История этой книги по нынешним временам довольно заурядна — она была инициирована обстоятельствами, а не собственно авторской волей, как в идеале бы следовало. Осенью 2002 года я получил предложение написать десяток-другой очерков, которые могли бы стать основой литературного сценария для документального телесериала о террористах и терроризме — его истории, лицах и базовых трансформациях. Словом, требовалось, что ли, окинуть всю эту цинично-романтическую смесь высоких чувств и низких дел внимательным и бестрепетным «взглядом современника». Нашего современника. С учетом, конечно, того обстоятельства, что нельзя объять необъятное. Окоем был сознательно введен в рамки. Персонажи и сюжеты выбирались не произвольно, а были заранее оговорены с режиссером фильма Василием Пичулом — профессионалом и человеком хорошего вкуса, не терпящим общих мест. В принципе, сюжетов могло быть больше. Или меньше. Это не так уж и важно. Важно другое: высказывать сугубо личный взгляд на подобные вещи было бы слишком самонадеянно — фигура «современного знакового писателя», о ком бы это ни было сказано, насквозь несерьезна. Следовало привлечь к делу людей ответственных и заслуживающих доверия, что я и сделал. Я много разговаривал с ними, обменивался мнениями, прислушивался к интонациям и обертонам их речи. Таким образом я хотел добиться невозможной в принципе объективности в суждениях об этой достаточно серьезной материи. В результате получился взгляд некоего коллективного, многоголосого современника, что вовсе не свидетельствует о диффузии ответственности за все нижесказанное — в основе своей это все равно взгляд петербургского фундаменталиста.

Я благодарен людям, которые помогли мне собрать необходимый материал, а порой и просто являлись для меня легким источником для справок. Спасибо вам Александр Етоев, Николай Иовлев, Сергей Коровин, Илья Стогов и Дмитрий Стукалин — без вас мне жилось бы значительно хуже. Особая благодарность Татьяне Шоломовой и Александру Секацкому — их вклад в некоторые главы этой книги трудно переоценить. Благодаря им (последним из названных), автору подчас оставалось заниматься чисто компиляторской работой. На языке персонажей этой книги мои действия в иных сюжетах можно назвать экспроприацией интеллектуальной собственности — да так оно, в сущности, и было. Есть иезуитский ряд: имуществом, умом, любовью, талантом, почкой поделись с другим — неимущим. Не все найдут этот ряд справедливым. Не нахожу его таким и я, несмотря на то, что вовсе не буржуазен и придерживаюсь мнения, что в дерзком творческом плагиате куда больше артистизма, чем в закавыченной цитате, и в том меня не переубедит ни трибунал, ни суд присяжных.

Что касается телесериала, то в ходе работы над ним идея фильма претерпела определенные изменения — в подобном деле это абсолютно естественно. Особенно если учесть, что вскоре после сдачи литературного материала в работу, новостные программы показали стране зловещий «Норд-Ост». Войдет ли в фильм полный корпус текстов или нет — мне неизвестно, однако результат, надеюсь, скоро будет явлен в ящике.

Вот, собственно, и все.

А теперь пусть простит тот, кто простит, и осудит тот, кто осудит.

Убивший дракона, сам становится драконом. Пусть родом эта истина из рисового Китая, сомневаться в ее универсальности не приходится. При этом молодой дракон, как правило, куда прожорливее старого — ему надо расти.

Для Европы хрестоматийным примером подобной диалектической метаморфозы традиционно служит Великая французская революция, которой мы обязаны введением в обиход нового времени холодящего и одновременно разжигающего кровь понятия террор, хотя сам термин бытовал ещё во времена античности, где, в частности, обозначал проявление страха и ярости у зрителей древнегреческой трагедии. Что ж, мир не стоит на месте — театр давно вышел на улицу.

Когда времена Инквизиции и Реформации ушли в прошлое, государство стало владельцем исключительного и неоспоримого права на насилие. Такое положение вещей было закреплено юридически и освящено церковью, а посему любая форма негосударственного принуждения уже являлась незаконной. Иными словами, теперь, чтобы убить дракона-государство, отважному витязю и его дружине требовалось совершить беззаконие.

Кто же был идеологом и вдохновителем этого беззакония? Кто подготовил революцию, снабдив ее мировоззрением и идейным скарбом? Кто предоставил лидеров и пропагандистов? Огюстен Кошен — один из самых любопытных по мысли исследователей Французской революции — дает исчерпывающий ответ на этот вопрос (Cochin Augustin. Les societes, des pensees et democratie. Paris, 1921):

«…Во французской революции большую роль играл круг людей, сложившийся в философских обществах и академиях, в масонских ложах, клубах и секциях… он жил в своем собственном интеллектуальном и духовном мире. «Малый народ» среди «большого народа» или «антинарод» среди народа… Здесь вырабатывался тип человека, которому были отвратительны все корни нации: католическая вера, дворянская честь, верность королю, гордость своей историей, привязанность к обычаям своей провинции, своего сословия, гильдии. Мировоззрение сроилось по обратным принципам… если в обычном мире все проверяется опытом, то здесь решает мнение. Реально то, что считают другие, истинно то, что говорят, хорошо то, что они одобряют. Доктрина становится не следствием, а причиной жизни. Среда обитания «малого народа» — пустота, как для других — реальный мир; он как бы освобождается от пут жизни, все ему ясно и понятно; в среде «большого народа» он задыхается, как рыба, вытащенная из воды. Как следствие — убеждение, что все следует заимствовать извне… Будучи отрезан от духовной связи с народом, он смотрит на него как на материал, а на его обработку — как на техническую проблему».