию по поводу скверного состояние наших тюрем и других мест заключение. Общество, в свою очередь, признает, что необходимо что-нибудь предпринять для излечение зла. Но все усилия реформаторов разбиваются о косность организованной системы, так как приходится бороться с общераспространенным предубеждением общества против тех, кто навлек на себя кару закона; а потому борцы скоро устают, чувствуя себя одинокими: никто не приходит им на помощь в борьбе с колоссальным злом. Такова была судьба Джона Говарда (Howard) и многих других. Конечно, небольшие группы людей, обладающих добрым сердцем и недюжинной энергией, продолжают, не взирая на общее равнодушие, хлопотать об улучшении быта арестантов или, точнее выражаясь, об уменьшении вреда, приносимого тюрьмами их невольным обитателям. Но эти деятели, руководимые исключительно филантропическим чувством, редко решаются критиковать самые принципы, на которых покоятся тюремные учреждение; еще менее занимаются они обследованием тех причин, вследствие которых каждый год милльоны человеческих существ попадают за стены тюрем. Деятели этого типа пытаются лишь смягчить зло, но не подрезать его у самого корня.

Каждый год около милльона мужчин, женщин и детей попадают в тюрьмы одной Европы, и на содержание каторжных и участковых тюрем тратится ежегодно около 100,000,000 рублей, не считая расходов на содержание той сложной судебной и административной машины, которая поставляет материал для тюрем. А между тем, за исключением немногих филантропов и профессионально заинтересованных лиц, – кого интересуют результаты, достигаемые при таких громадных затратах? Оплачивают ли наши тюрьмы громадную затрату человеческого труда, ежегодно расходуемого на их содержание? Гарантируют ли они общество от возникновение снова и снова того зла, с которым оне, – как предполагается, – неустанно борятся?

В виду того, что обстоятельства моей жизни дали мне возможность посвятить некоторую долю внимание этим важным вопросам, я пришел к заключению, что, может быть, будет не бесполезным поделиться с читающей публикой, как моими наблюдениеми над тюремной жизнью, так равно и теми выводами, к которым меня привели мои наблюдение.

С тюрьмами и ссылкой мне пришлось впервые познакомиться в Восточной Сибири, в связи с работами комитета, учрежденного в целях реформы русской системы ссылки. Тогда я имел возможность ознакомиться, как с вопросом о ссылке в Сибирь, так равно и с положением тюрем в России; тогда же мое внимание впервые было привлечено к великим вопросам «преступление и наказание». Позднее, с 1874 по 1876 гг., в ожидании суда, мне пришлось провести почти два года в Петропавловской крепости в С.-Петербурге, где я мог наблюдать на моих товарищах по заключению страшные последствия одиночной системы. Оттуда меня перевели в только что выстроенный тогда Дом Предварительного Заключение, считавшийся образцовой тюрьмой в России; наконец, отсюда я попал в военную тюрьму при С.-Петербургском военном госпитале.